Страница 6 из 48
Мужчин всех поставили в ряд. Тут были и хозяева явочных квартир — Антон Василевский и старый Александр Северин. К каждому с плеткой в руках подходил эсэсовец, хлестал ею наотмашь по лицу и спрашивал, где прячутся те двое, что вчера ночью пришли в деревню. А потом эсэсовцы, стоявшие перед ними, направили на них автоматы. Один из них закричал:
— Ложись! Встань! Беги!
И пожилые мужчины вынуждены были переносить такое унижение.
Два четырнадцатилетних паренька — связные Володя Северин и Володя Сергейко — страшно волновались. Сегодня на закате солнца они должны были быть на комитете комсомола у партизан. Было условлено: Леня Стидиневский и Ваня Радецкий пригонят домой коров и передадут, что они заночевали у родных в соседней деревне.
Как готовились оба Володи к этому вечеру! И вдруг — деревня окружена эсэсовцами!..
Что делать? Даже коров запретили выгонять в поле.
А вечер, как назло, выдался таким ясным, звездным…
Сидят мальчики одни в избе Николая, горюют, а тут дверь заскрипела, открылась. На пороге стоит белый как снег Миша Василевский.
— Ребята, кому-то нужно прорваться из окружения. Фашисты не ошиблись: двое партизан приходили к моему отцу. Я их спрятал надежно: в свой тайник в хлеву. Завтра еще двое партизан придут на встречу с Константином Николаевичем, нужно их предупредить! Я сам бы отправился туда, но должен охранять партизан.
— Разреши нам, — сказали два Володи.
Ночью политруку Трофимовцеву доложили, что в отряд пришли два юных связиста. Одежда на них висела клочьями. От самого дома до леса они проползли.
Уже два раза приходила Володе Сергейко повестка явиться на сборный пункт для отправки в Германию, а ему нипочем. На третий раз за ним пришел сам жандарм и спросил, не хочется ли пятнадцатилетнему Володе покормить вшей в тюрьме? Если только он желает променять светлую жизнь на отчизне Гитлера на неволю — это легко сделать!
Староста, приведший в хату жандарма, распинался во все горло:
— Если тебе, сопляку, выпало такое счастье — целуй пана в руку, рожа поганая! Где там хаму понимать свое счастье! Чтоб твоего и духа в нашей деревне не было! — не унимался он. — Вечером придешь ко мне за разъяснением, как надо верой и правдой служить нашим избавителям.
Жандарм кивал головой в знак согласия со старостой, а потом заявил:
— Чтоб на рассвете был готов!
Утром к вагонам-телятникам нельзя было протолкнуться.
Всем, кто провожал, хотелось подойти ближе к вагонам, чтобы еще раз прижать к груди родное дитя. Но за четыре метра от вагонов вдоль эшелона с винтовками наизготовку стояли гитлеровцы и не разрешали никому близко подойти к плененной молодежи.
Слезы лились ручьем.
— На кого же вы нас покидаете? — причитали женщины, как по покойникам…
У вагона, где стоял за загородкой Володя Сергейко, собрались дети. Не по-детски печальны были их лица. Нина Хомко тихо всхлипывала и вытирала худенькое личико передником. Маленький Володя Косило поминутно шмыгал носом.
Вдоль вагона с гордым видом шагал жандармский переводчик Лис. К нему из толпы обратился пожилой мужчина:
— Благодетель, пане Лис, будь добр, переведи их высокоблагородию, что я хочу подойти вон к тому молокососу из нашей деревни. Нужно его поучить уму-разуму, чтобы от всех нас низкий поклон передал всесильной Германии!
— Это староста из Карповцев, — перевел Лис жандарму, и тот кивком головы разрешил ему подойти к Володе Сергейко.
— Я вам завидую! — кричал староста, поглядывая на почерневшие лица молодежи. — Если бы мне только разрешили ехать с вами! За большое счастье посчитал бы!
И, обращаясь к Володе Сергейко, заметил:
— Про бога не забывай! Будешь вечером ложиться спать — помолись. На сердце сразу же светлее станет.
— Помолюсь, дяденька, — покорно ответил Володя.
Засвистел паровоз, и вскоре за холмом скрылись родные поля, в стороне остался Хомин Бор.
«По-мо-лись! По-мо-лись!» — выстукивали колеса вагонов. И каждый раз, когда Володя вспоминал эти слова, ему становилось радостно и тревожно: что ждет его в сумерках?
И теперь Володя вспоминает минуты побега: как поезд замедлил ход при подъеме, как выбросился из вагона, как катился с откоса вниз, в заросли вербы; о холодных ночах, которыми пробирался назад, к друзьям.
Это «выдуманный староста», как в мыслях назвал Володя подпольщика Константина Николаевича, посоветовал ему бежать.
Только к исходу восьмого дня пришел Володя в Карповцы. Присел на минутку на завалинку под окном своей избы, послушал, как мать, всхлипывая, ворочалась в постели, и пошел к своему тезке Володе Северину.
Под задней стеной хлева была дыра, в которую не однажды пролезали пареньки, минуя двери. Володя Сергейко пролез сквозь нее и очутился на теплом душистом сене. Он подполз к спящему другу, прилег к нему, согрелся и, обессиленный, вскоре уснул.
Проснувшись, увидел, что друг уже сидит над ним и смотрит так, будто не верит своим глазам. Наконец он крепко ударил его по плечу и восхищенно сказал:
— Эх, и молодец же ты! Удрал все-таки?
— Что у нас слышно? — не терпится Володе Сергейко.
— Вчера взялись помогать деду погибшего Николая Северина навоз вывозить из хлева. Дед и не заметил, как мы вынесли оттуда три винтовки и две гранаты «Ф-1», их не успел Николай передать в партизанский отряд.
Выспавшись днем у друга, Володя ночью зашагал по знакомым тропинкам в партизанский отряд.
Вот несколько эпизодов о том, как в годы Великой Отечественной войны в деревне Карповцы Волковысского района Гродненской области сражался с фашистами «Пионерский тайник».
Л. ЛЕВКОВА
«Баба сеяла горох…»
(Перевод Ю. Богушевича)
Этот дом под номером 25 стоял на Немиге. Тут в 23-й квартире жила во время войны семья партийного работника Николая Евстратовича Герасименко.
…На ступеньках старой извилистой лестницы сидит русоголовая, небольшого роста девочка. Она тихонько напевает и пристально глядит вперед. Вот к ней подходит мужчина, задает какой-то вопрос, и она отвечает ему. Мужчина поднимается на второй этаж. Вскоре у дома появляется еще один человек. Он также обращается к девочке и также идет по лестнице.
Это десятилетняя Люся Герасименко, дочь Николая Евстратовича, встречает коммунистов-подпольщиков, собравшихся на сходку.
А когда в конспиративной квартире началось заседание руководителей подпольных групп, Люся собрала всех детей двора и начала играть с ними в прятки, классы. И никому из них не приходило в голову, что в это время Люся выполняла ответственное поручение.
Вдруг около дома остановились гитлеровцы. Люся во весь голос начала петь совсем безобидную детскую песенку «Баба сеяла горох». А в квартире, услышав песенку, мать Люси, Татьяна Даниловна, взялась раскладывать на тарелки нехитрую закуску. Что ж, пусть теперь заходят непрошеные гости: у Герасименков сегодня просто семейный праздник, вот и пришли родные и знакомые. Документы у всех в порядке.
Когда подпольщики разошлись, Николай Евстратович позвал дочь, ласково погладил по голове, долго и нежно всматривался в глаза.
— Завтра в обед, доченька, пойдешь к заводу на Серебрянку. Там у забора тебя будет ожидать человек в вышитой косоворотке. Передашь ему этот пакет. Будь осторожна — здесь листовки…
Все больше и больше помогала Люся родителям в подпольной работе. Она подкарауливала колонны военнопленных и передавала им записки, разносила в разные концы партизанскую литературу, медикаменты. Это ее рукой были расклеены листовки на воротах.
Вот идет она через весь город.
В руках девочки небольшой узелок. И никто не знает, что в этом узелке лежит оружие и документы, которые нужно передать подпольщику Александру Никифоровичу Дементьеву, отправляющемуся для связи в партизанский отряд.