Страница 5 из 7
– Христос посреди нас!
Диктатор стоял у окна своей кремлевской квартиры и, смотря на золотые кресты кремлевских соборов, был в глубоком раздумье. Опять было хмурое утро. Из Генерального штаба позвонили и сообщили, что окружена и уничтожается очередная крупная группировка немецких войск. Он опустился в кресло и, раскурив трубку, продолжал размышлять: «Вот, как оно все повернулось». Хотя опять сегодня была ненастная погода и мелкий дождь дробно сыпал на холодные камни кремлевских площадей, у него появилось желание выйти на воздух. Надев шинель и фуражку, он прошел мимо часовых, отдавших ему честь, и по мокрой брусчатке медленно направился к Успенскому собору. По его знаку пожилой сержант отворил старые заскрипевшие ворота. Он шел по каменным плитам, и звуки его шагов гулко отдавались в пустом холодном помещении собора. Остановившись у большой древней иконы Христа Вседержителя, он долго стоял, не снимая фуражки, пристально вглядываясь в кроткие глаза Христа. Наконец он вынул изо рта погасшую трубку и заговорил, как бы рассуждая сам с собой:
– И все же я был неправ пред Тобою, небо не оказалось пустым, и я вынужден Тебе сказать то же самое, что когда-то сказал Тебе умирающий император Юлиан-отступник: «Ты победил, Галилеянин!»
Облако
О, что за облако над Русью пролетело, Какой тяжелый сон в пустующих полях!
Лето в этом году было богато грозами с тяжелыми, обложными дождями, с порывистыми ветрами, вздымавшими на реке белые пенные волны, а если выдавались сухие жаркие дни, то по вечерам на западе полыхали синие зарницы, и закаты отличались багровым мерцающим светом.
Украинский городок, куда я направлялся, был совсем небольшим, похожим более на раскидистое село, примостившееся на высоком берегу реки, с садами, огородами, кирпичными домиками и белыми, совсем сельскими, мазанками. Почти у всех его обитателей было свое небольшое хозяйство, и поэтому на центральной, грязной и обильной лужами улице можно было видеть вольготно бродивших гусей и поросят. Вообще-то городок был пустяшный, и к нему не подходила ни железная дорога, ни порядочное шоссе, и сообщение, главным образом, совершалось по реке, где регулярно курсировали небольшие пароходики. На одном из таких пароходиков, носящем гордое имя «Перемога», я и направлялся в этот городок, где у меня испокон веков жили родственники. Эта «Перемога» недолго перемогалась, плывя по течению, и, не доходя до городка, вдруг остановилась, уткнувшись носом в берег. Из машинных недр на палубу вылез, вытирая паклей грязные руки, судовой механик и объявил, что пароходик дальше не пойдет по случаю великой шкоды в механизмах.
Надо упомянуть о том, что это было время, когда на Украине громыхнула атомная электростанция и смертоносная радиоактивная мгла заволокла громадные территории Украины, Белоруссии и России. Только и было тогда на слуху это жуткое слово: Чернобыль, Чернобыль, Чернобыль. И вот, по прошествии нескольких лет, я ехал в этот городок, где тоже пролился радиоактивный дождь, и люди, живущие там, получали «гробовые» деньги на лечение и на утешение.
Я высадился с пароходика вместе со знакомой попутчицей Тоней на дорогу, идущую вдоль зоны отчуждения, на многие километры огражденную колючей проволокой. Проволока уже успела потемнеть, и над этой, ранее благословенной, а теперь проклятой землей синело такое же небо, пышным разнотравьем красовались луга, летали и пели птицы, на крышах обезлюдевших хат виднелись раскидистые гнезда, и в одном, поджав ногу, задумчиво стоял аист. На полях, где раньше волнами колыхалась пшеница и густыми рядами стояли золотистые подсолнухи, теперь все поросло бурьяном и кустарником. Над полями вились бабочки, жуки и шмели, иногда пробегала одичалая лохматая собака, в бурьяне копался целый выводок ничейных свиней, но людей не было. Все было брошено на этих полях, и знаком беды стояли заржавленный трактор, и развалившаяся полуторка, и облупившийся комбайн.
И хаты – ранее теплое, веками обжитое человеческое жилье – теперь смотрели тусклыми глазницами окон и распахнутыми дверями. Что-то незримое, но смертоносное висело над этой зоной отчуждения, и это была смерть в новой, невиданной и неслыханной доселе форме, дьявольское порождение высоких, но безбожных умов ХХ века.
Моя попутчица Тоня – молодая женщина с мучнисто-бледным лицом и пышными локонами каштановых волос, которые она постоянно поправляла тонкими пальцами. Разговаривая, она как-то по-детски виновато смотрела на меня своими большими голубыми глазами. Мы с ней познакомились еще в поезде. Она возвращалась домой, отлежав два месяца в институте радиационной медицины.
– Вот, живу-доживаю, – говорила Тоня, – наглоталась, надышалась этой заразы, и отняла она у меня жизнь и здоровье. А раньше я была красивая, цветущая, веселая. Когда громыхнуло на атомной станции, нас отселили с Припяти, но если тебя ужалила змея, то хоть отселяй, не отселяй – яд змеиный уже в тебе, с тобой и все отравляет и разрушает.
– Но ты, Тоня, и сейчас неплохо выглядишь, только бледновата, но зато кудри такие, что хоть в кино.
– Ах, так вам кудри мои понравились! Ну так – смотрите! – Тоня схватила себя за волосы и потянула вверх. Под париком обнаружился голый, обтянутый бледной кожей череп. – Я у Алексея Апухтина читала вещее, написанное в XIX веке стихотворение:
– Это над нашим городком оно пролетело и унесло не только мои волосы и здоровье, но и многие, многие жизни.
А мои родственники жили в небольшом городке вблизи тридцатикилометровой зоны отчуждения. Глава семьи был ученым лесничим, в ведении которого находились лесные угодья в районах Припяти и Десны. С седой клиновидной бородкой и чеховским пенсне на толстом носу, он выглядел старым земским деятелем, радеющим о начальных школах и сельских больницах. Жена его тоже была ему под стать: этакая полная дама с благородными манерами. Еще с ними жила сестра жены – крепкая хозяйственная старушка. После случившейся катастрофы комиссия, приехавшая в их городок, предлагала им покинуть дом и отселиться подальше от опасной зоны, но на семейном совете старики решили доживать свой век в родном гнезде. Насильственно их не выселяли, но строго-настрого наказали: огородом не пользоваться, в лесу грибы-ягоды не собирать, корову не пасти, а постоянно держать в сарае на привязи на привозном сене, колодец держать закрытым и следить, чтобы туда не затекала дождевая вода.
Рассказав мне все это, дядя мой, Сергей Иванович, повел меня в сарай, где буренка уныло в полутьме потребляла сено, а почти ослепшие куры ходили по сараю и разгребали лапами навоз. Лишь пятнистый поросенок всем был доволен и, наращивая аппетит, жадно пожирал из лохани теплое месиво.
«И нам плохо, и скотинке невесело, – вздохнув, сказал дядя. Недавно по делам службы я был в запретной зоне и сделал вывод, что атомная радиация такой силы – в нашем мире явление новое и на нее не реагируют ни животные, ни птицы, ни насекомые, хотя все они загодя прячутся, предчувствуя ураганы, землетрясения, наводнения. Генетически в них не заложено чувство опасности радиации. Следовательно, это новое явление, порожденное умом безбожных ученых. Между прочим, в Священном Писании предсказана эта катастрофа: у Иоанна Богослова в Апокалипсисе без обиняков сказано: Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде “полынь” и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки. И к этому еще надо сказать, что полынь по-украински – чернобыльник. Вообще, не спросивши согласия населения страны, власти настроили эти чудовищные атомные электростанции – эти потенциальные источники смерти, эти молохи, пожирающие жизни людей. А нужны ли они в условиях нашей страны, столь богатой могучими реками, углем, нефтью и газом? Я думаю, что многие ответили бы: “НЕТ!”