Страница 12 из 16
– Почему это мне? – удивился Горчаков.
– Ты же на колесах. А то машины нету, наша стоит, как обычно, под шефом. А рувэдэшная в ДТП попала.
– На кого наехала? – спросили мы с Лешкой. Опять в один голос.
Зоя фыркнула.
– Вы в хор, что ли, записались? Вчера с заправки выезжали, и не пропустили «жигуль» с омоновцами.
Теперь фыркнули мы, представив разборки между участниками ДТП. Наверняка повызывали руководство и решали, кто круче: наши патрульные на милицейском «козле» или омоновцы на «жигулях». А что касается нашей машины, – в принципе, после ухода любимого шефа мы уже привыкли к тому, что машина в прокуратуре для прокурора, а больше ни для кого, так что Горчаков даже не ворчал.
– Ладно, – сказал он и легко поднялся, на ходу подхватив у Зои из рук листочек с адресом.
– Лешка, выпускной-то как прошел? – запоздало крикнула я ему вслед.
В дверях он обернулся.
– А! Катька туда сходила, потом сказала: ты был прав, папа, делать там было нечего.
Мимоходом я успела поразиться тому, как Горчаков, принимая заведомо ущербные педагогические решения, умудряется только укреплять свой сомнительный педагогический авторитет. Когда он ушел собираться на происшествие, я обвела взглядом разваленные по столу дела, и в голове всплыл один лишь эпитет: «постылые». Настроения работать по ним не было никакого, в четырех стенах не сиделось. Был бы любимый шеф, он бы строго сказал, что настроения никогда не бывает и что надо просто сесть за компьютер и начать работать, и что вдохновение заводится не в душе, а в попе, имея в виду усидчивость. Но любимый шеф далеко от нас поливал грядки. Поэтому я покидала в сумку косметичку и расческу и решительно поднялась. Попытаю счастья у городских начальников. Горчакова я перехватила в коридоре.
– Леша, медик уже там?
Горчаков покачал головой.
– Еще не выехал, а что?
– Может, пока забросишь меня в городскую? Я понимаю, что не очень по пути, но ты же без медика все равно коробочку не откроешь. А?
– Вообще-то, это крюк, – почесал в затылке Леша. – Будешь должна.
– Нахал, – укорила я его. – С каких пор ты стал таким меркантильным? А если я посчитаю, сколько ты мне должен?
Но это он просто выпендривался. Естественно, он повез меня в горпрокуратуру, и по пути мы обсудили нового маньяка, выслеживающего девочек.
– Хорошо, хоть не убивает, – высказался Лешка.
– Хорошо-то хорошо… А ты представляешь, какая у девчонок психическая травма на всю жизнь останется? Про родителей я уж не говорю. Ты вот хоть на секунду представь себя…
– Замолчи! – Лешка резко повернулся ко мне, и я испугалась, что мы сейчас протараним туристический автобус, искавший место для парковки. – Даже думать про это не хочу! У меня две девки, ты что, забыла?!
– Все-все, Леша, успокойся! Я уж думала, тебя ничем не проймешь… – Я похлопала его по руке, вцепившейся в руль, и почти физически ощутила, как он выпускает пар.
– Не говори мне такого никогда. Я и так трясусь каждую минуту, пока они не дома. Я бы маньяков этих передавил собственными руками… Ты знаешь, Маша…
Я схватила его за руку и буквально заставила прижаться к тротуару. Машина встала и затихла. Горчаков продолжал сдавленным голосом:
– Знаешь… Мне даже ловить их не хочется. Как представлю, что они с детьми делают… А мы их потом на экспертизку, и вот вам два варианта. Либо он невменяемый совсем, и тогда его в больничку засовывают и пилюльками кормят. А там сухо, тепло и обед по расписанию. А дети замученные гниют в сырой земле, и родители их уже никогда в себя не придут. Либо его признают психически здоровым, хотя лично я никогда не видал психически здорового убийцы ребенка. Да что я тебе говорю! Сама все знаешь. Еще только начнешь его допрашивать, только в глаза посмотришь первый раз, а уже понятно: псих. Хоть он тебе и показания даст связные, и вещички с потерпевших выдаст, и замечания в протокол грамотные настрочит, а все равно – псих. И ему лет восемь-девять суд выпишет, а потом он еще и по УДО[3] выйдет. А как же: срок подошел, взысканий нет, в колонии три бумажки нарисуют, и – гуляй себе, Джек-Потрошитель, потроши дальше.
Лешка говорил таким голосом, что мне стало не по себе. Я вспомнила про недавний случай, когда субъект был осужден за изнасилование, отбыл две трети положенного срока, а это означало, что он уже может просить об условно-досрочном освобождении; он написал заявление, администрация колонии оформила документы, судья местный принял решение – а все в строгом соответствии с законом, – и наш герой на свободе. И сразу занялся поиском новых жертв. Итог: пять зверских убийств маленьких детей, со всем букетом сопутствующих действий. Сейчас разбираются, кто подписал ходатайство об УДО и кто из судей рассматривал материал, но даже если кого-то лишат премии, родителям этих детей легче не станет.
А Лешка – я прямо физически чувствовала, как он напряжен, да он звенел, как провод на морозе, – задушенным голосом, глядя перед собой, словно боялся посмотреть в мою сторону, выговаривал мне то, что наболело у него на душе. Надо же, а я не знала, что он так боится за своих девчонок; и ведь вроде с детства их дрессирует насчет безопасного поведения, а все-таки до конца не уверен, поэтому и дергается. Нам с ним хуже всех, потому что мы, в отличие от других родителей, знаем про все то страшное, что может случиться. А потом… Я вдруг подумала, что он сейчас живет на таком градусе напряжения, потому что довольно долго был хорошим следователем, зато отвратительным мужем и никудышным отцом, а теперь наверстывает. И весь потенциал тревоги за детей, отпущенный родителям, он начал реализовывать только сейчас, вот и хлебает тройную дозу. И, между прочим, я его так хорошо понимаю еще и потому, что и сама – далеко не образец родительницы. Разве только за свое чадо беспокоиться начала гораздо раньше, ровно с того момента, как он на свет появился.
– И все-таки, Маша… Я себе думать запрещаю про то, что с девчонками может что-то случиться, ты же знаешь – мысль материальна… Но тут не спал как-то на дежурстве, ворочался, чушь разная в голову лезла… Да еще съездил перед этим на сто тридцать первую[4]… Вот и представил на секунду, что какой-то подонок с Катькой или Ольгой такое… – Он зажмурился и потряс головой. Мне было ужасно его жалко сейчас. – И знаешь, что я понял? Уж если… тьфу-тьфу… случится такое… Ну, если допустить на секунду… То пусть уж лучше живы останутся. Только бы не убили.
Он сжал кулаки.
– Леша, – тихо позвала я.
Ну что у меня за судьба такая – утешать больших мальчиков? Понятно, что с Ленкой он об этом поговорить ни за что не сможет, она сразу в обморок упадет.
– Лешка, я тебя понимаю. Каждый из нас надеется, что с его ребенком этого не произойдет.
Горчаков наконец повернулся ко мне. Выражение его лица было страдальческим.
– Дай бог, – глухо сказал он; глухо, но с такой силой, что я поверила – с его девочками ничего плохого не случится, ничего хуже двойки и мелких ссор с родителями. – И вот что я тебе скажу, Маша: не хочу я их ловить. Не хочу, чтобы их судили. Мне хочется, чтобы их кто-нибудь замочил. Зверски. Так же, как они других мучили, пусть сами помучаются. Голову пусть им отрежут, что там еще? Паяльником что-нибудь прижгут…
– Ладно, – перебила я его. – Я все поняла.
И одновременно с моими словами зазвонил Лешкин телефон. Он резким движением выдернул его из кармана:
– Да!
– Алексей Евгеньевич, тебя скоро ждать? – раздался в трубке голос нашего начальника убойного отдела Кости Мигулько. У Лешки такая звучная трубка, что без всякой громкой связи слышно, кто ему звонит и зачем. – Доктор приехал уже, может, мы без тебя откроем посылочку?
– Блин, – пробормотал Лешка в сторону.
Да уж! Пока я слушала его страстный монолог, на место происшествия прибыл судебно-медицинский эксперт и теперь, наверное, рвет и мечет, не застав следователя, без которого он не имеет права притронуться к объекту осмотра. Значит, утекает зазря драгоценное время.
3
Условно-досрочное освобождение.
4
Ст. 131 Уголовного кодекса РФ – «Изнасилование».