Страница 9 из 12
Она плачет. Слезы – мелкие-мелкие – не из одного места, а отовсюду катятся, сразу со всех сторон века.
– Ты меня дурой перед всеми выставил!
Я пытаюсь ее поднять.
– Я никуда не поеду. Езжай один. С Оленой езжай. Я здесь хочу посидеть.
– У тебя самолет завтра. С утра. Скоро метро закроется.
– Я хочу здесь посидеть. Ты мне очень больно сделал, ты даже не представляешь, насколько.
Я сажусь рядом. Да плевать на это метро.
– Ударь меня.
– Что?
– Ударь меня!
Я беру ее за руку, тяну, показываю, как ударить.
– Отстань. Я не хочу. Просто хочу здесь немного посидеть…
Тогда я бью себя сам. Получилось плохо – по носу, очень больно, но как-то не эффектно. Крови вроде нет, но очень больно. И я начинаю чихать. Никак не могу остановиться. Катятся слезы, рыдаю будто.
Над нами нагибается испуганное лицо Олены. А может и не Олены. В любом случае я говорю, чтоб ехала одна, а мы позже.
Тут Хён начинает смеяться. Что я как маленький ребенок чихаю. Я тоже смеюсь. Хорошо мы, наверное, выглядели… Это участливое лицо над нами тут же смоталось…
Потом она вытирает мне лицо. Мы помогаем друг другу встать.
– Только никогда так больше не делай. Мне очень плохо там было.
Я обещаю – плохо ей никогда больше не будет.
В метро нам очень душно. В последний поезд набилось куча японцев-кривозубиков – висят вокруг нас на поручнях, как коровьи туши на мясокомбинате.
От метро она уже меня чуть не тащит.
В лифте я обрываю все объявления. Что-то про то, что надо менять лампочки над дверью за свои деньги. И еще что-то про общие стиральные машины. Хён завтра уезжает, а эти выбл…дки только о лампочках за сто иен… Раскидываю обрывки объявлений по кабине и, выйдя, с лестницы вниз. Кружит красиво.
Спим мы часа три – в 6 уже звонит будильник. Я встаю, бужу Хён. Она отмахивается. Раз, два, три. Тогда я говорю, что мне вообще по фигу, не я же еду. Пусть остается, мне же лучше. И ложусь.
– Не злись.
Она встает.
Запах ее вчерашнего дезодоранта, как прошлогодней листвы.
Ничего не ест, только кофе. На ее лице смешивается: пот от слабости с похмелья и бесцветная жидкость, которой она протирается со сна (чтобы быстрее впиталось – задирает лицо кверху и бьет себя по щекам), желтоватые белила и бледность.
В автобусе до аэропорта мы держимся за руки и дремлем.
– Ты в институт не успеешь.
– Я не пойду сегодня.
– Плохо. Ты много прогуливаешь.
Потом, когда я думаю, что она спит, она вдруг спохватывается.
– Давай, я тебе денег оставлю. Ты же вчера за двоих заплатил – у тебя, наверное, нет.
– Есть. Не надо.
– Нет, я хочу оставить.
– Не надо, я же говорю.
– Ну не на расходы, а на книгу. Ты же хотел ту толстую книгу купить. Она же целых пять тысяч стоит. Это будет – мой такой вклад.
Но я все равно не беру. Хотя надо б – денег нет.
Проводив ее и дожидаясь limousine bus до метро, я попиваю овощной сок. Это она мне купила – тебе после вчера нужны витамины. Осакский Kansai Airport – не просто так. Он стоит на огромном искусственном острове. Остров насыпан в заливе. Поэтому когда самолет снижается, заходя на посадку, очень долго кажется, что падаешь в море – экраны в салоне показывают приближающуюся поверхность воды. Все ближе и ближе. Пока, в самый последний момент, из ниоткуда не появляется посадочная полоса, похожая на далеко заплывший в море пустынный пирс. Построенный остров – тоже не остров, он немного дрейфует, его поддерживают какие-то огромные понтоны.
Днем звонит Иэн. Извиняется, что так вчера себя вел. Он даже ничего не помнит. Я думал, что извиняться надо мне, но он мне не верит. Он уже почти всех обзвонил, извинился. Как я думаю, стоит ли ему звонить Со Ган? Что он вчера ей говорил? Ох, Иэн, я не помню. Могу же я что-то не помнить?…
Потом звонит Хён. Она долетела.
Едем на еще одну вечеринку. Я без Хён – Хён в Корее. Тони с Оленой. И еще какая-то армянка, знакомая Тони, учится здесь в аспирантуре. Уже четвертый год здесь. Скучает так, что не пропускает ни одного объявления в Интернете о встречах русских. Русские – имеется в виду весь СССР. Который здесь – не распался… Или собрался заново.
– И что, весело, что ли? – спрашиваю.
Она только вздыхает. Да я и сам знаю. Мы были на одной такой встрече. Русские были только мы одни, кажется. В основном – бывшие республики. Тех – много. И еще почему-то парочка русскоговорящих чехов – вот уж бы не подумал… Все тут же скинулись и побежали закупаться. В какой-то дальний специальный магазин, где настоящая «Столичная». Потому что – водка здесь Made in England и 37.5 %. Эти 37.5 % всех особенно выводили из себя… Закупились. Потом пение под гитару разговоры, кто что в газетах наших в Интернете прочел. И кто где что дешевле купил. Хотя точные адреса давались не так уж и охотно… Потом все переругались по пьяни. И договорились встретиться через месяц еще раз.
– Ох, достало меня здесь… Не могу уже… Вот сдам сессию и домой на неделю поеду, – говорит Тамара.
На большее время она и не сможет. Потому что у тех, кто здесь долго учится, особенно у девушек, расписание – как у директора крупной фирмы в Москве. Сегодня – ее знакомая француженка в Ниигата дает прощальную вечеринку, завтра – она в киношной массовке снимается на Кюсю, утром – преподает английский в детском саду, вечером – уроки русского друзьям научного руководителя, ночью – день рождения соседки-англичанки в клубе на Сибуя в Токио… Еженедельник этих девушек исписан, а мобильник вечно в руке и постоянно звонит. Они отвечают на разных языках и везде обещают постараться быть. Действительно, думаю, очень скучает…
Вечеринка опять в basement floor. Большинство вечеринок здесь, заметил, почему-то в подземных этажах. Может, японцы прячут свои вечеринки? Стесняются их? Поэтому и изначально залы для мероприятий всяких и банкетов планируют в подвальных этажах? Пока присматриваюсь в темноте, закуриваю. И передо мной тут же вырастает немец Дерик. Дерику, как оказалось, черти сколько лет, он жил в ЕДР и немного говорит по-русски. Как-то, напившись, он мне выдал:
– Я очень старался забыть русский. И я его почти забыл. Но иногда еще вспоминаю отдельные слова или фразы. Часто мне снится в кошмарах, что я опять в школе и говорю по-русски. Нас очень хорошо учили… Я вас, русских, очень за это ненавидел.
Дерик вообще очень искренний. Как-то он еще признался, что никогда не носит покупную одежду, а все себе шьет сам. У него достаточно оригинальный вкус – вот сейчас он в черных брюках и куртке, сшитых из одних обрезков и заплат. На нем высокие сапоги со шнуровкой. А на голове все выбрито, только наверху длинные клоки волос, которые он никогда не моет. Он похож на Джонни Деппа из «Руки-ножницы». Я бы его боялся, но еще как-то раз он часа два рассказывал мне, как любит свою невесту в Берлине. У нее своя парикмахерская, и она его очень ждет. Он бы никогда от нее не уехал, но он просто однажды понял, что он должен знать японский язык. Тогда он сможет общаться с японскими дизайнерами. Ведь они сейчас – номер один в мире, а Париж – столица моды только по инерции. Он все это объяснил своей невесте и уехал. Она пока работает, зарабатывает деньги на первую линию его одежды. Она в меня верит! – восхищается Дерик…
– Can I bum a cigarette?
– Of course!
Он задумчиво вертит в руках сигарету и что-то усиленно вспоминает. Наконец:
– And a lighter?
– Here you are!
Ему опять кажется, что он что-то потерял или забыл. И здесь или в Берлине?
– Anything else, Derik?
– No… No.
Он отходит и замирает с сигаретой (про которую он тоже забыл – вспомнит, когда она догорит до пальцев) за спиной у немки Энн. Чем меньше пишет ему невеста, тем чаще он говорит окружающим, что у Энн – тоньше всех вкус в одежде. Энн – это по части Олены. То есть – наоборот… Олена ей сразу понравилась, как только Энн ее увидела. Она предложила ей тут же дружить. И поделилась самым сокровенным – всерьез убеждала нашу Олену, что чтобы хорошо прорелаксировать, нужно залезть в парке на дерево и там немного посидеть. Она так часто делает! Она звала ее с собой как-нибудь попробовать… В парк рядом с университетской автобусной остановкой… Завидев Энн, Олена вся напрягается и тут же исчезает. Энн, я смотрел, ее не видела, но что-то чувствует. Она принимает стойку, как собака на лису. И, хотя я могу поспорить, она ничего не видит вокруг, идет в точно том направлении, в котором исчезла наша Олена… Дерик, затушив сигарету в своем стакане с пивом, печально тащится за ней…