Он говорит

Погрузили его родители в трамвай, да и повезли прочь, приговаривая:

– Помни, сынок, что как беда пришла, суетиться не нужно. Нассать успеешь – в баночку или мимо».

Он говорит: «А я расскажу о главном позоре. Главный позор – это совсем не то, когда ты обгадился прилюдно или заснул в ожидании барышни. Это не тот случай, когда тебя застали читающим чужой дневник или ковыряющимся в письменном столе начальника. И когда сокамерники отходят от тебя, застёгивая брюки, не это я для красоты сейчас ввернул, но всё равно, всё это – не случай главного позора.

Это всё неприятно, конечно, но некоторый стиль в этом есть.

Несомненный позор – это сходить на концерт “Аншлага” или какого-нибудь гипотетического Петросяна. Не знаю, как это там нынче называется, но вы меня поняли. Говорят, что там сидят реальные люди, и комик Петросян на самом деле существует, а не компьютерный персонаж наподобие какого-нибудь Хрюна Моржова. Теперь-то надо объяснять, кто такой был этот Хрюн Моржов, и что там было смешного. А раньше-то полстраны в телевизоры глядело и хрюкало от смеха.

Итак, ты пошёл на этот концерт. Неважно, что привело тебя туда – ну, может, девушка позвала. Главное, что похотливое чувство с надеждой на провожание и продолжение приклеит тебя к креслу. И будешь ты сидеть в концертном зале, как в очереди к зубному врачу.

Но это ещё не главный позор.

Ведь ты улыбнёшься, хоть раз улыбнёшься – хотя бы из вежливости – среди этой толпы ржущих людей.

Главный позор начнётся тогда, когда подсматривающая телекамера выхватит твоё идиотическое лицо и покажет на всю страну.

Только представив это, я хватаюсь за сердце».

Он говорит: «Давным-давно, когда вода была мокрее, а сахар – слаще, в разных институтах существовала категория людей, имевших статус “национальных кадров”. В нашем это были люди, приехавшие с какими-то загадочными работами в качестве конкурсных-вступительных, с ними потом и получившие диплом. Потом они уезжали заведовать культурой каких-нибудь гордых горных республик и автономных областей. В пятилетием промежутке они сидели на подоконнике в коридоре общежития. Там они пребывали, сводя социальные отношения к вопросу проходящим барышням, особенно блондинкам:

– Слушай, пойдём ко мне, да? А? А!? Ну подумай, я пока здесь посижу…

Нет, наверняка, среди национальных кадров были гении и столпы мудрости – но мне достались не они, а эти.

И вот один такой человек попал на экзамен по истории западноевропейской литературы к одной знаменитой старухе. (Тут начинается легенда, а в легенде не важна точность, не нужна лишняя шелуха имён и дат, и каждый рассказывает легенду по-своему, я же расскажу её, чтобы подвести к красоте короткого иностранного слова). Эта женщина, надо сказать, написала свою первую научную работу по французской прозе во времена ОПОЯЗа. Именно на экзамене, что она принимала, Человеку, слезшему с Подоконника, выпал билет, где первый вопрос был записан как одно короткое слово – “фаблио”. Если бы там было написано “Фаблио как жанр”, это ещё куда ни шло, Человек с Подоконника, может быть, и сориентировался бы. (Если кто не знает, фаблио относится к рассказу типа как эогиппус к лошади).

Но всего этого, конечно, Человек, Сидевший на Подоконнике, не знал, и начал свой рассказ гениально и просто:

– Фаблио родился в семье бедного сапожника…

Старуха рыдала и выла, запрокинув голову.

Экзамен кончился».

Он говорит: «Ну, прошло много лет, и сам я стал преподавать. Учёное слово гендер многозначно, оно загадочно – как слово «фаблио», как Инь и Ян, грызущие друг другу хвосты. Оно похоже на интеллектуальное заклинание так же, как слово «фаллос». В «Записях и выписках» Гаспаров, кстати, писал о каком-то опросе про семью и брак (несомненно, этот опрос был гендерным исследованием). В этом опросе оказывалось, что студентки «в муже ценят, во-первых, способность к заработку, во-вторых, взаимопонимание, в третьих, сексуальную гармонию. Однако на вопрос, что такое фаллос, 57 % ответили – крымская резиденция Горбачёва, 18 % – спутник Марса, 13 % – греческий народный танец, 9 % бурые водоросли, из которых добывается йод, 3 % ответили правильно»[2].

С социальным полом происходит примерно тоже – понятие гендера широко, а попыток его сузить мало. Даже разговоры о границе гендерных проблем идеально предваряются фразой «Интуитивно понятно, что…».

Однажды я придумал простой вопрос о гендере в экзаменационных билетах. У меня не хватало тем, чтобы их заполнить, и во второй строчке одного из билетов я поставил просто слово «гендер».

Этот билет вытянул один неплохой молодой человек.

Он прочитал вслух в меру короткое слово, набрал воздуху в лёгкие, и начал:

– Гендер был видным немецким учёным восемнадцатого века, занимавшимся связью между природой и культурным развитием рода человеческого…

– Ну, – ответил я, – Мир велик и удивителен – тем, что он постоянен.

И рассказал присутствовавшим историю про фаблио».

Он говорит: «У меня была такая история (не помню, рассказывал ли вам). Она была про то, как я пришёл как-то к профессору Понижевскому, а у него сидели казаки. Казаков этих я не любил, потому что они были ряженые, а у одного висела на груди самопальная медаль про Линц. В австрийском городе Линце тех казаков, что воевали на стороне немцев, передали Красной Армии.

Ну, казаков это изрядно огорчило. А нынешние, в память об этом огорчении, наделали крестов.

Да только мои-то старики воевали на другой стороне.

Поэтому у меня к ним было ещё классовое чутьё.

Но только у нас была в знакомых красивая женщина, что с казаками этими якшалась.

А когда жизнь на закат поворачивает, то уж разбрасываться такими знакомствами не след.

И вот казаки приходили в гости – иногда вовсе без женщин.

Ну и в какой-то момент запели. Профессор наш любил петь, и одна красивая женщина говорила, что ад представляется в виде тысяч поющих профессоров. Запел он дурно – про то, как ехали на бричке, пострелять проклятых москалей. Всё это было ужасно, и происходило в каком-то гробовом молчании.

Понижевский пел это вдохновенно, жестикулируя и не попадая ни в одну из нот.

Казаки помолчали, а потом запели.

Были они как-то худосочны, пели несильными надтреснутыми голосами, да только всё про то, как степь нагрета солнцем, про то, что отец ушёл воевать турок, и не вернётся более.

Профессор замычал, да стих. А я чуть не заплакал, и казаков тех едва не простил – за фальшивые кресты и чужие мундиры. Даже за атамана Краснова с фон Панвицем.

Песня – это ведь молитва.

А уж если человек молится по-настоящему, то что нам за дело до их жестяных сабель, что им со смехом гнули менты при задержании».

Он говорит: «А я собак люблю. Ну, это вы помните, такая расхожая фраза, что чем больше узнаёшь людей, тем больше любишь собак.

Нет, это только фраза.

Но вопрос в том, кто заменим, а кто нет.

У многих людей есть иллюзия, что собаки заменимы.

Помер пёс, и хрен с ним.

А вот в старости всё не так – в старости ты понимаешь, что нормального пса ты уже не успеешь вырастить.

Старушку какую найдёшь, а вот пса подходящего – нет.

Когда тебе за семьдесят, ты это очень хорошо понимаешь, а вы вот не поймёте. Пока не поймёте.

В общем, с людьми масса проблем.

Я вот смотрел один фильм про ядерный апокалипсис. Земля безлюдна и пуста. Так один красивый мужчина путешествовал там с говорящим псом. Ну и, натурально, провалился в какой-то подземный город с выживальщиками.

Целый город этих сурвейверов был под поверхностью земли – и там они бродили, в своих футуристических блестящих костюмах.

Там была, среди прочих выживальщиков, упругая блондинка.

Ну, совместными усилиями, то есть, герои с ней вместе, весь фильм выбирались из негостеприимного города на поверхность.

2

Гаспаров М. Записи и выписки. – М.: Новое литературное обозрение, 2001. с 299. Опрос студенток о браке и семье «Аргументы и факты» 1996, к 8 марта.