Проклятый род

  - В укладе Навьего рода есть то, с чем я никогда не смирюсь - эти взгляды на жизнь будут дикостью даже среди замёрзшего мира. Ваш род состоит только из Нави, но в племени есть подневольные люди.

  - Ты о чернушках сказывать мне что-то желаешь? - догадалась Анюта.

  - Верно. Мы не раз говорили об этом, и ты согласилась не делать набегов, однако охотники всё это время хватали девушек в границах нашего леса. Люди заходят сюда в поисках новых мест, одиночки с трудом пережили десять моровых Зим. Они ищут других выживших, чтобы построить общины. Семьи идут со взрослыми женщинами и совсем юными дочерями. Но в лесу на них нападают и силой тащат под землю. О дальнейшей судьбе девушек ты конечно же знаешь...

   Мать-Волчица молча смотрела на мужа. Этот разговор действительно обещал быть нелёгким. Уже много раз скиталец пытался изменить уклад её племени, и в чём-то Анюта ему уступала. Но похоже после начала войны Олег начал сомневаться сильнее. Скиталец никогда не любил вида крови и не признавал даже необходимой жестокости. В этом он всегда оставался чужаком для охотников. Даже с детьми отец уже не мог найти общего языка, и именно это было для Анюты больнее всего.

   Старшая Волчица постаралась ответить честно и прямо.

  - Чернушки при наших семьях живут: греются возле наших костров, едят нашу пищу. Девы оказались в убежище не по собственной воле, но мы не держим к ним зла. У чернушек своё место, свой долг перед родом. Они помогают вестам растить наших детей, девушек защищает семья, которая их приютила. Обидеть чернушку - значит бросить вызов охотнику. Всё что они должны сделать - дать жизнь потомству от Нави. Их дети уже не прислуга: в них течёт наша кровь. Дети - Навь - часть нашего рода. Весты прибылое потомство наставляют на разум, как своё собственное. Ребёнок не ведает кем была его настоящая мать, и лишь в этом мне жаль всех чернушек: смотреть как твой сын или дочь растут, но называют матерью не тебя, а хозяйку, - Олег хотел возразить, но Анюта не позволила себя прерывать. - Без чернушек не сдюжить! Род под земью живёт, коль такой добычи не буде - в семьях браки начнутся, а это не угодно укладу. Когда десять Зим мы жили не выходя на поверхность, наш род истощился. Нарождалось слабое, тщедушное телом потомство, а главное - безумное духом! Никто не хоче более такого увидеть. Называй насилием это, но тогда племя просто не може быть добрым!

   Анюта была зла, она не хотела продолжения разговора, но Олег настоял.

  - За все эти годы я почти убедил себя, что так действительно правильно! Там - на воле, происходят куда более страшные вещи. В закрытых общинах женщины страдают больше всего: от голода, от жестокости, от равнодушия. Знаешь, что говорят оседлые о Зимовке? "В Тепле всё стерпится!" - лишь бы не на морозе, лишь бы не умереть без крошки еды. Я повторяю себе каждый день, что Навь ещё не так плоха как остальные, но смириться с тем, что мы делаем - не могу! Долгая Зима показала: даже в умирающем мире людям не свойственно милосердие. Человек выживает не так много времени, а мы опустились до страшного: верим в первобытных богов, насилуем, режем друг друга! Прошло всего пол века с первой Долгой Зимы, но мне стыдно за человечество...

  - "Человечество", "мораль", "милосердие" - чужие словесы, коими тешится твой отец! - лязгнула зубами Анюта.

  - Во многом он прав...

  - Твой "добрый" щур трижды пытался меня умертвить, но по сей день живёт в нашем племени! Его никто не тронул, не отомстил, не обидел. Седуну отдано всё, что он токмо испрашивал, но старый скиталец по-прежнему злобен. Как смеет он говорить, что Навь слишком жестока?!

   Следуя порыву, Анюта неожиданно обняла мужа. Казалось, они только что ссорились и были готовы отстаивать свои взгляды, но в склоках жена боялась потерять гораздо больше, чем получит от смутного чувства победы.

  - Ты мне нужен, Олежка! - прошептала она. - Не верь никому, что во мне нет любви. Я нашу жизнь скрепила рождением детей, и за твой добрый взгляд отдам всё на свете. Но против племени не пойду никогда. У Нави не будет хозяев, ведущая род опирается на добрых охотников, а подомной пошатнулась земля: меня предали! Без Первого Волка и Старшей Волчице не устоять. Ты, Олежка - и есть мой Первый Волк. Не из нашего рода, но надёжней тебя со мной рядом не буде...

   Обнимая её, скиталец сказал.

  - Я с тобой, родная. Я всегда буду рядом с тобой... и помню всё, через что мы прошли. А за Владу с Серко по гроб жизни тебе благодарен: в них вся моя надежда на будущее. Семья - это единственное счастье, которое я получил от судьбы. Только ради тебя я открыл двери бункера и впустил Навье племя. Я живу в тёмных мороках только ради тебя...

  - Обещай любить меня, Олежка, обещай никогда не оставить! - прижалась крепче к своему мужу Волчица.

  - Я не просто обещаю тебе это, родная, я тебе в этом жизнью клянусь...

  *************

  - Твой брат вечно лгал нам, до последнего дня он был лживым ублюдком! Не повторяй его смертельной ошибки, отвечай токмо правду: что отмечено под последним крестом?!

   Влада рычала сквозь сжатые зубы. Слова легко срывались с губ Одинокой Волчицы и больно ранили Верино сердце. Крестианка не хотела ей отвечать, видела, что Навь еле сдерживается и уже готова накинуться. С каждым шагом к последней метке злоба ведуньи росла. Даже Серко не знал: спала ли она этой ночью и чем успокоить сестру. Влада как тень бродила между деревьев, не желая подходить к разведённому для всех костру. Брату она ничего не сказала, но тот хорошо слышал странное бормотание. Сестра разговаривала сама с собой, как будто выспрашивая помощи у кого-то. Такого за ней никогда не водилось. Это была уже не беззаботная девочка, которая радовалась красоте тайного озера и шутила над братом - от лёгкости юной Волчицы ничего не осталось. В глазах Влады поселился холод прожитых Зим, и этот лёд только крепчал, когда она смотрела на крестианку. Серко понял, что стоит на краю опасного выбора...

   Ярость ведуньи как буря выплеснулась наружу. Влада преградила путь Вере и грубо ударила её в плечо кулаком.

  - Говори! Я больше не пойду как слепая, не нырну с головой в очередную ловушку! Какой смысл кривить, чего ты боишься? Иль опять задумала нас подставить?! Я по твоей мерзкой роже всё вижу: ты моей смерти желаешь, токмо не сознаёшься! Мечтаешь о том, чтобы я с твоего пути сошла, страшишься в глаза мне об этом сказать. Говори, овца недорезанная!

  - Оставь её, она утрату близкого родича переживает! - попытался вступиться Серко.

  - И что теперь: ждать, пока ещё кто-нибудь сдохнет?! Крестианцы нас по самым опасным местам протащили. Хороша же карта с крестами: четыре Тепла - не слишком ли жирно?! Как мы уцелели в дороге - сама удивляюсь!

  - Да что с тобой! - схватил её за руку брат.

  - Пусти меня! - оскалилась девушка и вырвалась из его хватки. Серко хотел вновь подойти, но сестра угрожающе вынула нож, голос Влады дрожал от напряжения. - Прочь, Серко, лучше не трогай меня!.. Мы в путь вместе отправились, да только о роде мне одной думать приходится!

   В утреннем воздухе замерла тишина. Брат сжимал кулаки, готовясь силой успокоить Волчицу. Но в глазах Влады не было смеха - она не играла. Всё могло кончиться кровью.

  - Последний крест совсем близко от нашей общины! - вдруг громко сказала Вера. - Вот почему Миша не хотел вам о нём говорить! Дойдя до этого места, вы сразу увидите Монастырь - это дом для всех христиан и наша обитель...

   Серко удивлённо застыл. Влада несколько мгновений смотрела на крестианку, а затем судорожно рассмеялась. От этого звука Егорка испуганно попятился к Вере за спину. Понимая, что истерика сестры так просто не кончится, Серко встал между Владой и пленницей, и был прав: смех неожиданно оборвался - Волчице вовсе не было весело.

  - Вы - беспутные овцы. Сбежали из Монастыря, почти доплелись до подземного логова, мы вас перехватили и обратно к дому доставили, а один дуботолк в пути ещё и сдохнуть сподобился!