Страница 2 из 6
Продолжая путь далее, он опять видит перед собой прежнего нищего, который, снова изменив одежду, в третий раз является к нему за милостыней. Слуга сказал на ухо архипастырю, что это тот самый нищий, который два раза уже взял по шести сребреников, но святой Иоанн возразил ему на это: «Не Господь ли это искушает меня?» – и повелел слуге дать нищему двенадцать монет.
Когда приближенные Иоанна советовали ему не быть слишком щедрым и поберечь имение для себя, чтобы самому не прийти в крайность, то он обыкновенно отвечал словами Псалмопевца: не видех праведника оставлена, ниже Семене его просяща хлебы (Пс. 36, 25), и по-прежнему продолжал благотворить.
В одно время обнищавший от кораблекрушения купец пришел к Иоанну просить помощи; патриарх, дав ему вспоможение, отпустил его с миром, но прошло немного времени, и все имение купца снова погибло в море. Он, полный уверенности в сострадании своего благодетеля, опять прибегает к нему. Святитель и в другой раз сделал ему значительное вспоможение, но при случае заметил, что достояние отнято у него Богом потому, что было соединено с сокровищем, неправедно приобретенным.
Поправив таким образом свои дела, купец снова пустился по торговым делам в море. И вот все имущество его опять поглощается морем, и сам он едва спасается от погибели. Пораженный троекратным несчастьем, он повергается в глубокую скорбь, посыпает главу свою пеплом, скрывается от людей и уже не смеет являться к Иоанну. Святитель узнает о новом его бедствии и, как ангел-утешитель, спешит к нему на помощь, воодушевляет его надеждой на Бога и в третий раз осыпает благодеяниями, которые уже на все остальное время его жизни упрочивают его состояние.
Несмотря на такую щедродательность, любвеобильному сердцу Иоанна, при его глубоком смирении, казалось, что он ничего важного не делает. Когда некто, слишком много облагодетельствованный им, изъявлял ему в самых искренних выражениях свою признательность, то святитель сказал:
– Друг мой, за что ты благодаришь меня? Я тебе еще ничего не сделал, я еще не пролил своей крови за тебя, а мне и это заповедал Искупитель мой, Сам положивший за нас Свою душу.
Воскресное чтение. 1839
Добродетельная женщина
Б царствование Бориса Годунова жила в своем имении вдова-помещица, жена зажиточного дворянина, Ульяна Устиновна Осорьина. Это была обыкновенная добрая женщина древней Руси, отличавшаяся от других разве только тем, что жалость к бедному и убогому – чувство, с которым русская женщина на свет родится, – в ней было тоньше и глубже, чем во многих других. Еще до замужества, живя у своей тетки после смерти родителей, она обшивала всех сирот и немощных вдов в ее деревне, и часто до рассвета не гасла свеча в ее светлице.
В замужестве свекровь поручила Ульяне ведение домашнего хозяйства, и невестка оказалась умной и распорядительной хозяйкой, но привычная мысль о бедных и убогих не покидала ее среди семейных хлопот. Она глубоко усвоила себе христианскую заповедь о тайной милостыне. Бывало, отправит мужа на царскую службу куда-нибудь – в Астрахань например, года на два или на три, – а сама, коротая одинокие вечера, шьет и прядет рукоделие, а вырученное от продажи тайком раздает нищим, которые приходили к ней по ночам.
Случился на Руси один из нередких неурожаев, и в Муромском краю наступил голод. Ульяна усилила свою тайную милостыню, но не считая себя вправе брать что-нибудь из домашних запасов без спроса у свекрови, однажды прибегла к маленькому лукавству. Она была очень умеренна в пище, не завтракала и не полдничала, только обедала, что очень тревожило свекровь, боявшуюся за здоровье молодой невестки. Нуждаясь в новых средствах, Утьяна вдруг стала просить себе завтраков и полдников, которые, разумеется, шли в раздачу голодающим.
Свекровь полушутливо заметила ей:
– Что это подеялось с тобой, дочь моя? Когда хлеба было вдоволь, тебя, бывало, не дозовешься ни к завтраку, ни к полднику, а теперь, когда всем стало есть нечего, у тебя охота к еде припала.
– Пока не было у меня детей, – ответила невестка, – мне еда и на ум не шла, а как пошли у меня ребята родиться, я отощала и никак не могу наесться: не только что днем, но и ночью так и тянет к еде; только мне стыдно, матушка, просить у тебя.
Свекровь осталась довольна объяснением и позволила ей брать себе пищи сколько захочется и днем и ночью.
В усадьбе Ульяны было много челяди[1]. Она ее хорошо кормила и одевала, не баловала, не оставляла без дела, но задавала каждому работу по силам и не требовала от нее личных услуг, что могла, все делала для себя сама, не допускала даже разувать себя и подавать воды умыться. При этом она не позволяла себе пренебрежительно обращаться к крепостным, как тогда знать окликивала своих людей: Ванька, Мишка, но всех называла по именам…
Ульяна была уже в преклонных летах. Похоронив мужа, вырастив сыновей и поставив их на царскую службу, помышляла она о вечном устроении собственной души, когда ее постигло тяжкое испытание. Нищелюбие не позволяло ей быть запасливой хозяйкой. Домовое продовольствие она рассчитывала только на год, раздавая остальное нуждающимся. Бедный был для нее какой-то бездонной сберегательной кружкой, куда она с ненасыщенностью прятала все свои сбережения. Порой у нее на дому не оставалось ни копейки от милостыни, и она занимала у сыновей деньги, на которые шила зимнюю одежду для нищих, а сама ходила всю зиму без шубы.
Начало страшного голодного трехлетия при царе Борисе застало ее в Нижегородской вотчине совсем неприготовленной.
С полей своих она ни зерна не собрала, запасов не было, скот почти весь пал от бескормицы. Оказавшись в таком положении, Ульяна не пала духом: распродала остаток скота, платье, посуду, все ценное, а на вырученные деньги покупала хлеб, который и раздавала голодающим, – ни одного просящего не отпускала с пустыми руками. В то время многие расчетливые господа просто прогоняли со двора своих холопов, чтобы не кормить их, но не давали им отпускных, чтобы после воротить их в неволю. Брошенные на произвол судьбы среди всеобщего смятения холопы принимались воровать и грабить. Ульяна больше всего старалась не допустить до этого своих слуг и удерживала их при себе, сколько было у нее сил. Наконец она дошла до последней степени нищеты, так что не в чем стало выйти в церковь.
Израсходовав весь хлеб до последнего зернышка, она объявила своей крепостной дворне, что кормить ее больше не может: кто желает, пусть берет свои отпускные и идет с Богом на волю. Некоторые ушли от нее, и она проводила их с молитвой и благословением, но другие отказались, объявив, что скорее умрут со своей госпожой, чем покинут ее. Она разослала своих верных слуг по лесам и полям собирать древесную кору и лебеду и принялась из этого печь хлеб, которым кормилась с детьми и холопами и даже ухитрялась делиться с нищими.
Окрестные помещики с упреком говорили нищим:
– Зачем это вы заходите к ней? Чего взять с нее? Она и сама помирает с голоду.
– А вот что скажем, – говорили нищие, – много обошли мы сел, где нам подавали настоящий хлеб, да и он не елся нами с такой сладостью, как хлеб этой вдовы.
Тогда соседи-помещики начали посылать к Ульяне за ее диковинным хлебом; отведав его, они находили, что нищие были правы, и с удивлением говорили: «Мастера же ее холопы хлебы печь!». Два года терпела Ульяна такую нищету и не печалилась, не роптала, не изнемогала от нищеты, – напротив, была весела, как никогда прежде.
Ключевский В. О.
Добрые люди древней Руси
Рассказ из русской жизни
Б прохладном утреннем воздухе ранней весны звонко раздавался над селом Тихим редкий благовест небольшого колокола. Солнце уже выплыло на синеватый небосклон и начинало побеждать теплыми лучами свежесть утренника. На улице стояла великопостная тишина. От села к церкви плелись старушки; на паперти столпилась кучка ребяток.
1
– Слуг.