Страница 11 из 23
(В 1830 году моя мать впервые упоминает о Гоголе, но очень неопределенно.)
Лиза Репнина[59] говорила мне, что Мари меньше страдает мигренями и может опять начать брать уроки.
Ей нашли учителя, но это не Плетнев. Warette Репнина[60], которая его знает, видела его семью в Полтаве. Они сродни Трощинскому, который умер в прошлом году в глубокой старости. В то время Государь очень хвалил его; он был министром при Екатерине II; Император Павел удалил его, а покойный Государь тотчас по вступлении на престол сам поехал к нему, чтобы просить его вернуться, так как он очень его уважал. Это семейство – Гоголь-Яновские – настоящие малороссы. Warette очень их любит. Лиза говорит, что учитель хороший.
(Значительно позднее опять говорится о Гоголе.)
Я издали видела хохла Варсты, когда шла прощаться с Балабиными[61]. Там был старик Пари. Он был очень рад меня видеть; мы говорили о maman Брейткопф, о Кюхельбекерах, о Глинках, об институте. Лиза мне сказала: «Не заговаривайте с хохлом; он очень застенчив, да и не нужно прерывать урока». Я спросила, любит ли Мари своего учителя. Он, кажется, очень умен, но говорит мало, так как очень застенчив. Он показался мне грустным и неловким; но он настоящий малоросс[62]; чуб его даже напомнил мне старика Варановского[63], который бывал у моей бабушки. Я просила Плетнева привести мне когда-нибудь этого Гоголя-Яновского: я хочу его видеть, потому что он «из-под монумента»[64]. Он отказался прийти: он слишком робок. А мне так хочется поговорить с хохлом, с настоящим, слышать хохлацкий говор. Это напомнит мне бабушку, Грамаклею[65], мое детство; хотя бабушка говорила не с хохлацким, а с грузинским акцентом, как и ее брат, но знала малороссийский язык так же, как и я, и моя мать. Я непременно хочу видеть этого упрямого хохла, поговорить с ним об Украйне, обо всем, что мне так дорого. Я просила Плетнева сказать ему, что я также хохлачка.
(Несколько времени спустя моя мать пишет о Гоголе.)
Наконец-то Сверчок и Бычок, мои два арзамасские зверя, привели ко мне Гоголя-Яновского. Я была в восторге от того, что могла говорить о Малороссии, и он также оживился. Я всех их поразила, продекламировав малорусскую песню. Я уверена, что северное небо давит Гоголя, как свинцовая шапка; порой оно бывает такое тяжелое. Мы говорили обо всем, даже о галушках. Я рассказывала о том, какой страх внушала мне Гопка[66] своими рассказами о Вии. Пушкин говорил, что это вампир греков и южных славян. У нас, на севере, Вий не встречается в сказках.
Жуковский, верный своему Гёте, продекламировал «Коринфскую невесту». Гоголь выучился немецкому языку и хорошо его понимает; он преклоняется перед Шиллером, и Жуковский упомянул, что на экзамене я прекрасно сказала «Элевзинский праздник». Я заметила, что достаточно Пушкину обратиться к Гоголю, чтобы тот просиял. Когда он услышал, что я называю его Искрой, он нашел это имя очень подходящим, более поэтическим, чем Сверчок. Сверчок очень добр, он быстро приручил бедного хохла грустного, робкого и упрямого; он так же добр, как Sweet William, милый мычащий Бычок. Мой Бычок мычит, очень довольный тем, что ему дают прозвища. Это тот самый белый бычок, о котором рассказывается детская сказка.
Жуковский в высшей степени добр. Вчера Императрица говорила со мною; я рассказала ей, что дала прозвища m-lle Вильдерметт[67] и Жуковскому, потому что они сохранили святую простоту, которую так превозносит St. François de Sales. Я называю их m-r и m-me Ninette при дворе. Императрица очень смеялась, в особенности когда я прибавила:
– Вы также добры выше всякой меры, Ваше Величество; вы сохранили святую простоту, а это большое достоинство. Отец Наумов в институте всегда проповедовал нам это; я сама не люблю слишком сложных людей.
Императрица смеялась от души и сказала мне:
– Нет, Черненькая[68], вы чересчур забавны; я люблю вас за откровенность, она мне нравится.
Я отвечала:
– Может быть, мне не следовало бы позволять себе высказывать то, что я думаю о Вашем Величестве, но у меня это вырвалось невольно.
– Напротив, – возразила Императрица, – с теми, которых любишь и уважаешь, нужно быть искренней и откровенной.
Граф Петр[69] говорил мне на днях, что я принадлежу к категории enfants terribles (сорванцов [фр.]), что окружающие меня опасаются, что я наживу себе врагов, так как следует скрывать то, что думаешь, особенно при дворе. Тем хуже, я не могу восхищаться тем, что мне не нравится, – это несчастье! Он прибавил:
– Когда вы молчите, ваши глаза говорят.
Я возразила:
– Не прикажете ли мне ходить с закрытыми глазами? Или с повязкой на глазах, как Фемида?
Моден, галантный, как всегда, сказал:
– Нет, как Бог Любви, Rosina Amabile, у него тоже повязка на глазах.
Я опять возразила:
– Потому-то он так часто попадается.
Жуковский в восторге от того, что ему удалось притащить упиравшегося хохла, потому что он видел, как мне приятно было говорить об Украйне, о бабушке, о Грамаклее, о Гопке и о тех сказках, которые она мне рассказывала. Гоголь также слышал их в детстве от своей няни. Мы говорили о гнездах аистов на крышах в Малороссии, о чумаках, кобзарях, венгерцах, которые приносили моей матери фазаньи перья. Я обещала Пушкину бранить бедного хохла, если он будет слишком грустить в Северной Пальмире, где солнце всегда имеет такой болезненный вид. Пушкин говорит, что северное лето – карикатура южных зим. Они так дразнили Гоголя за его дикость и застенчивость, что он, наконец, перестал стесняться и сам очень доволен тем, что пришел ко мне с конвоем.
Сверчок пришел поговорить со мной о Гоголе. Он провел у него несколько часов; просматривал его тетради, его заметки, все, что он записывал по дороге. Он поражен тем, как много наблюдений Гоголь сделал уже на пути от Полтавы до Петербурга; он записывал даже разговоры, описывал города, в которых он останавливался, различных людей и местности, отмечал разницу между жителями Севера и хохлами. Пушкин кончил тем, что сказал: «Он будет русским Стерном; у него оригинальный талант; он все видит, он умеет смеяться, а вместе с тем он грустен и заставит плакать. Он схватывает оттенки и смешные стороны; у него есть юмор, и раньше чем через 10 лег он будет первоклассным талантом. У него есть и драматическое чутье».
Я перечитывала «Сентиментальное путешествие», так как Пушкин предложил мне перевести его. Чтобы соблазнить меня, он обещал написать предисловие и говорил, что мы издадим вместе под псевдонимом R. С. и Искра. Но я слишком ленива, и Плетнев бранил меня за это. Потом Сверчок сказал мне: «Записываете ли вы, по крайней мере, все, что вы слышите?»
Тогда я показала ему свои записки, а он мне свои заметки. На днях он сжег одну из своих кишиневских тетрадей; у него есть предчувствие, что он умрет молодым и внезапно, и говорит, что все то, чего он не решается сам сжечь, запечатано и будет уничтожено после его смерти, если он сам не успеет этого сделать. Ему писали, что все бумаги Грибоедова были разграблены в Тегеране; масса интересных вещей погибла, как, например, его дневник, неоконченная грузинская драма и стихотворения, все это исчезло, если только он не отдал чего-нибудь своей жене в Таврисе. Жену он оставил в Таврисе, вероятно, потому, что предчувствовал катастрофу; она, конечно, также была бы убита. Мальцев[70] – единственный, который спасся. В посольстве было убито 40 человек, не считая казацкого конвоя. Пушкин узнал подробности из письма Раевского. Он очень доволен тем, что Государь позволил играть «Горе от ума». Я также пойду смотреть эту пьесу; она должна производить сильное впечатление. На Кавказе офицеры разыгрывали ее в присутствии Грибоедова, а в 1827 году, во дворце персидских Сердарей в Эривани. Эта подробность заслуживает внимания. Ермолов и Бебутов очень любили Грибоедова. Пушкин утверждает, что он был почти гениален и что эта потеря незаменима для русской литературы: он был бы русским Мольером.
59
Урожденная Балабина, подруга моей матери.
60
Княжна Warette Репнина, сестра князя Василия, умерла в глубокой старости; она была большим другом Гоголя. Репнины родом из Полтавы. Гоголь бывал у них в их имении Егатино. Старая княгиня его очень любила. Ее муж был внук знаменитого Репнина при Петре Великом и сын наместника Царства Польского, который построил Брюльскую террасу в Дрездене. Warette Репнина, как и все Репнины вообще, отличалась оригинальностью и независимостью характера.
61
Г-жа Балабина была дочь эмигранта г-на де Пари. Она была дружна с начальницей института г-жой Брейткопф, теткой декабриста Кюхельбекера и родственницей Глинки. Воспитанницы Смольного и Екатерининского институтов называли начальницу maman.
62
Эта случайная встреча положила начало симпатии моей матери к Гоголю, так как он был малоросс, а она была в Малороссии в детстве (хотя родилась в Одессе); она даже знала Капнистов, которые были знакомы с семейством Гоголя.
63
Варановский был очень богатый малоросс, который жил также и в Новороссии; он был женат на одной из сестер моей бабушки.
64
Родившийся близ полтавского памятника. Местное выражение для обозначения уроженцев Полтавской губернии, сердца Украйны.
65
Имение моей прабабушки Лорер.
66
Няня, которая ходила за детьми Россет в Грамаклее, под надзором гувернантки-швейцарки Амалии Ивановны, при которой все они родились.
67
Воспитательница Государыни Александры Феодоровны, которая от времени до времени навещала его. Она умерла в Берне.
68
Так как мою мать и m-lle Эйлер обеих звали Александра, то маленькая Великая Княжна Александра Николаевна называла их Саша Черненькая и Саша Беленькая, моя мать была брюнетка, а m-lle Эйлер очень белокура. С тех пор все Августейшее Семейство называло так мою мать, даже в письмах.
69
Граф П. Волконский, министр двора. Его дочь, впоследствии графиня Дурново, была близким другом моей матери и так же откровенна; это была очень образованная женщина с прямым и честным умом.
70
Секретарь посольства в Тегеране.