Солнце больше солнца

Процессия двинулась по пыльной улице. Следом на конях ехали штабс-капитан Тавлеев, поручик Кулясов, курящий папиросу, и подпоручик Белокозов. От конников не отставали Маркел и Илья.

Вдоль улицы с обеих сторон плотными шеренгами пошли солдаты, меж них затесались местные мужики. Множество мужиков, баб, детей, ветхих стариков и старух смотрело из-за изгородей. Послышался женский голос:

- Как избили - стра-ах!

Мужской голос отозвался из ближнего двора:

- Лицо измолотили!

Поручик Кулясов, ехавший рядом со штабс-капитаном, вынул изо рта папиросу, пробасил с гримасой досады:

- И ведь не докажешь, что его пальцем не тронули!

Людской поток вытек на площадь перед церковью, рядом с которой высились старые тополя, за ними начиналось кладбище. По площади понеслись мальчишки, ближе к церкви томились жадным любопытством группы селян, передавалось голосами, полными плотского трепета: "Ведут!", "Ведут!"

Людей перед процессией будто смело; рослый солдат впереди мужчины с опутанными верёвкой руками за спиной направлялся к тополям, вплотную за правым плечом осуждённого шёл Пётр Никишов. Не доходя до среднего тополя, солдат посторонился, и тут приговорённый сбросил верёвку с рук, рванулся вперёд - мгновенно Пётр подсёк ногой его ногу, поймал падающего за руку, заломил её ему за спину. Подскочили Столяров и конвоир, красного подхватили - трое, сламывая бешеное сопротивление, притиснули его спиной к тополю, Михаил Никишов бросил брату моток верёвки. Приговорённого туго примотали к толстому дереву, он, искажая лицо, облепленное отвратительной грязью, оголтело орал Петру:

- Га-а-д! га-а-ад!!!

Пётр, невысокий, ладный, смеясь смелыми глазами, объяснял солдатам:

- Я ему во дворе руки почти развязал и сказал: помогу убежать! Ты только, мол, дойди до кладбища - я устрою переполох, и убежишь!

- И поверил! - непонимающе сказал конвоир.

- Ха! При его трусости он за любую соломинку схватится. Мы с братом рассчитали: куда ему деться, если не верить? подводу ждать и конца? А так - при надежде - пришёл как миленький.

Осуждённый, который, как ни тужился, мог двигать лишь головой, издавал истошные

Штабс-капитан Тавлеев, сидящий на гнедом жеребце, наклонился к Столярову: крики без слов - рёв животного ужаса.

- Передайте солдатам, пусть пропустят крестьян ближе - они должны слышать приговор.

Когда вблизи тут и там оказались мужики, Тавлеев обратился к ним, как эсеры обращались к публике:

- Товарищи! - он выбросил вперёд руку, показывая на примотанного к дереву: - Это убийца! - штабс-капитана завело яростью, над толпой разнеслось: - Он в тюрьме Бузулука убил социалистов-революционеров Захарьева и Переслегина! И за это приговорён к расстрелу!

С полминуты царила тишина, и снова "дуриком", как выражаются в народе, стал орать осуждённый. Штабс-капитан встретил взгляд Столярова, произнёс:

- Исполняйте!

Трое солдат, с которыми Столяров поговорил заранее, по его знаку встали в ряд шагах в десяти от осуждённого: его тело от подмышек до паха покрывали тугие кольца верёвки, прихватившей его намертво к тополю.

- Готовьсь! - властным рубящим голосом унтер-офицера скомандовал Столяров.

Трое упёрли в плечо приклады трёхлинеек.

- Цельсь!

Спустя три секунды метнулось:

- Пли!

Три выстрела стукнули так, словно не уместились в одно мгновение и раздвинули его. Кольца верёвки на груди осуждённого лопнули, голова дёрнулась книзу, чуть-чуть приподнялась и застыла. Верёвка расползалась в трёх местах разрыва, там выступило тёмное, три пятна слились в одно, оно, становясь жирнее, поползло вниз.

Казалось, все, кто был на площади, ждали: тело у тополя издаст рёв.

Штабс-капитан Тавлеев с седла наклонился к ближнему из мужиков:

- Соберите товарищей и предайте труп земле.

Офицеры на конях, за ними пешие солдаты дружно, массой, покидали площадь, заполняя улицу. Селяне скапливались перед тополем: из-за того что три кольца верёвки на трупе были перебиты пулями, остальные кольца ослабляли охват, верёвка распускалась и тело мелкими рывками съезжало наземь, ноги подгибались, из-под трупа пополз ручеёк крови.

Маркел и Илья, наглядевшись, направились домой. Илья протяжно проговорил:

- Тогда было то, что мы видали, теперь это увидели... - он добавил: - Да-а... - и спросил Маркела: - Сравниваешь, небось?

- А что ли нет? - сказал тот задиристо. - Вот этот убитый - он не моих товарищей убил в тюрьме, мне до него дела нет. А если бы убил моих и я был бы должен судить, как его судили? - Маркел, посмотрев на Илью сбоку, говорил на ходу: - А не нашли бы кольцо? Ну, к примеру, он до всего этого пропил бы его? Или кольца и вовсе никогда у него не было бы? Так, значит, тронуть его нельзя - хоть солдат клянись, что видел, как он убивал?!

Илья кивнул, словно согласившись, а потом сказал:

- А если солдат обознался и убивал не этот?

- Но он всё равно меня, если б я на их месте был, ненавидел! - воскликнул в мрачном порыве Маркел. - И я думал бы не про то, что он не убивал! я думал бы, что если он убил и не расстрелян, как он надо мной смеётся!

У парня сжались кулаки, он на миг остановился и мотнул головой, отгоняя видение: ему представился тот, кто смеётся над ним, избегнув расстрела.

- Это такой суд затеять, чтобы одного врага расстрелять! - воскликнул он, и негодуя, и презрительно усмехаясь.

Илья произнёс:

- У них по справедливости, они люди хорошие.

- Хорошие! - неожиданно и твёрдо согласился Маркел. - И как они сладят с теми, кто к ним по-плохому? Столько мыкаться с одним врагом! А врагов у них - не один, не два и не три... - он опять остановился, проговорил с задушевной убеждённостью и восхищением: - Куда им до Льва Палыча Москанина!..

25

Парни ещё раз увидели, что значит суд для эсеров. Подруга Софьи Ивановны приводила её из флигеля к штабс-капитану Тавлееву, и ему было досконально поведано, как красные выгнали Даниловых из дома, как потом убили Фёдора Севастьяновича, а дом и то, что сами не взяли, отдали двоим батракам и кухарке; достался тем и добрый кусище хозяйской земли.

Тавлеев вызвал Обреева, Неделяева, Марию и вместе с писарем Сосновиным задавал вопросы им, Софье Ивановне и её подруге. Дело было разобрано кропотливо.

- От этих троих людей или кого-то из них были показания против вашего мужа, наветы? - спросил вдову штабс-капитан, подводя итог.

- Спаси Бог, зря говорить не буду, я не слыхала! - и Софья Ивановна перекрестилась.

- Просили красных они или кто-то из них дать им что-то из вашего хозяйства, выделить землю?

- И этого не слыхала, - сказала вдова.

- Значит, нельзя сказать, что они причастны к убийству и сами присвоили что-то ваше! - объявил Тавлеев.

Он объяснил вдове:

- Как только мы освободим ваш дом от постоя, вы сможете перейти в него, занять одну из комнат. Но этих троих людей нельзя выгонять на кухню. Они здесь не один год трудились, один из них вырос тут. И землю нельзя у них отбирать. Во всём мире принято: тот, кто вспахал и засеял землю, имеет право собрать с неё урожай!

Штабс-капитан продолжил тоном учителя, который повторяет прописные истины несообразительным ученикам:

- Когда в стране установится всенародно избранная власть, когда будет установлен правопорядок и начнут действовать суды разных инстанций, ваше дело будет рассмотрено в судебном порядке, решится вопрос о собственности. А пока - так! - и он хлопнул ладонью по столу.

Приходил возвратившийся в Савруху свёкор Любы: её с ребёнком муж-офицер увёз в Уфу, где получил должность в штабе белых. Свёкор встал возле конюшни, вызвал из дома Илью и Маркела и, трогая себя за бороду, начал с неотступным напором:

- Дочь покойного Данилова Любовь в своём праве, и на мне лежит исполнить! Забираю коней, тоже и корову!

Вышедший на крыльцо Михаил услышал, доложил штабс-капитану. Тот распорядился привести человека в горницу. Сидя в своей неновой форме за столом, похожий на опрятного домоседа, Тавлеев отчитал стоявшего у порога селянина:

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.