Страница 4 из 7
– Ой, две тысячи… это не много… совсем не много.
Она наклонилась, чтобы рассмотреть полевые цветы, росшие в высокой белой траве, доходившей ей до колен.
– Это Bellis pere
Китти Финч зарылась лицом в цветы и принялась перечислять их названия на латыни. На него произвело впечатление, как бережно она держит растения и как доверительно рассказывает о них, словно о близких знакомых. Как будто это и вправду была семья со своими проблемами и диковинными особенностями. Потом Китти сказала, что больше всего на свете ей хочется увидеть маковые поля в Пакистане.
– На самом деле, – призналась она, явно нервничая, – я написала об этом стихотворение.
Джо резко остановился. Так вот зачем она здесь!
Молодые женщины, которые преследовали его и хотели, чтобы он прочитал их стихи – и теперь он был уверен, что она тоже одна из них, – всегда начинали с признания, что написали стихотворение о чем-то незаурядном. Они с Китти шагали бок о бок, пробивая тропинку в высокой траве. Он ждал, когда она заговорит, когда обратится к нему со своей скромной просьбой, ждал, когда она скажет, что начала писать стихи под влиянием его книг, сбивчиво объяснит, как ей удалось выследить его во Франции, а потом спросит, не окажет ли он ей любезность, если, конечно, у него есть время, сможет ли он прочитать ее крошечное стихотворение, вдохновленное им самим.
– Стало быть, вы прочли все мои книги и приехали следом за мной во Францию, – резко проговорил он.
Ее щеки снова залились румянцем. И щеки, и длинная шея.
– Да. Рита Дуайтер, владелица виллы, – приятельница моей мамы. Рита сказала мне, что вы сняли виллу на лето. В межсезонье она разрешает мне жить на вилле бесплатно. Но в этот раз мне нельзя было сюда, потому что ВЫ ее зы-за-зы-заполонили.
– Какое же сейчас межсезонье, Китти? Июль – это самый разгар сезона, разве нет?
У нее был явный акцент жительницы северной части Лондона. И кривые передние зубы. Когда Китти не заикалась и не краснела, она напоминала скульптуру из воска, отлитую в сумрачной венецианской мастерской. Для ботаника, которому, по идее, следует часто бывать на открытом воздухе, она казалась слишком бледной. Мастер, ее сотворивший, был настоящим умельцем. Она умела плавать, краснеть и плакать и знала слова вроде «заполонить».
– Может быть, сядем в тенечке?
Джо указал на большое дерево, окруженное камнями.
Толстый коричневый голубь уселся на тонкую ветку, которая тут же прогнулась под ним и грозила сломаться.
– Хорошо. Кстати, это лы-лы-лещина. Лесной орех.
Он устремился вперед прежде, чем она закончила фразу, и сел на землю, привалившись спиной к стволу. Китти замялась, словно ей не хотелось садиться с ним рядом, и он похлопал рукой по земле, расчищая ту от упавших листьев и тонких веточек. Китти все-таки села и расправила на коленях свое полинявшее платье из синего хлопка. Он не столько услышал, сколько почувствовал, как под тонкой тканью колотится ее сердце.
– Когда я пишу стихи, я всегда представляю, что читаю их вслух для тебя.
Они уже перешли на «ты», как-то естественно и незаметно.
Вдалеке прозвенел колокольчик. Как будто где-то в саду паслась козочка, невидимая в высокой траве.
– Почему ты дрожишь?
Он чувствовал запах хлорки, исходивший от ее волос.
– Да. Я прекратила принимать таблетки, и теперь у меня дрожат руки.
Китти придвинулась чуть ближе к нему. Он сначала не понял, как к этому отнестись, но потом увидел, что она уклоняется от цепочки красных муравьев, марширующих у нее под ногами.
– Что за таблетки?
– Я решила пока обойтись без них. Знаешь… это даже приятно: снова почувствовать себя несчастной. Когда я принимаю таблетки, вообще ничего не чувствую.
Она прихлопнула муравья, заползшего ей на ногу.
– Об этом я тоже писала. Стихотворение называется «Собирая розы под сероксатом».
Джо достал из кармана лоскут зеленого шелка и высморкался.
– Что такое сероксат?
– Ты знаешь, что это такое.
– Все равно расскажи, – сказал он, шмыгнув носом.
– Сероксат – очень сильный антидепрессант. Я сидела на нем много лет.
Китти смотрела в небо, вдавленное в вершины гор. Он сам не понял, как так получилось, но он потянулся к ее холодной дрожащей руке и крепко сжал. Она правильно сделала, что возмутилась вопросом. Он сжимал руку Китти, и это было безмолвное признание: он знает, что она читала его стихи, потому что в стихах он рассказал всю правду о своей юности на таблетках. Когда ему было пятнадцать, он разрезал себе запястье. Ничего серьезного. Легкий порез. Просто эксперимент. Бритва была холодной и острой. Его запястье – теплым и мягким. Они вовсе не предназначены друг для друга, запястье и бритва, это была детская игра в снап. Он забрал себе все карты.
Врач, старый венгр с волосами в ушах, не поверил, что это всего лишь игра. Врач задавал вопросы. Врач хотел знать всю его биографию. Имена, места и даты. Как звали маму, отца и сестру? На каком языке говорили у них в семье? Сколько ему было лет, когда он видел родителей в последний раз? Джо Джейкобс не стал отвечать. Он грохнулся в обморок прямо в кабинете, и в результате его подростковые годы прошли в плотном тумане транквилизирующих препаратов. Или, как он написал в своем самом известном стихотворении, переведенном нынче на двадцать три языка: злая фея заключила со мной договор: «ты отдашь мне свою историю, а я дам тебе что-то, что заставит тебя забыть».
Он наконец посмотрел на нее; ее лицо было белым как мел. Мокрые щеки блестели.
– Что с тобой? Почему ты плачешь?
– Все нормально. – Ее голос был скучным и тусклым. – Я рада, что мне удалось сэкономить и не потратиться на отель, но не ожидала, что твоя жена пригласит меня остаться на вилле.
Ему на лоб сели три мошки, но он не отпустил ее руку, чтобы их смахнуть. Протянул ей лоскут зеленого шелка, который использовал вместо носового платка.
– На, вытри лицо.
– Не нужен мне твой платок. – Она швырнула лоскут ему на колени. – Я ненавижу, когда мне говорят: «Вытри лицо». Как будто я грязный пол.
Он не был уверен, но кажется, это тоже была строка из его стихотворения. Не слово в слово, но достаточно близко. Он заметил на ее левой лодыжке царапину, и она сказала, что ее поцарапала его жена, когда схватила за ногу в бассейне.
Коза подошла ближе. Когда она шевелилась, колокольчик звенел. Когда застывала на месте, звон умолкал. Джо сам не знал почему, но его это тревожило. Он снял с плеча крошечного зеленого сверчка и посадил на раскрытую ладонь Китти.
– Я тут подумал… Ты написала стихи и хочешь, чтобы я их прочел, так?
– Да. Всего одно стихотворение. – Ее голос вновь сделался тусклым и скучным. Она отпустила сверчка, и тот скрылся в траве. Она проводила его глазами. – Это как бы разговор с тобой.
Джо поднял тонкую ветку, упавшую с дерева. Толстый голубь у него над головой явно испытывал судьбу. Рядом росли ветки покрепче, но он упорно сидел на месте. Джо сказал Китти, что прочтет ее стихотворение сегодня вечером. Он ждал, что она скажет ему спасибо.
Он ждал. Ее благодарности. За его время. За его внимание. За его щедрость. За то, что он защитил ее от Митчелла. За его общество и его слова, за поэзию, из-за которой она разыскала его аж во Франции. Он ждал, но так и не дождался.
– Кстати. – Он смотрел на ее бледные лодыжки, усеянные раздавленными муравьями. – Я никому не скажу, что ты принимала таблетки и все такое… Это будет наш секрет.
Она пожала плечами.
– На самом деле все знают. И Юрген, и доктор Шеридан, и все остальные в деревне. К тому же я прекратила принимать таблетки.
– Маделин Шеридан – врач?
– Ага. – Она поджала пальцы на ногах. – У нее есть друзья в больнице, в Грасе, так что при ней лучше делать вид, что ты счастлив и у тебя все под контролем.