Страница 114 из 116
Я взял ее за руки в один из дней, подул на них, передавая столько силы, сколько мог, и услышал ее голос в голове:
«Сохан, — тихо сказала она. — Пора перестать, любимый».
Я поднял голову и спросил вслух:
— Я тебя раню?
«Нет».
Я хмуро сказал:
— Тогда в чем дело? — Ана посмотрела на меня, и что-то во мне лопнуло. — Нет, — выпалил я. — Нет, Ана. Не это, — слезы покатились из глаз, я всхлипнул. Моя Ана, моя жена обнял меня, и я плакал.
— Тише, мой тигр, — едва слышно сказала она. — Пришло время. Мы уже долго его оттягивали.
Я поднял голову.
— Я могу больше. Я могу…
— Идем со мной, — перебила она. — Перенеси меня еще раз.
Ана давно потеряла способность прыгать во времени, и полагалась только на меня. Я перестал делать это, заметив, как прыжки выматывали ее. Я хотел возразить, но она открыла мне разум, и все мои отрицания пропали от ее уверенности.
Я нежно поднял ее на руки, слезы лились по моему лицу. Я спросил:
— Куда ты хочешь?
Она убрала волосы от моих глаз, поцеловала мою щеку и сказала:
— Ты знаешь место.
Я кивнул и перенес жену в наш домик в Шангри-Ла. Ее тело задрожало от перемещения.
— Мы здесь, — сказал я.
Ее голос был тихим в моей голове:
«Отнеси меня к водопаду».
Я так и сделал. Создав одеяло, я устроился с ней на руках, прислонившись спиной к дереву. Она прильнула ко мне, шелковистые волосы щекотали мою шею.
«Обещай мне», — сказала она.
Я сжал ее талию и ответил:
«Что угодно, премика».
«Обещай, что закончишь вырезать камень правды».
Это раньше не казалось важным. Я хотел сделать много всего, и чаще всего это касалось Аны. Каждый раз, когда я брал камень, что-то отвлекало меня. Я всегда понимал, что времени еще много. Теперь мое время заканчивалось. Я кивнул, задев щекой ее щеку.
Мы тихо сидели и смотрели на воду. Наши разумы были соединены, слова не были нужны. Я знал каждую ее мысль, каждое желание, а она — мои. Она сожалела больше всего, что оставит меня одного. Она заставила меня пообещать, что я не наврежу себе, что я буду время от времени проверять наших потомков.
И после этого остался лишь гул нашей любви. Он растекался между нами, становился все слабее, пока моя Ана не умерла. Она казалась такой мирной и неподвижной. Я устроил ее удобнее в руках. Она словно спала. Рыдая, я поцеловал ее губы в последний раз, потом щеки, ее закрытые веки, не желая расставаться с ней.
Мы были вместе веками, но этого было мало. Даже вечности с Аной было мало. Мы были едины разумом, душами и любовью. Но теперь я остался… один. Я буду одиноким до конца дней. Я мог лишь надеяться, что ненадолго.
— Я люблю тебя, моя леди, — прошептал я, соленые слезы катились по моим щекам и падали на ее фарфоровое лицо. Я вытер их, встал и приготовил место, где будет покоится моя любимая. Дом в саду растаял, на его месте возник большой камень. Гладкий гранит украсили вырезанные цветы.
Подняв богиню Дургу, мать наших детей, мою красивую жену, я опустил ее сверху, скрестил ладони на ее груди. Шарф сделал ей красивое платье, и цветы выросли вокруг камня. Я опустил ладонь на своем плече.
— Мне так жаль, сын, — сказал Кадам. Он крепко обнял меня, и я зарыдал с новой силой в его плечо.
Мы стояли вместе, смотрели на нее. Мы три дня оставались у могли Аны, как моя мать делала для отца. За это время мы не ели и не спали. Я направлял на ее лицо лунный свет, ограждал от жара солнца днем. Когда три дня прошло, я подошел к ней и прижался губами к ее лбу в последний раз. Камень окутал ее и запечатал ее гробницу.
Не знаю, сколько я стоял там, прижав ладонь к камню, но Кадам успел уйти и вернуться. Он сказал:
— Сильване знают, что она здесь. Они будут ухаживать за ней, пока существуют, и феи будут помогать ее саду, — я не ответил, он сказал. — Идем, я останусь с тобой немного.
Кадам пробыл со мной еще неделю, хоть я знал, что ему это сложно. Никто теперь не жил в нашем горном доме. Все наши близкие друзья умерли, леди Шелкопряд давно покоилась рядом с няней Джесубай, и нам не нужны были слуги после того, как ушли наши дети. Верующие пропали годы назад. И я остался один в доме, что когда-то делил с Аной.
Когда я пришел в себя достаточно, чтобы заметить усталость на лице Кадама и в его глазах, я сказал ему, что ему нужно домой. Он ушел, убедившись, что я выдержу груз отчаяния.
Года летели, и не произошло почти ничего выдающегося. Я взялся за камень правды и обнаружил, что я не один. Я сидел однажды в любимом кресле Аны, резал камень и заметил блеск в окне.
— Здравствуй, — я был ей рад. Я опустил нож и отряхнул кусочки со штанов.
Фаниндра подняла голову, покачиваясь на солнце.
— Что думаешь? — я показал ей бежевый камень с оранжевыми и золотыми прожилками. Она склонила голову, словно разглядывала мою работу. — Знаю, не лучшая попытка. Но я его закончу, не сомневайся.
Змейка осталась со мной, и когда мне стало не по себе, я взял сумку с дарами Аны, усадил сверху Фаниндру и ушел. Через пару месяцев я наткнулся на знакомую поляну. Не сразу, но я понял, что тут должен быть дом Пхета. Я выдохнул, поднял руки и создал хижину, решив, что буду теперь жить там.
Я часто переносился во времени с Фаниндрой, следил за любимыми, хотя от каждого прыжка сильно уставал. Но это подавляло одиночество. И я был рад, что они счастливы. Дети Рена и Келси выросли сильными и здоровыми. У них было пять детей. Я порой смотрел на них, но не отслеживал их детей, когда они покинули дом.
Когда Рен умирал, я был рядом с ним. Келси умерла раньше него, окруженная детьми и внуками. Я был там, но меня не видели. Я склонился над ее кроватью в больнице, невидимый, поцеловал ее морщинистую щеку. И хотя ей в вены текло обезболивающее, она открыла глаза и посмотрела на меня, словно могла видеть. Я улыбнулся ей, встал рядом с Реном, и он держал ее за руку, пока она умирала.
Их дети не успели, когда Рен умер от внезапного сердечного приступа. Я видел с ним на кровати в его домике. Он выглядел таким старым, но его глаза были синими, и даже в этом возрасте он был красивым. Мне было сложно, но я заморозил время, как Ана сделала для Джесубай, и долго говорил с братом.
Я вернул ему воспоминания, и он простил меня за всю боль, что я ему причинил, и мы поплакали вместе из-за любимых и печали жизней, что мы провели раздельно. Я сказал ему, что любил его, и он спросил, не я ли дал его сыну семейную печать. Я ответил, что это были мы с Аной, хотя я знал, что незаконченная печать все еще лежала в доме Пхета в моей временной линии.
Я рассказал ему о печати, и что Кадам отдал мне ту, которой он открыл пещеру Канхери, чтобы передать следующему поколению. Мы оставили ее старшему сыну Рена, следили за ним какое-то время. Дети Рена не знали силы этого предмета.
Я сидел с Реном, зная, что печать сейчас лежит на полке над камином у одного из внуков Рена. Интересно, через сколько поколений об истории печати забудут?
Рен ругал, что я не навещал их с Келси годами. Он сказал:
— Если бы не твое письмо, мы бы не знали, что с тобой произошло.
— Письмо? — спросил я.
— Да, — он кашлянул. — Свиток?
Кивнув, хоть я и не знал, о чем он, я дал ему попить воды и сменил тему. Я оставался с ним часами, делился приключениями, он рассказывал о своих. Он гордился семьей, а еще хотел снова увидеть Келси.
— Думаешь, она где-то там? — спросил я.
— Если кто и знает, то ты, — ответил Рен.
Я посмотрел в окно на утреннее солнце, застывшее на месте, а потом на часы. 6:38.
— Хотел бы я знать наверняка, — сказал я.
— Тогда знаю я.
— Как? — спросил я.
— Я ощущаю ее. Здесь, — он постучал по груди.
— Думаю, это приступ, — сказал я.
— Нет, это другое. Она… будто зовет меня. Просит найти ее, — мы долго смотрели друг на друга. — Я… думаю, я пойду к ней, брат.
Я кивнул, встал и сжал его руку. Он слабо сжал мою.
— Прощай, Рен, — сказал я. — Найди Келлс и передай ей от меня всего лучшего.