Страница 8 из 14
По сравнению с передовой служба в полковом медицинском пункте была просто курортом! Ещё немного – и я бы мог стать соавтором книги по медицине. Однажды к нам прибыла высокая комиссия во главе с тем самым заместителем начальника санитарного отдела армии, который воспитывал меня в штабе Приморской армии. Он меня сразу узнал! Поинтересовался у старшего врача о моих успехах на службе. Тот ответил, что служу я добросовестно. И заместитель начальника санитарного отдела армии предложил мне принять участие в составлении книги об обороне Севастополя по разделу медицинской службы! Я должен был описывать организацию первой и доврачебной помощи раненым на передовой.
Я стал отказываться – ведь никогда ничего не писал. Но он пообещал помочь. Строго указал на серьёзность задания. Мне ничего не оставалось делать, как начать собирать материал к будущей книге. Помню, даже начал писать заметки о редких ранениях, о необычных способах эвакуации таких раненых с поля боя. Но моя писательская карьера закончилась, почти не начавшись, – начались тяжёлые бои за Севастополь… Я вернулся в свой батальон.
К третьему штурму города немцы за несколько месяцев накопили большие силы. Начались массированные артиллерийские обстрелы, бомбёжки с воздуха. Самолёты сначала пикировали на город и на тыловые подразделения наших войск. Потом перешли к обстрелам и бомбёжкам передовых позиций, выбирая в первую очередь наиболее укреплённые районы.
Наш батальон находился не в самом городе, а примерно в середине нашей обороны на окраинах, и мы переходили с одной позиции на другую.
Когда начались атаки на нашем направлении, мы занимали позиции у подножия горы Безымянной. Слева – моряки из 7-й бригады морской пехоты, справа – они же. Тут, похоже, немцы решили добить нас окончательно. Но они не знали, что в центре стоит наш слабенький полк, и почему-то первыми атаковали моряков справа и слева от нас. Думаю, что они наступали на стратегически важных направлениях, там где наше командование и поставило моряков.
Полковой рубеж обороны был меньше километра по фронту. Немцы пошли на моряков слева – тем удалось отбиться. Пошли против других моряков – тем тоже удалось отбиться. А на нас немцы не идут!.. На нас они пошли позже, когда из моряков мало кто уже остался в живых…
Всё это происходило на наших глазах. Мы находились метрах в двухстах, когда немцы снова пошли на моряков. Тогда яркий солнечный день от массированного немецкого огня превратился в тёмный вечер. Такая пыль от разрывов поднялась! На позициях моряков творилось что-то невероятное: всё было черно от взрывов, как будто земля слилась с небом. В воздухе стояла сплошная чёрная завеса…
А у нас в это же время было светло и относительно спокойно! Мы наблюдали за происходящим, как в каком-то страшном кино. Бомбёжка позиций моряков продолжалась весь день до позднего вечера. А на следующий день по тому же сценарию всё повторилось уже с нами! Передать словами это невозможно… И вдруг всё неожиданно стихло. Немцы почему-то не стали штурмовать наши разгромленные обстрелами и бомбардировками позиции. Остаткам нашего батальона командование поставило задачу занять новые позиции. Ночью мы вышли в марш.
Перед самым началом боёв мне прислали в подкрепление девушку, медсестру. Было ей всего семнадцать лет. Она только что закончила десять классов, прошла ускоренный курс подготовки медсестёр и сразу была направлена на фронт. Обмундировать её не успели. Ко мне она прибыла в короткой юбочке и в босоножках, каблуки от которых сразу отскочили. Из военной одежды на ней была пилотка и выцветшая гимнастёрка. Мне было её очень жаль. Я старался не посылать девушку на передовую, а оставлял у батальонного медпункта. Там она поправляла повязки раненым, прибывшим с поля боя. (Повязки на месте часто накладывались наспех, и перед эвакуацией их надо было приводить в порядок.) Ещё она вела учёт раненых, следила за санитарным состоянием взвода. Я успел привыкнуть к ней, мне она даже стала нравиться. Ведь было мне восемнадцать лет, и даже на войне молодость брала своё. Я хорошо понимал, что на передовой, да ещё без нормальной одежды и обуви, она бы точно пропала. Мне удалось уговорить повара, случайно задержавшегося после ночной раздачи еды, чтобы он посадил её на свою походную кухню и отвёз в тыл.
Территорию на окраине Севастополя мы занимали небольшую, но рядом был небольшой аэродром с несколькими самолётами. В море стояли наши корабли. Они часто поддерживали моряков из 7-й бригады огнём артиллерии. А потом мы увидели, как корабли один за другим стали уходить… Самолётов тоже не осталось, аэродром разбомбили. И наконец в последние дни июня 1942 года немцы заняли сам Севастополь. Мы оказались в окружении. Ещё какое-то время надеялись, что придут корабли и нас заберут. Но напрасно…
На рассвете мы заняли новые позиции в районе Федюхиных высот у знаменитого «Орла» и сразу же вступили в бой. Всё получилось, как и накануне: немцы открыли ураганный огонь по нашей передовой изо всех видов оружия. Сразу же налетели «юнкерсы». Они вытянулись в длинную цепь из десяти-пятнадцати самолётов и пикировали поодиночке. Отбомбившись, эта группа «юнкерсов» уходила на заправку, а на смену ей прилетала следующая. И так весь день… А потом немцы пошли в атаку! Им удалось потеснить наши позиции. 5-я рота батальона отступила. Но дальше фашисты сами почему-то не пошли.
Раненых у меня на БМП было немного. Но я понимал, чем это объясняется: раненых так мало потому, что они остались на занятой немцами территории и попали в плен…
Штаб батальона и остатки рот отошли на новые позиции. Почти сразу ко мне прибежал вестовой из штаба и передал приказ об очередном отходе: надо было уходить к железнодорожной насыпи. Расстояние было примерно километр. Но уходить надо было днём по открытой местности, через виноградники… Из этого следовало, что это было не отступление, а самый настоящий «драп». Немцы стали стрелять в нас из автоматов. Мы бежали, падали, снова бежали… Но я, к счастью, не был даже ранен.
Ночью остаткам нашего батальона было приказано занять оборону на Сапун-горе. К этому времени у меня остался только один санитар. Именно тогда я стал свидетелем страшного действа – на моих глазах расстреляли человека. Офицер-политработник, замполит роты из нашего батальона, сидел недалеко от нас, в воронке. Грузин из Тбилиси, фамилии его я не запомнил. Ему было лет тридцать пять. Вдруг слышим – в воронке выстрел! Раненый политработник первую помощь оказал себе сам, наспех перевязал руку. Но когда я к нему подполз и стал его перевязывать, то понял сразу: это самострел. Рана на руке говорила сама за себя… Я велел ему ждать, пока мы соберём ещё несколько раненых, чтобы всех вместе отправить в тыл.
Я рассказал подошедшему ко мне старшему политруку, уполномоченному особого отдела, о «ранении» замполита. Вызвали этого замполита. Я ещё раз сделал ему перевязку. Никаких сомнений не было – явный самострел… Старший политрук забрал у замполита документы, вывел его из землянки и метрах в сорока расстрелял… Помню, что сострадания или жалости я не испытывал. Лишь остался крайне неприятный осадок в душе: мне было дико, что офицер Красной армии может оказаться таким трусом и таким способом захочет покинуть поле боя!..
Бои становились всё тяжелее и кровопролитнее. Немцы продвигались напористо, но осторожно. Бывало, что после разгрома наших рот штаб батальона отходил на другие позиции, а меня не оповещали об отходе, хотя землянка моего батальонного медпункта всегда находилась рядом со штабом. Я с ранеными оставался на нейтральной полосе, но узнавал об этом только тогда, когда вдруг наступала тишина… Выходил, пытался разобраться в обстановке: землянки штаба стояли пустые, а там, где недавно находились наши роты, не было видно ни одного бойца.
Как-то утром поступает приказ: остаткам нашего полка во что бы то ни стало отразить атаку немцев! Моя землянка была метрах в ста от передовой. Начался бой. Стали поступать раненые. Я ими занимался. А потом вдруг всё стихло… Раненым (они все были ранены легко) я помощь оказал и показал, куда им идти. Они своим ходом ушли в тыл. Новых раненых больше нет. Решил посмотреть, в чём дело. Вышел из землянки и смотрю в сторону передовой. Никого: ни отступающих наших, ни немцев. Походил туда-сюда… И вдруг вижу: метрах в пятидесяти от меня из нашего колодца два немца воду набирают! Около меня – только санинструктор с одним легкораненым в землянке остался. Достал пистолет, думаю: надо их сейчас стрельнуть! Молодой ведь был. Но тут же подумал: а если я промахнусь? И сообразил, что со своим пистолетом я тут ничего не сделаю. И следующая мысль – надо драпать отсюда! Вернулся в землянку и говорю: «Ребята, немцы нас отрезали!». Вывод однозначный: раз стрельбы нет, а немцы заняли наши позиции, то значит, на этих позициях наших больше нет. Либо они убиты, либо взяты в плен. (Но вот что интересно: немцы наши траншеи заняли, но дальше не пошли. Бои в Севастополе они вели очень аккуратно. Займут одну линию траншей, а дальше идти не торопятся.)