Любовь как…

У Галиной жизни действительно была собственная уникальная окраска – от серо-буро-малиновой до малиново-серо-бурой. В моменты самых больших потрясений с ней случались поразительные открытия, а яркие события порой омрачались неожиданными разочарованиями…

– Как дела? – спросил народный.

– Пока не родила, – отыграла репризу актриса.

Галя вздохнула: она уже родила.

«Меня часто спрашивают “как дела?” – Галина продолжала вести бесконечный разговор с воображаемым Сергеем, реальный прототип которого сидел где-то рядом, в темноте театрального зала. – Может и ответа знать не хотят. А спрашивают так, для проформы. А я задумываюсь: как же дела мои на самом деле? Наверное, плохо, – отвечаю, но без всякой уверенности. – Да, плохо, конечно плохо. Особенно в понимании врачей, людей, у которых полные семьи и здоровые дети, но… Я на самом деле не знаю, как у меня дела. Очень сложный вопрос. Лучше не спрашивайте. Настроение скачет. Минуту назад был восторг, а вот уже накрывает волной жестокая депрессия. Такая, что повеситься хочется. Я все время как будто под наркотическим кайфом. Психика совершенно неустойчивая. То расплачусь не по делу, то веселюсь, как сумасшедшая».

Постановка была современной по всем статьям. Во фривольности реплик и мате, звучащем со сцены, в костюмах, в декорациях, в работе художников по свету и звуку. Московское финансирование лезло из всех постановочных щелей и било в глаза провинциальной публике. Заработал проектор. На экране замелькали страны и города, символизирующие путешествия героев…

«Вот собираюсь с подружками в кино сходить. На комедию. Настроение себе поднять. И вдруг вижу на экране мамочку с коляской, со здоровым малышом, и в слезы. Ничего не могу с собой поделать. Вот не хочу плакать. Не планирую. А оно само собой получается. Все смеются, а я реву, как дура. Подруг только пугаю. Вот и сейчас… – Галина снова утерла слезы атласным рукавом вечернего платья. – Или вдруг вижу человека: он в печали, лобовое бутылкой разбили хулиганы какие-то, отморозки. На BMW разбили, между прочим. Человек злится, чертыхается. А мне смешно! Ну разве это горе?

Или вот пример. Лежу дома. Отдыхаю. Все как я люблю. Разделась, растянулась на диване. Тепло. Плед набросила на себя. Для красоты. Потому что новый. Потому что недавно купила. На распродаже. За копейки сущие. Мимо пройти не смогла. А вообще, и не нужен был мне этот плед: батареи греют. А на улице-то не лето. Ночью мороз. Думаю, вот красота, хорошо-то как. И такое счастье на меня навалилось. Тепло мне. Тепло. Вода горячая есть. Телевизор работает, смотри что хочешь. Электричество есть, газ. Ну, родись я сто лет назад, да еще в какой-нибудь деревне, за водой бы пришлось ходить, за дровами. В туалет на улицу в валенках бегать.

У кого-то, – думаю, – сейчас жилья нет. А у меня двухкомнатная квартира, квартирища, можно сказать. И мама рядом под боком, помогает во всем – это же с ума сойти! Есть еда, есть одежда, много что купила и не ношу. Все проклятые распродажи! Бог послал это изобилие мне – песчинке – просто так. Не боролась, не старалась, с утра до ночи не вкалывала, лбом стены не пробивала. Жила, как жилось.

И кто-то еще наше время ругает. Что выпендриваться-то? По-моему, жить лучше, чем сейчас, уже и неприлично даже. Молодая, здоровая, красивая. Ну сын нездоров… Ну нездоров. Не может же прям везде все отлично быть. Ну инвалид. И инвалиды нужны. А чего не быть инвалидом в такое распрекрасное время? Государство не помогает? Но ведь и не мешает! Я могу заниматься с сыном, любить его, целовать, баловать, песенки ему – все, что захотим. Если задуматься, жизнь хорошая штука. А если не задумываться, так даже еще лучше.

Бывает и плохое настроение: мысли лезут нехорошие, усталость накопилась, от одиночества выть хочется, жалко себя и всех. Как я с этим борюсь? Да никак. Пиво пью. Не выход, конечно. Иногда тяжело себя заставить выйти с сыном на прогулку. Я до сих пор побаиваюсь прохожих. Взглядов, реплик, неадекватных реакций. Я не удивляюсь, когда встречаю недоброжелательное отношение. Просто в какие-то дни я бываю к нему не готова, не успеваю защититься, и тогда мне становится очень больно от одного взгляда или слова. Но так случается, слава богу, редко.

Короче, настроение мое – это качели – от счастья к несчастью, как пишут в учебнике по драматургии».

На сцене бегали, кричали, изменяли и убивали под веселую музыку.

– Настоящих мужчин украшают синяки на лицах их врагов! – стучал кулаками в грудь не в меру народный артист.

Рядом с Галей сидела семейная пара – толстый мужик и его розовощекая жена. Мужик похрюкивал. Жена повизгивала. Действо приводило их в восторг. Чем меньше на актерах оставалось одежды, тем больше накалялись страсти на сцене и в зале.

«Если ребенок болен, – рассуждала Галя, – значит, он еще больше нуждается в материнской любви и заботе. Он беспомощен и беззащитен, отдать его в детский дом – значит убить его. Некоторые считают, что всех больных и немощных надо отстреливать. Сегодня ты полезен, а завтра тебе на голову упадет кирпич, и если не прибьет сразу, то прямая дорога в специальное учреждение. Когда-то я и сама была уверена, что инвалиды рождаются только в семьях, где пьют-курят-матерятся. Людей в инвалидных колясках я видела редко и издалека и ничего, кроме брезгливости, к ним не испытывала. Я даже не задумывалась о том, что это – люди. Чтобы что-то понять, мне нужно было родить такого сына».

Полтора часа без антракта. Артисты вышли на поклон. Зал рукоплескал. Усатый народный крикнул:

– Автора!

Актеры подхватили.

Стройный, сияющий, в сиреневом бархатном пиджаке и голубых джинсах, впорхнул на сцену драматург Рудаковский. И Гале вдруг стал очевиден контраст ее нелепых замшевых сапог с белесыми следами от городской соли, рассыпанной по тротуарам, с гламурным и продуманным до деталей образом Сержа. И сразу стало понятно, что не будет никакого разговора. Не потому, что Серж против. Он не против. Просто нет потребности. О чем они могут говорить – два совершенно чужих человека?

«Надо было чаще ходить на физ-ру! Там учили прыгать через козлов», – вспомнила Галина слова подруги и стала пробираться к выходу. В проходе стоял счастливый, распираемый от гордости за сына отец Сержа. Он вдохновенно смотрел на сцену, и у Гали не было ни одного шанса быть узнанной. И все же она сунула в руки мужчине бумагу.

– Сан Саныч, передайте это Сереже.

Это было свидетельство о расторжении брака. А невысказанные слова застряли комом в горле. Комом обиды.

Галя обратилась ко мне, когда Роме было шесть лет. Ей жизненно необходима была помощь психолога. Но все же в тот момент, когда мы познакомились, в этой помощи она нуждалась уже не так остро, как пять, четыре, три и два года до нашей встречи. Просто все эти шесть лет она боролась не за себя. На себя она давно уже махнула рукой. И спасали ее только рисунки. Она рисовала фей и гномов, тяни-толкаев и нераскисай-веселяев, пеших аистов и летучих жаб, странствующие деревья и говорящие дома, женщин с солнцем вместо лиц и мужчин с большими сердцами… Она рисовала везде – на салфетках в кафе, в альбоме – дома, в фотошопе – в ноутбуке, в блокноте – в транспорте, в медкарте сына – в поликлинике (за что ей постоянно выговаривали врачи)…

Даже у меня на первом сеансе она постоянно царапала в ежедневнике какие-то цветочки-веточки и извинялась:

– Это просто нервное. Не знаю, куда деть руки.

Галя придумывала волшебные миры просто для того, чтобы выжить, чтобы не сойти с ума. Потому что реальный мир жесток и равнодушен. В этом мире у человека нет права быть слабым, больным.

– Я все время как будто извиняюсь перед кем-то невидимым за болезнь Ромы и за то, что я его мать, – сказала мне Галя в нашу первую встречу. – Раньше мне казалось, я знаю весь мир: я собирала его по крупицам сыгранных мною ролей в театре. И от любви умирала, и стервой была, и Жанной д’Арк… А потом поняла, что по-настоящему я знаю только одно: как быть мамой ребенка-инвалида. Ребенка, который в свои шесть лет так и не научился ходить, разговаривать, держать ложку и понимать мои колыбельные, сказки… При каждом удобном случае он бьет себя по голове, по лицу. Если его вовремя не остановить, он может разбить руки или губы в кровь… Про то, что знаешь, рассказывать трудней всего. Но это невозможно носить в себе. Я покупаю книжки по так называемой позитивной психологии, учусь жить здесь и сейчас, радоваться мелочам, но все время чувствую себя виноватой…