Страница 2 из 42
Самым заметным свидетельством их мощи был чудовищный разлом от моря до моря, едва не расколовший континент напополам (его здесь называли Стеной или Границей), но то, что поначалу показалось Мстителю обычным сдвигом тектонических плит и неумелым перекраиванием горного ландшафта, скрывало магическое образование более высокого порядка. Было ли оно целенаправленным действием или всего лишь побочным эффектом от стремления взять под контроль силы, оказавшиеся превыше возможностей дидарх галларов, этого Мститель не знал. При всей своей мощи и умениях он не мог проникнуть через Границу до времени питался сведениями своих человеческих соглядатаев.
Холодный и равнодушный, Мститель никогда не желал быть судьей, ибо для вынесения приговора требовалось иметь в душе точное мерило добра и зла, а он сомневался, правильно ли это мерило настроено в нем самом. Он не собирался выносить приговор ни за прошлые прегрешения, вынудившие дидарх галларов бежать из собственного мира, ни за преступления против Карохана. Он вершил собственное правосудие без оглядки на справедливость более высокого порядка - она его не интересовала. Ведь если она существует, те, кто узурпировал право быть здешними богами, так или иначе заплатят за все. Только за одно преступление Мститель желал взять плату самостоятельно: за убийство своего отца, Охотника, некогда выследившего беглецов.
Отпечаток мощнейшей титанической силы горел на узах, удерживавших саркофаг, и на нитях, тянущихся далеко за его пределы: с помощью такой связи сковавшие мертвеца узнавали, не потревожено ли древнее захоронение Охотника. Однако теперь эта связь послужит им во вред, потому как Мститель намеревался по обратному следу добраться до их убежищ.
Он уничтожит здешних богов. Прочее не имело значения.
Часть первая.
Оставайся, мальчик, с нами,
Будешь нашим королем.
Заманчивое предложение
ЭЛИЗА
Ее сбила машина. Глупо, конечно, получилось, виноваты были оба - и она, потому что шла, задумавшись и не глядя по сторонам, вынырнула на пешеходный переход из-за темного минивэна, и водитель, потому что не притормозил перед переходом. Ее отбросило в сторону, она ударилась головой и грудью о стоявшую рядом машину и сползла на мокрый асфальт, прямо в жидкую кашицу из грязи, соли и серого рыхлого снега.
Дальнейшее вспоминалось с трудом и избирательно; в память больше всего врезалось смачное чавканье бегущих по рыхлому снегу, подскакивающих, приплясывающих ног - она прислушивалась к этой странной музыке и никак не могла понять, что все это значит. Чьи-то истеричные вопли вызвали у нее желание обернуться и посмотреть, что там случилось, почему кричат, и даже приезд скорой она до поры до времени никак с собой не соотносила. Была боль, тошнота, головокружение, расспросы, на которые она не отвечала. Сильные ушибы правой ноги (скажите спасибо, что пальто у вас толстое, а то...) и переломанная левая рука (а вот это вы зря руку вперед выставляли, что ж вы так...), треснутые ребра - ни охнуть, ни вздохнуть, сотрясение мозга, бесконечное ожидание, УЗИ, уколы, чужие лица и руки, пустые улыбки, деловитая отстраненность врачей...
Когда она, одурманенная обезболивающим, растянулась на койке, то мечтала лишь об одном - чтобы ее оставили в покое. Две любопытствующие соседки по палате попытались пристать с вопросами, но она просто закрыла глаза и притворилась спящей. На большее сил не хватало. В голове крутились обрывки мыслей и чувств, обидное чужое "она еще хорошо отделалась" соседствовало с лихорадочным и бестолковым своим "пальто испортила" и "нет даже зубной щетки", малейший звук снаружи отдавался в ее голове выстрелом через подушку - жестоким, пугающим выстрелом через вязнущую плоть взбитых слоев синтепона, ...удар и толстые, толстые одеяла, сковывающие... обволакивающие... лишающие привычной подвижности...мысли вялые и словно бы чужие. Она не надеялась уснуть - боль ворочалась под всеми дозами обезболивающих, но усталость взяла свое. Шепчущие в сторонке голоса превратились в шум прибоя, свет лампы над головой угас неминуемым закатом. Она провалилась в сон, в зыбкую дрему на поверхности забвения, приносящую слишком мало успокоения возбужденным нервам и рождающую странные видения...
Она видела сны. Сумбурные картины какой-то дурацкой погони, лестничные пролеты, ведущие в пустоту, двери, за которыми ничего не было, автомобили с непрозрачными черными стеклами, за которыми скрывался Страх... Она не знала, ни кто за ней гонится, ни за кем она бежит, знакомые лица сменялись чужими, и она опять убегала. Молодая рыжеволосая женщина, зло хохочущая, ткнула ей в грудь пальцем; она увернулась, тогда незнакомка пнула ее в спину ногой. Боль разлилась адским пламенем в груди, она взвыла и с диким кошачьим воем полезла в драку. Вообще-то драчливой она никогда не была, даже в самый мерзкий период своей неудачной семейной жизни она не решилась дать мужу честно заработанную им оплеуху. А здесь как с цепи сорвалась. Во сне переплелась эта незнакомая женщина, испуганный бывший муж Анатолий, зачем-то залезший на крышу своей покореженной тойоты и растерянно топчущийся наверху, визгливая баба, вытаскивающая из-под колес помятую сумку, дверь с медной ручкой в виде вытянувшейся вниз кошки - кошка ненормально дергала лапой и норовила царапнуть... Когда она ухватилась за плечи рыжеволосой стервы и сильно тряхнула их, та попыталась вырваться, потом зло сощурила золотисто-карие глаза и зашипела. Вероятно, то были какие-то слова на неизвестном языке, только она их не понимала. Вот что странно - не понимала. Ее удивили метаморфозы сна, схватка перестала ее интересовать, она задумалась ни о чем, краем глаза заметив, как злость на лице молодой женщины сменилась испугом и паникой... потом куда-то исчезла и она сама. И автомобиль с жалким испуганным Анатолем (никаких Толиков, запомни раз и навсегда. Меня зовут Анатолий, можно Анатоль), и распластанная на асфальте сумка... В нос ударил запах лилий. Она не терпела этот мерзкий приторный аромат, а сейчас этот запах насильно заползал в ее легкие. Во сне не бывает запахов, решительно подумала она, но сладкая вонь не исчезла. Ее сны частенько бывали настолько красочными и правдоподобными, что отличить их от реальности удавалось не сразу; когда такое случалось, просыпалась она долго и с совершенно задуренной головой. Иногда поутру она приходила в себя и обнаруживала переложенные с места на место вещи, открытые двери или окна, а вот когда она это сделала - оставалось только догадываться. Во сне ей не раз нужно было куда-то идти и что-то делать, а потом она оказывалась стоящей у двери или сидящей у стены... Нынешний сон оказался еще реалистичней. Или не сон - она вдруг вспомнила, что лежит в больнице. Ее напичкали всякой болеутоляющей гадостью, и пусть в себе она не ощутила ни малейшей струйки боли, в голове шумело, мысли путались и прыгали кузнечиками, но запах... Отвратительный запах душил, и она вдруг решила, что не желает с ним мириться. Какой-то соседке по палате принесли цветы, много лилий, но разве можно приносить в больницу такие пахучие цветы? От запаха ее поташнивало, здоровой рукой она пошарила в темноте край койки, чтобы встать, но не нашла. Ей пришлось подвинуться еще и еще, прежде чем она смогла спустить ноги вниз и ощутить босыми ступнями холод пола. Куда эти дурацкие цветы поставили? Было душно и жарко. И дело было не только в липком, навязчивом запахе лилий, здесь и вправду нечем было дышать - словно находилась она в закупоренной вазе с цветами. А еще было темно. Совершенно темно. И тихо; отсутствие звуков чужого дыхания обеспокоило ее - может, к соседкам по палате нужно позвать медсестру? Почему они притихли? В кромешной тьме нельзя было различить ни дверей, ни окон, она пошарила по голой шершавой стене и пошла вдоль нее, осторожно двигаясь крохотными шажками. Наткнулась и обошла какую-то мебель - тумбочку, похоже. А вскоре ощутила легкое дуновение прохладного воздуха - кондиционер? Для обычной городской больницы это слишком неправдоподобная роскошь, а для открытого окна холодновато, зима все-таки...