История Сицилии

В 533 году император Юстиниан начал свой грандиозный поход за восстановление Западной империи. Ему было очевидно, что Римская империя без Рима – чистейший абсурд; на его счастье, у него был наиболее блестящий полководец во всей византийской истории, романизованный фракиец, как и сам император, по имени Велизарий. Этот Велизарий высадился на Сицилии в 535 году, и его почти повсеместно встретили с восторгом. Исключением оказался Палермо, малый и совсем еще незначительный порт[49]. Здесь местный управитель попытался оказать сопротивление, но Велизарий приказал своему флоту встать в гавани так близко к берегу, что мачты кораблей торчали над городскими стенами. Затем лодки, полные солдат, подняли на эти мачты, и византийцы принялись обстреливать защитников города.

Сицилия снова стала имперской провинцией, которой правили византийские наместники, обычно присылаемые из Константинополя. Но однажды ей едва не удалось сделаться чем-то большим. В середине седьмого столетия византийский император Констант II Бородатый, по понятным причинам озабоченный будущим своих западных провинций, которым угрожал натиск ислама, принял судьбоносное решение сместить баланс сил в империи в западном направлении и перенести свою столицу на запад. Рим виделся логичным выбором; но после удручающего впечатления от двенадцатидневного визита в 663 году – Констант первым из императоров за почти триста лет ступил на мостовую главного города империи – он отказался от этой идеи и предпочел поселиться в бесконечно более благоприятной греческой атмосфере Сиракуз.

Для сицилийцев следующие пять лет превратились в затянувшийся кошмар. Честь оказаться вдруг островом, где разместилась столица Римской империи, совершенно нивелировалась зверствами римских сборщиков налогов – ведь ради того, чтобы выполнить их требования, как рассказывают, мужья продавались в рабство, жены вынужденно занимались проституцией, а дети росли без родителей. Невозможно установить наверняка, как долго эти бесчинства могли бы продолжаться, не обрети император неожиданную, насильственную и отчасти унизительную кончину. Насколько нам известно, не существовало никакого заранее составленного плана по его устранению – тем более никакого глубоко законспирированного заговора; 15 сентября 668 года, нежась в ванне, он был убит одним из своих слуг, который – можно только предполагать, что им руководил приступ неконтролируемой ностальгии, – напал на Константа со спины и утопил в мыльной пене. К тому времени арабы в основном сосредоточили свои усилия на овладении Малой Азией и Константинополем, поэтому и преемник императора, Константин IV, не имел иного выбора, кроме как вернуться на Босфор. Сицилию вновь оставили в покое.

Этот мир сохранялся в целом на всем протяжении восьмого столетия, в ходе которого Сицилия, подобно соседней Калабрии, стала прибежищем для беженцев, спасавшихся от разгула иконоборцев в империи[50]; но в девятом столетии все изменилось. Арабы ждали достаточно долго. Они уже захватили все побережье Северной Африки и начинали беспокоить остров случайными набегами. В 827 году им представилась возможность полностью оккупировать Сицилию. Византийский наместник Евфимий был недавно освобожден от занимаемой должности и отозван в Константинополь – когда вскрылись его «недостойные забавы» с местной монахиней. Но он не уехал, а восстал и провозгласил себя императором, после чего обратился за помощью к арабам. Те направили на остров свое войско, утвердились, не обращая внимания на Евфимия, который вскоре был убит, и спустя три года взяли штурмом Палермо и сделали город своей столицей. Далее их продвижение замедлилось. Мессина пала в 843 году; Сиракузы выдержали долгую и страшную осаду, защитники даже начали в итоге поедать человеческие тела. Город сдался лишь в 878 году. После этого византийцы как будто признали свое поражение. Несколько изолированных крепостей в восточной части острова продержались дольше остальных. Последняя из них, Рометта, сдалась в середине десятого века. Но в тот июньский день, когда знамя Пророка взвилось над Сиракузами, Сицилия оказалась частью мусульманского мира.

Когда завоевательные войны завершились и вновь воцарился мир, жизнь для большинства греческих христианских общин мало изменилась. Несмотря на определенную дискриминацию по отношению к гражданам «второго сорта», они, как правило, сохраняли свободу вероисповедания, выплачивая ежегодную дань, которую многие находили предпочтительной в сравнении с тяжестью налоговой нагрузки и обязательной военной службы в Римской империи. Сарацины, как часто бывало на протяжении всей их истории, выказывали известную веротерпимость, что позволило сохранять церкви, монастыри и преемственность долгой традиции эллинистической учености. В прочих отношениях остров также выиграл от прихода завоевателей. Арабы принесли с собой совершенно новую систему земледелия, основанную на таких инновациях, как террасирование и применение сифонных акведуков для орошения. Они познакомили островитян с хлопком и папирусом, дынями и фисташками, цитрусовыми и финиками и высадили достаточное количество сахарного тростника, чтобы обеспечить всего через несколько лет немалый экспорт. При византийцах Сицилия никогда не играла значимой роли в европейской торговле, но при сарацинах остров быстро сделался одним из главных торговых центров Средиземноморья – христианские, мусульманские и иудейские купцы стекались на базары Палермо.

Но все же, хотя арабские завоеватели принесли Сицилии множество благ, среди них отсутствовало основное – стабильность. По мере того как узы лояльности, которые связывали эмира Палермо и соратников с североафриканским халифатом, ослабевали, сами эмиры начинали забывать о единстве: они все чаще враждовали друг с другом, и поэтому остров снова оказался ареной борьбы противоборствующих группировок. Именно этот устойчивый политический упадок гарантировал грекам успешное возвращение на Сицилию – вместе с их союзниками-норманнами.

Глава 4

Норманны

К началу одиннадцатого столетия норманны практически завершили процесс, в ходе которого они, всего за сто лет, превратились из сборища едва грамотных языческих варваров в цивилизованное и полунезависимое христианское общество. Это было потрясающее достижение. Еще были живы мужчины, чьи отцы помнили светловолосого викинга Роллона, который водил свои драккары вверх по Сене и который в 911 году получил в управление большую часть современной восточной Нормандии от короля франков Карла Простоватого. Уже в следующем году значительное число его подданных, во главе с самим Ролло, крестилось в христианство. Через два поколения христианство восторжествовало по всей Европе. И то же самое относится к языку – еще до окончания десятого столетия древнескандинавский полностью вымер, оставив лишь бледный след[51].

Хитроумные, умевшие приспосабливаться и сполна наделенные неисчерпаемой энергией своих предков-викингов, эти ранние авантюристы-норманны прекрасно подходили для той роли, какую им предстояло сыграть в европейской истории. Кроме того, они обладали еще одним качеством, без которого их великое южное королевство никогда бы не возникло: они чрезвычайно активно плодились, что выливалось в постоянный взрывной прирост населения и в увеличение числа дерзких юнцов (младших сыновей), отправлявшихся на юг в поисках жизненного пространства (Lebensraum). А какой повод лучше для подобного странствия, чем паломничество? Вряд ли кого-то могло удивить на заре второго тысячелетия нашей эры, когда мир все-таки не погиб, вопреки многочисленным пророчествам, и когда волна облегчения захлестнула Европу, что привычные паломнические маршруты должны буквально кишеть странниками и что целые партии паломников состояли исключительно из норманнов.

Некоторые паломники направлялись в Рим, другие – к громадной церкви Святого Иакова в Компостеле; но наиболее притягательным, разумеется, был Иерусалим, который для всех норманнов имел дополнительное очарование: паломничество туда означало, что по дороге или на обратном пути (а то и дважды) можно побывать в пещере архангела Михаила, который считался покровителем великой святыни Мон-Сен-Мишель и потому был особенно дорог среди святых нормандскому сердцу. Суда, направлявшиеся в Палестину, обычно отплывали из Бриндизи или из Бари, а от любого из этих портов было совсем недалеко (вдоль по Адриатическому побережью) до святыни глубоко под скалами полуострова Монте-Гаргано. За много веков до рождения Христа это место уже признавали священным; оно обладало тысячелетней историей святости к тому моменту, когда в 493 году архангел явился местным крестьянам. Вот таким образом Монте-Сант-Анджело, как ее называли в народе, сделалась одним из главных центров паломничества в Европе. Именно там летом 1016 года группа норманнских паломников встретила диковинно одетого незнакомца, который назвался лангобардским вельможей Мелусом. Его народ, сказал он, пятьсот лет провел на юге Италии, но значительная территория, которая когда-то принадлежала лангобардам, ныне оккупирована византийцами. Всю свою жизнь он посвятил независимости лангобардов, каковую – при помощи пары сотен рослых молодых норманнов вроде них самих – вполне можно обрести. Против объединенных сил норманнов и лангобардов греки наверняка не выстоят; а лангобарды, естественно, не забудут своих союзников.

49

Несмотря на превосходное географическое расположение, Палермо сделался важным городом только при арабах. Это объясняет, почему в городе не найти практически никаких следов античности – ни храмов, ни театра, ни даже руин, особенно если сравнивать с другими поселениями на острове.

50

В 726 году император Лев III издал указ об уничтожении всех икон на том основании, что их почитание является идолопоклонством. Это напугало население, в особенности монастыри, и многие бежали, забирая с собой столько икон, сколько могли унести. Указ действовал, не считая коротких «пауз», до 842 года.

51

На самом деле устная форма этого языка бытовала приблизительно до XIV века, а письменная использовалась вплоть до XV столетия. Вероятно, автор имеет в виду протоскандинавский, из которого возник древнескандинавский язык примерно к VIII столетию. Среди современных языков ближе всего к древнескандинавскому исландский и фарерский языки. – Примеч. ред.