Страница 39 из 43
«Некоторые <…> по безрассудству своему допускают неосмотрительных к общению, дают им недействительный и ложный мир, пагубный для дающих и нисколько не полезный для принимающих» (О падших, п. 10. Хрестоматия, с. 500);
«Считают миром то, что некоторые в лживых словах предлагают им как мир. Нет – это не мир, но брань. Для чего неправду называть благодеянием? Для чего нечестию придавать название благочестия? Для чего нечестию придавать название благочестия? Для чего, воспрепятствовав покаянному рыданию, притворно вступать в общение с теми, которые постоянно должны рыдать и умолять своего Господа? Для падших это то же, что град для плодов, буря для дерев, моровая язва для стад, ураган для кораблей. Отнимают утешение вечной награды, вырывают с корнем дерево, гибельной речью неприметно увлекают к смертельной заразе, направляют корабль на подводные скалы, чтобы он не вошел в пристань. Не приносит мира это потворство, но уничтожает; не дает оно общения, но служит препятствием к спасению» (О падших, п. 10. Хрестоматия, с. 500);
«Они <…> сами себе присвоили мир, которого никто не дает им» (О падших, п. 17. Хрестоматия, с. 507).
Как покаяние, так и следующий за ним мир внутрицерковный, общение (кинония) церковных членов, являются необходимыми условиями для участия человека в Евхаристии. Следовательно, без всецелого покаяния столь же ложным, фиктивным, вредящим человеку является и участие его в таинстве Евхаристии , венчающем путь человека к единству церковному, единству со Христом. Вместе с покаянием, единством и Евхаристией гордый человек утрачивает и спасение.
«Не ищут выздоровления в терпении и истинного врачевства в удовлетворении. Покаяние изгнано из сердец, изглажено воспоминание о тягчайшем и крайнем беззаконии. Закрываются раны умирающих, и смертельная язва, глубоко внедрившаяся внутри, прикрывается притворным состраданием. Возвращающиеся от жертвенников диавольских, с нечистыми и зараженными гарью руками, приступают к святыне Господней. Отрыгающие идольские яства устами, еще и теперь выдыхающими их беззаконие и пахнущими роковою заразою, принимают Тело Господне, несмотря на то что Божественное Писание воспрещает это» (О падших, п. 10. Хрестоматия, с. 500);
«Прежде чем загладить свои грехи, исповедать свое преступление, очистить совесть Таинством покаяния и возложением руки священнической умилостивить Господа, негодующего и угрожающего за нанесенное Ему оскорбление, – насилуют Тело Его и Кровь и, таким образом, руками и устами грешат теперь против Господа более, нежели тогда, когда отверглись Господа» (О падших, п. 10. Хрестоматия, с. 500);
«Когда одни по безрассудству обещают ложное спасение, а другие тому верят, – отнимается надежда на истинное спасение» (О падших, п. 17. Хрестоматия, с. 507).
В книге «О падших» святой Киприан приводит множество колоритных примеров недостойного причащения людей, отторгнувших себя от Церкви грехом или даже только оскверненных соприкосновением с нечистотой (показателен в этом отношении пример маленькой девочки, принесенной на Причастие после идоложертвенного вкушения; см.: О падших. Гл. 55. Хрестоматия, с. 555). Некоторые из этих случаев заканчивались болезнями и даже смертью; ведь, по слову святого Киприана, «Спасительная благодать по удалении святости обращается в пепел» (О падших, п. 14. Хрестоматия, с. 504).
Подобным образом, вне Церкви оказываются и возгордившиеся исповедники, мнящие, что они способны, вопреки воле епископа (а значит, и Самого Христа), даровать мир падшим. Даже страдания за Христа не принадлежат тем, кто вне Церкви, кто противопоставил себя ее соборной полноте, выражаемой, в частности, в водительстве епископа!
«Не могут ничего противного Евангелию делать те, кто становятся мучениками по Евангелию <…> Не могут от епископов требовать ничего противного велению Божию те, кто сами исполнили веления Божии» (О падших, п. 12–13. Хрестоматия, с. 502);
«Кто не соблюл братской любви, тот не может быть мучеником» (О единстве Церкви, п. 11. Хрестоматия, с. 515);
«Он – исповедник; пусть же будет кроток и тих; соображая действия свои с благочинием, пусть будет скромен и, называясь исповедником Христовым, пусть подражает Христу, Которого исповедует <…> Он – исповедник Христов; но только в таком случае, если чрез него не хулится потом величие и достоинство Христово» (О единстве Церкви, 15. Хрестоматия, с. 519).
Более того, возгордившиеся исповедники находятся в еще худшем духовном состоянии, нежели отпавшие предатели – худшем как из-за самообольщения, в котором пребывают, так и из-за последствий своего деяния.
«Это преступление хуже того, какое видимо совершили падшие <…> Здесь падший причинил вред только себе; а там усилившийся произвести ересь или раскол увлек за собою многих обманом» (О единстве Церкви, п. 14. Хрестоматия, с. 518).
17.3.3. Учение о единстве Церкви
Та же тема радикального водораздела, пролагаемого границами Церкви Христовой, раскрывается святым Киприаном в следующем за «О падших» произведении – богословском трактате «О единстве Церкви».
Отправная мысль экклезиологии святого Киприана: принципиальное единство Церкви заключено в ее Главе – Христе. Именно Христос есть основание единого епископства, в котором целостно участвует каждый из епископов (апостол Петр – лишь символ этого единства, не более); Христос – основание и единой жизни церковной, в которой целостно участвует каждый церковный член.
«Это бывает оттого, возлюбленнейшие братья, что не обращаются к началу истины, не ищут главы, не сохраняют учения небесного Учителя» (О единстве Церкви, п. 3. Хрестоматия, с. 510);
«Конечно, и прочие апостолы были то же, что и Петр, и – имели равное с ним достоинство и власть; но вначале указывается один, для обозначения единой Церкви <…> Самое [же] епископство одно и нераздельно <…> Епископство одно, и каждый из епископов целостно в нем участвует. Так же и Церковь одна, хотя, с приращением плодородия, расширяясь, дробится на множество» (О единстве Церкви, п.3. Хрестоматия, с. 510).
Святой Киприан употребляет применительно к Церкви те образы, которые примерно в это же время получают распространение, а впоследствии и широкую известность, в качестве образов Святой Троицы; это употребление свидетельствует о важном смыкании триадологии и экклезиологии в духе и церковном сознании той эпохи (то есть III века), о вызревании в богословии этого времени осмысления связи Бога и человека – и не просто связи Бога и человека, но связи и отношения их как соборного (с одной стороны, триипостасного, а с другой стороны, соборно-ипостасного) бытия – Святой Троицы и Церкви Христовой.
«– У солнца много лучей, но свет один (здесь также можно усмотреть и образ Святого Духа в едином свете);
– много ветвей на дереве , но ствол один, крепко держащийся на корне;
– много ручьев истекает из одного источника <…> однако при самом истоке все же сохраняется единство.
– Отдели солнечный луч от его начала – единство не допустит существовать отдельному свету;
– отломи ветвь от дерева – отломленная потеряет способность расти;
– разобщи ручей с его источником – разобщенный иссякнет.
Равным образом Церковь, озаренная светом Господним, по всему миру распространяет лучи свои; но свет, разливающийся повсюду, один, и единство тела остается неразделенным. По всей земле она распростирает ветви свои, обремененные плодами; обильные потоки ее текут на далекое пространство – при всем том глава остается одна, одно начало, одна мать, богатая изобилием плодотворения» (О единстве Церкви, п. 4. Хрестоматия, с. 511).