Он говорит

Исполнительным начальником – да, а вот предприниматель только из неважного офицера выйдет. Но мне всё равно делать было нечего, не мёрзнуть же посреди взлётного поля в ожидании перемен, так что и поехал я туда. Собралась нас целая группа, причём большей частью какие-то полковники синего цвета. Такой небесный цвет они имели оттого, что умело распорядились вверенным им имуществом, да так распорядились, что несколько лет протрезветь не могли. Я среди них – дурак дураком, трезвый, да ещё без денег. Опять же, за водкой меня всё время норовят послать, потому как я наблатыкался в чужом наречии и ещё кое-чего кроме «хенде хох» и «вафен хинлеген» знал.

Началась у нас особая жизнь – возят нас по разным предприятиям, а полковники мои головами кивают, как китайские болванчики. Как голова вниз пойдёт, так губы на фляжку попадают, а как вверх пойдёт, так кадык дёрнется. Что им все эти сахароделательные заводы и маслобойни с мельницами? Но я-то так не хочу, мне ещё жить хочется, оттого я учу чужие слова, да стараюсь так, чтобы «хенде хох» невзначай не выскочило. А то историческая память – сложная штука, с ней не пошутишь. И тут привезли нас на завод Вюрца – даже не завод, а склад. Да не склад а город, ангар в десять вёрст да с Исаакия высотой, стоят там огромные шкафы со всякими гайками и болтами, а вокруг них снуют механические блохи и с разными верояциями из каждого ящичка, что нужно, забирают, в коробочки складывают и на продажу волокут. Зрелище, доложу вам, космическое.

Но тут меня кто-то за рукав дёргает и от этого зрелища отрывает. Это один из моих полковников, трясётся аж весь и на свой бейджик показывает.

– Вова, – говорит, – у меня чужой документ. Мне на чужую фамилию выписали – гляжу, а у него действительно написано Besuher – посетитель, значит. Я выражаю удивление этакой его скорбью и говорю: ну и что с того, фляги ваши, что ль, от этого опустеют? Мир иначе завертится? Ан нет, трясётся тот и шепчет: “Не выпустят”. Видно, немецкая водка ударила ему в край исторической памяти, и эта память наружу полезла. Смекнул я, что надо делать, и побежал к немцам. Говорю: тут у нас один господин хочет себе эту пластиковую штуку на память оставить, можно ль такое дело? Очень даже можно, отвечают немцы, мы, более того, это завсегда пропагандируем, потому что тут наши гербы и изображения, и оттого слава о нас распространяется. Пусть даже и в чужих сервантах.

Потом говорю полковому начальнику: так и так, отмазал я вас. Всё будет хорошо, пойдёте последним, а проходя, обязательно им улыбнётесь, дескать, я тот самый. Только уж потом вы меня не обидьте.

– Само собой, – говорит, – разумеется.

Ну, уезжаем, потянулся служивый народ к автобусу, а вот мой подопечный проходит местную караулку, и тут понимает, что забыл что-то сделать. И вспоминает: ах, да, матушки, улыбнуться надо! И лучше б он и вправду забыл, потому как от той улыбки охрана со своих стульев попадала, а те, кто остался стоять, принялись к стенам жаться. Что-то упало, покатилось, турникеты упали безвольно, а полковник мой, довольный, на выход пошёл.

Вот какие в старину полковники были, таких уж нынче не делают».

Он говорит: «Нам-то с вами это не актуально, но я всё же расскажу про сандалии. Оставим в стороне разницу между сандалиями и сандалетами, чёрт с ними, не в этом дело.

Я с молодости не мог понять, отчего сандалии нельзя было носить с носками. В детстве-то я видел, что все носят, и – ничего. То есть, нет, в моём детстве все только так и носили. Я не то, что с носками, на колготки эти сандалии надевал (вот тоже битва при этих глаголах, как при Марафоне – скоро учёные люди эту разницу отменят, но я бы вот не стал – о чём говорить тогда, на что вскинуться образованному человеку, как суслику в степи, встать столбиком, засвистеть протяжно?.. Но я о носках – попробовал бы кто из нас, малолетних кандальников, эти сандалики на босу ногу надеть.

Но вот вопрос, который меня всегда мучил, – когда началась эта война модников против носков?

Что это за шибболет метросексуальный, выискивать людей в носках и сандалиях?

Где корни этой охоты на ведьм?

Где истоки?

Зачем?

Почто?

Вот как-то спросили одного знатного чиновника по делам молодёжи, прямо в телевизоре и спросили: откуда взялся этот спор про носки с сандалиями?

Спросили оттого, что он запретил молодым людям их носить совместно и норовил отчислить из-за этого всякого из своего молодёжного лагеря.

Отвечал на это руководитель так:

– Есть вещи, которые человек должен чувствовать. Вот не нужно майку внутрь тренировочных штанов одевать или там надевать, если ты не Чак Норрис. Вот Чак Норрис может себе позволить себе рубашку надеть под ремень в джинсы. Но если твоя фамилия какая-то другая, то не надо этого делать. Я вообще на эту тему долго думал. Вот мужчине в трусах вообще не надо ходить. Ну, не надо, если он не на приеме у врача, может быть, на пляже. А у нас люди сидят на лекциях в трусах. На лекциях! Это означает, что у них нет мозга. Такие вещи люди просто должны чувствовать. И вот эта – одна из них. Я это давно почувствовал, и в свое время, еще на первом Селигере, когда я наблюдал этот ужас – вот такие сандалии, черные отвратительные сандалии (они на пляже обычно продаются – турецкие, разваливающиеся), вот такой же черный отвратительный носок… Если один такой человек пройдёт по форуму, форум можно закрывать. Любой профессор Стендфорда, любой уважающий себя человек, увидев такое в носках и сандалиях, может сразу развернуться и уехать. Значит, здесь что-то не так…

Вот как говорил чиновник, да правда, сразу после этой речи куда-то сгинул.

Победили его носки. Или сандалии победили – не знаю.

Я не диссидент, а циник. Если стало чуть прохладнее, но не настолько, чтобы надеть туфли – отчего нет? Мне в моём цинизме сложно поддаться общественному давлению.

Однако, одни мне говорили, что метросексуалы в этой войне показывают свою мужественность: дескать, не натрут нам сандалии ноги, как каким-нибудь неженкам. Другие же товарищи рядом увязывали проблему с необходимостью предъявить педикюр. Впрочем, достаточно толстый слой лака на ступнях может снять необходимость использования как носков, так и самих сандалий.

Спрашивают так же: “Апостолы носили сандалии. Носили ли апостолы носки?” – на это мы отвечаем: “Наверняка! Холодны ночи в Галилее. И если бы Пётр носил, как все они, носки, не пришлось бы ему выходить к костру и отрекаться”.

Современные израильтяне уверяли, что по этому шибболету отличали неадаптировавшихся русских эмигрантов, стоящих в самом конце пищевой цепочки. Но потом вышло, что по этому принципу можно опознать любую нацию.

Очевидно, что первым марафон пробежал человек в сандалиях.

Скажу иначе – бегать в сандалиях с перевязанными веревочками, сандалиях третьего срока, действительно не сахар. А вот новенькие сандалии отлично приспособлены для бега.

Вон, Меркурий, он же Гермес – толк понимал. По хозяйственной части служил. Так он в сандалиях не то что бегал – летал. Неизвестно, носил ли он носки, но мы знаем наверняка только то, что он не носил носки из синтетики. И это, я скажу, совершенно правильный выбор.

Маршал Жуков и вовсе носил портянки.

А воевал не хуже марафонцев.

Оказалось, что большинство европейских наций считает сандалоносочников неудачниками и растяпами, и отличает именно по этой примете своих – немцев, французов, русских. Впрочем, говорит, и лоха-американца легко отличить именно по этому сочетанию.

Мне подсказывают, что Валентин Катаев в беллетризованных мемуарах «Трава забвения» описывал Бунина весьма примечательно: “Бунин был дачник столичный, изысканно-интеллигентный, в дорогих летних сандалиях, заграничных носках…” В аристократизме Бунина сомневаться как-то не принято, как и в интеллигентности его собеседников, которым было всё равно: “…на стуле и заложив ногу за ногу, он весьма светски беседовал с папой, одетым почти так же, как Бунин, с той лишь разницей, что холщовая вышитая рубаха отца была более просторна, застирана и подпоясана крученым шелковым поясом с махрами, а сандалии были рыночные, дешёвые и надеты на босу ногу”.