Страница 21 из 26
Основными официальными доходами, которые, как ожидалось, будут получать все имперские учреждения в Америках, были, во‑первых, квинта (quinta), то есть пятая часть добычи (золота, серебра, бриллиантов и прочих драгоценных камней); во‑вторых, таможенные пошлины (almojarifazgo); в‑третьих, дань с naturales (туземцев); в‑четвертых, иные налоги, например, media anata (средняя годовая рента на церковные и мирские учреждения) и cruzada (налог, суливший благую жизнь после кончины).
Помимо сбора налогов, экономическая политика испанской империи опиралась на принципы, которые позднее стали трактовать как «меркантилистские». На практике это означало, что торговля была монополизирована метрополией на родину и управлялась из Севильи; любая экономическая деятельность, способная составить конкуренцию испанской, была запрещена. Развитие товарооборота между колониями сдерживалось бюрократическими препонами191, а торговля с метрополией велась только из Портобело и Номбре-де-Диос, порта Картахены (на территории нынешней Колумбии), и еще из Веракруса в Новой Испании.
В декабре 1556 года в Кадис назначили нового чиновника, которому полагалось регистрировать корабли, отплывавшие из этого порта в Индии; к тому времени песчаные отмели Санлукара стали доставлять столько хлопот морским кораблям, пытавшимся уплыть из Севильи, что обычный маршрут пришлось изменить. Этим новым чиновником был Хуан де Авила, которому вначале платили 112 000 мараведи (см. Глоссарий) в год; после 1557 года эта сумма возросла до 130 000 мараведи. С той поры все отплывавшие в Америку суда принимали груз на борт в Кадисе и отправлялись в плавание из кадисской гавани; но пассажиров регистрировали по-прежнему в Севилье, а всем возвращавшимся кораблям надлежало следовать прямиком в Севилью, даже если они отплывали в Индии из Кадиса192. (Обратный путь вверх по течению Гвадалквивира был проще, и отмели мешали не так сильно.)
Несмотря на перечисленные ограничения, имелось немало положительного в контактах, которые позволяли установить культурные связи с Новым Светом. К примеру, особое внимание уделялось образованию. Университеты появились в Мешико / Теночтитлане и в Лиме (Сан-Маркос) в 1551 году, а в Санто-Доминго (имени святого Фомы Аквинского) – семь лет спустя. Во всех этих учебных заведениях использовался опыт университета Саламанки. Первая колониальная типография была открыта в Мешико / Теночтитлане вице-королем Мендосой в 1535 году. Ее руководителем стал Хуан Кромбергер, сын знаменитого Хакоба Кромбергера из Севильи. О степени его успехов можно судить по списку имущества в завещании (Хуан умер в 1540 году). На складах типографии хранилось 446 экземпляров «Амадиса Галльского», более 1000 экземпляров «Espejo de Caballerías» [40] (прозаического перевода романтического эпоса Матео Боярдо «Влюбленный Орландо» [41]) и 325 экземпляров трагикомедии «Селестина» Фернандо де Рохаса; у Хуана печатных книг было больше, чем упоминалось в завещании его отца Хакоба, скончавшегося в 1529 году193.
Мексиканские писцы и художники ощутили себя востребованными в эпоху имперского правления: они писали христианские фрески и расписывали кодексы, которые считались способом учета дани с туземцев и юридическими доказательствами в судах. Многие мексиканские религиозные объекты были «адаптированы» под христианскую веру. Так, большая индейская чаша из базальта стала купелью для крещения в столичном соборе, пускай резьба на ней снаружи свидетельствовала, что ранее эта чаша использовалась в человеческих жертвоприношениях194. Местные живописцы создавали замечательные композиции христианских образов на основе европейских печатных листов. Разрисовывание рукописей не только служило целям религиозной пропаганды, но и являлось дополнительным доказательством в спорах о наследовании и имуществе, о статусе и трудовых затратах. Кроме того, эти рисунки находили и иное применение: знаменитый, ныне утерянный lienzo de Tlaxcala, «холст из Тлашкалы» (ок. 1550) искажал историческую правду в угоду политике; на нем изображалось братание Шикотенкатля, владыки Тлашкалы, с испанцами в 1520 году, а опускалось то обстоятельство, что ранее этот владыка доблестно сражался против завоевателей195.
В обоих Новой Испании (Мешико) и в Перу (Лима) 1560-е годы ознаменовались необычными событиями. Сначала обсудим происходившее в Новой Испании. С одной стороны, было достигнуто понимание между испанскими конкистадорами и покоренными индейцами. Контролируя американское общество сверху и опираясь на местных старейшин (тлатоков), Кортес и его сотоварищи и преемники с легкостью подчинили себе тысячи индейских работников. Францисканский монах святой Мотолиния свидетельствовал об этом в своем опровержении «гнусных преувеличений», как он выражался, Бартоломе де Лас Касаса196. В дальнейшем большинство индейцев перешло в прямое подчинение короны. Завоевание существенно ослабило недавно крепкие племенные союзы, наподобие тех, что имелись в Мексике, и укрепило менее сплоченные союзы, вроде Чалка197. В 1564 году visitor Херонимо де Вальдеррама, гражданин Талаверы-де-ла-Рейна и выпускник университета Саламанки, докладывал королю, что святые отцы как будто надеются на скорое отмирание обычая выплаты дани. (Следует отметить, что эта индейская дань составляла немалый процент общего дохода колоний.) В 1561 году городской совет Мешико / Теночтитлана рекомендовал, чтобы шесть из двадцати четырех советников в городе впредь были индейцами. Следует «всемерно закреплять сотрудничество и близость двух народов». Современный историк Феликс Хинц полагает доказанным, что древние индейские культуры «никоим образом не подавлялись полностью, они искоренялись лишь частично, а многие [коренные] культуры благополучно пережили завоевание»198.
Ряд реформ, на которых настаивали завоеватели, виделся безотлагательным – в первую очередь это отказ от человеческих жертвоприношений, ликвидация мексиканского жречества, установление моногамии, ликвидация прежних мексиканских школ и отмена былой системы дани. Другие реформы являлись менее очевидными, к примеру, стремление «гуманизировать» положение туземцев-рабов по сравнению со свободными работниками и вообще положить конец практике рабовладения. Также вскоре испанская корона позволила индейским принципалам – бывшим аристократам павшего режима, членам старых королевских семейств и даже просто старейшинам – носить мечи, пользоваться огнестрельным оружием и ездить на оседланных и взнузданных лошадях. Некоторые местные князьки вернули себе прежние титулы и владения и обрели возможность передать имущество и чины своим потомкам199.
Надежные маршруты снабжения к тому времени связывали город Мешико с портами Карибского бассейна, причем доставка грузов становилась все проще и эффективнее. Уже в 1540 году обозы в сотню мулов исправно передвигались от Веракруса к Мешико / Теночтитлану и обратно, а чуть позже Такуба, расположенная недалеко от столицы на западе, регулярно получала по 3000 лошадей. К 1600 году в Мешико ежедневно прибывало 3000 мулов.
Частные испанские гасиенды [42] (фермы), свободные от каких-либо феодальных оброков или обязательств «отслужить», к 1560 году существенно потеснили энкомьенду. Трое детей Монтесумы сравнительно просто добились причисления к испанскому колониальному дворянству. Несколько лет спустя туземцы-советники города Уэхосинго на восточном склоне вулкана Истаксиуатль («Белая женщина») благодарили монарха за важные для них особенности испанской политики: «Вашему Величеству следует знать, что благо, коим всех нас наделили, душевно и телесно, через поселение [в новом городе], вызывает восторг, неподвластный описанию. Теперь любой из нас, если захворает, может исповедаться и принять отпущение грехов, а его сосед может помочь ему, и, он если того захочет, этого человека похоронят в церкви… Еще мы ныне вольны приходить и слушать проповеди и мессы и жить вместе, как подобает людям… Все это было невозможно, покуда мы проживали по отдельности в горных долинах»200. Подобное утверждение выглядит довольно необычным и свидетельствует о благих последствиях прихода испанской империи в Новый Свет, пускай этими благами наслаждалось лишь меньшинство naturales. Город, о котором шла речь, ранее был энкомьендой конкистадора из старой Кастилии, Диего де Ордаса (соратника Кортеса).
40
«Кавалерское зерцало» (исп.).
41
По воле автора этого сочинения суровый рыцарь Роланд (Орландо) и другие герои каролингского эпоса сделались куртуазными придворными кавалерами, совершающими фантастические подвиги.
42
Правильнее «асиенды», однако слово «гасиенда» уже успело получить хождение в русском языке.