Страница 24 из 43
«Сколько же более знаем мы истину, наученные от святых пророков, исполненных Святого Духа Божия? Потому-то все пророки говорили согласно друг с другом, и предвозвещали будущие события всего мира» (3:17);
«Отсюда можно видеть, как древнее и истиннее наши священные писания писаний греческих и египетских и всяких других историков» (3:26. Хрестоматия, с. 386);
«Итак, из рассмотрения времен и всего нами сказанного, можно видеть древность пророческих писаний и божественность нашего учения, – что не ново это учение, и не баснословны и не ложны наши верования, как думают некоторые, но самые древние и истинные» (3:29. Хрестоматия, с. 386).
В противоположность ветхозаветной церкви, мысль языческих философов и поэтов, во первых, несогласна друг с другом и, во вторых, не имеет корня, то есть гадательна, нова, происходит из собственных умозаключений и предпочтений. Те частичные истины, которые провозглашались языческими учеными, были почерпнуты ими, – и в этом свт. Феофил продолжает традицию св. Иустина Мученика и других апологетов, – от ветхозаветных пророков, преемство которых есть преемство непрекращающихся отношений человека и Бога.
«Эллины же не имеют истинной истории, во-первых, потому, что они в недавнее время познакомились с письменами… во-вторых, они заблуждались и заблуждаются в том, что упоминают не о Боге, но о суетных и бесполезных делах» (3:30. Хрестоматия, с. 387);
«Из этих древних писателей видно, что и писания прочих позднее писаний Моисея, и даже бывших после него нам пророков… И все законодатели ваши издали свои законы после того» (3:23);
«Все они… ни сами не познали истины, ни других не привели к истине. Ибо то, что они говорили, обличает их, так как они говорили несогласно друг с другом и многие из них отвергали свои собственные положения; они не только опровергали друг друга, но даже некоторые из них и собственные свои учения разрушали, так что слава их обращалась в безчестие и глупость» (3:3);
«Ясно, что он [Платон] говорил догадочно; если же так, то значит не вполне истинно то, что сказано им» (3:16);
«[Философы и поэты] волею или неволею говорили согласно с пророками и о сгорении мира, хотя, будучи позднее их по времени, похитили это из закона и пророков. Впрочем, что за важность, жили ли они позд нее или раньше пророков? Верно [то], что они говорили согласно с пророками» (2:38).
11.3.3. Троица
Введение свт. Феофилом Антиохийским в богословский оборот термина «Троица» показательно. Впоследствии, уже в IV веке, в период триадологических споров, именно представители антиохийской богословской школы и вообще всего «востока», склонные к акцентуации многообразия во всем, будут идти к осмыслению триадологического догмата (то есть к осмыслению богословской загадки и антиномии «1 = 3») именно со стороны троичности Божественных ипостасей, от Троицы к Единице. Для «востока» реальность трех ипостасей всегда представляла собой неоспоримый и ясный факт; единство сущности Бога, напротив, составляло трудноразрешимую интуицию вплоть до разрешения всех терминологических и иных недоумений отцами-каппадокийцами (см. том II нашей «Патрологии»).
Примечательно, что, возвышаясь над недостатками видения своей богословской школы, свт. Феофил противополагает Лица Святой Троицы и человека: Одни служат источником света (который есть образ благодати, энергии Божией), другой – нуждается в нем. Впоследствии это противопоставление получит особое развитие и значение богословской аргументации у свт. Афанасия Великого, который сделает его совершенно радикальным, противопоставив Бога и тварь как два абсолютно инаковых мира (см. том II нашей «Патрологии»).
«Те три дня, которые были прежде создания светил, суть образы Троицы, Бога и Его Слова и Его Премудрости. А четвертый день – образ человека, нуждающегося в свете» (2:15. Хрестоматия, с. 379).
Образом внутритроического общения и единства является, согласно св. Феофилу, общение и единство человека с человеком.
«Бог… не сотворил обоих [Адама и Еву] отдельно. Но чтобы показать таинство единства Божия, Бог вместе сотворил жену Адама, а также для того, чтобы большая была между ними любовь» (2:28. Хрестоматия, с. 380).
11.3.4. «Богословская акривия» как акцент мысли апологета в его синергийной и экклезиологической оценке внешнего мира
Оценивая внешний мир, святой Феофил акцентирует ту грань, которая символизируется максимой «ложка дегтя в бочке ме да» в противовес идее «христианства до Христа», выдвинутой св. Иустином Мучеником. Несмотря на то, что обе мысли являются ничем иным, как двумя гранями одного целого, впоследствии икономический подход св. Иустина возобладает в церковной мысли и в III веке станет главной движущей идеей в александрийской богословской школе. И в этом вопросе мы видим, как богословские направления «востока» и «запада», взаимодействуя друг с другом и дополняя друг друга, формируют богословие своей эпохи.
«[В том,] что сказано вашими философами… истины не находится ни малейшей частицы, ибо и то, что, по-видимому, сказано ими справедливого, смешано с заблуждением. Как смертоносный яд, смешанный с медом или вином, делает все смешение вредным и негодным, так и их красноречие оказывается напрасным трудом или, скорее, – пагубою для тех, которые верят ему» (2:12. Хрестоматия, с. 378).
Тема 12
Марк Минуций Феликс
12.1. Сведения о жизни
Имя Марка Минуция Феликса, написавшего одну из лучших апологий в защиту христианства – «Октавий», представляет редкий случай в патрологической науке, когда о самом авторе неизвестно ничего или практически ничего. Неизвестны ни годы его жизни (можно дать лишь общую датировку – II век – время, обнимающее собой период апологетов), ни какие-либо иные точные факты. Все, что дошло до нас от этого апологета, – сама его апология.
Несомненно следующее: апология Марка Минуция Феликса являет собой самый первый, и вместе с тем характернейший, образец христианской письменности на латинском языке; таким образом, сам автор стоит у истоков римского (или впоследствии сформировавшегося как явление римо-карфагенского) богословия. Уже следующий, выдающийся христианский латиноязычный писатель Запада, Тертуллиан, в 197 году положит «Октавия» в основу своей более обширной апологии.
12.2. Характеристика апологии «Октавий»
«Октавий» представляет собой отдельный, третий тип апологий (по отношению к апологиям, адресованным императору или частному лицу) – апологию, написанную в форме художественного произведения. В этом отношении «Октавий» есть явление уникальное, нехарактерное, так как практически все прочие дошедшие до нас апологии этой эпохи адресованы конкретным лицам (за исключением немногих, например апологии Тертуллиана, представляющей собою вид отвлеченного трактата).
Жанр «Октавия» – диалог трех друзей, беседа которых облечена в форму судебного спора (характерный образец римского стиля). Христианин (Октавий) и язычник (Цецилий) по очереди высказывают свои аргументы, соответственно, обвинения или защиты христианства, а автору, Марку, уготована роль беспристрастного судьи.
Язык «Октавия» исключительный, следующий лучшим традициям римского красноречия, даже в переводе он обладает большой силой. Марк Минуций Феликс использует вкупе два главных риторико-методологических приема, с помощью которых и решает свою апологетическую задачу.