Моя вселенная

Время. Удивительная субстанция. Мы все, живущие в этом мире, существуем в нем. Сегодня превращается во вчера, а завтра переходит в сегодня, и так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Проходят годы, столетия, века. Все идет своим чередом и со скоростью, установленной мирозданием. Оно бесконечно во всей Вселенной, но конечно в моей вселенной. Оно закончится, как только остановится мое сердце. Время в моей вселенной имеет цвет: яркий, солнечный, когда Дэвид со мной, невзирая на то, что погода пасмурная и идет дождь, и всегда серый, если он далеко от меня, а за окном солнечная, чудесная погода. И движение времени в моей вселенной идет по другим законам: удивительно, как быстро оно бежит, когда мы вместе, и как оно долго тянется, когда я жду звонка от него.

В разлуке главной вещью для меня становится телефон, который я постоянно ношу с собой, с которым я сплю. Для меня потерять его – значит потерять себя. Если его не оказывается у меня под рукой, я теряюсь и, пока его не найду, ни о чем другом думать не могу. Но сейчас я спокойна, Дэвид рядом со мной. Мы устроились на диване: Дэвид читает сценарий, который ему прислали перед отъездом, так он мне сказал, а я устроилась рядом с ним с журналом в руках, который я купила в аэропорту, но так и не успела его открыть. Ничегонеделание рядом – для нас большая редкость, и я наслаждалась этим, почти историческим, моментом. Дэвид постоянно отрывался от текста, гладил меня по голове или начинал целовать то в макушку, то в шею. Я хихикала и брыкалась и была очень счастлива. Я и сейчас помню то бесподобное чувство, которое заполнило меня. Остановить бы тот миг, но даже в моей вселенной это сделать невозможно, если не умереть.

– О! – воскликнула я, открыв журнал и обнаружив в нем фотографию Дэвида.

Дэвид оторвал взгляд от сценария и заглянул в журнал, а затем посмотрел на меня.

– Ничего интересного. Очередное ничего не значащее интервью. Глупость, брось его, – он указал глазами на журнал.

– Тебе лучше не читать эту ерунду, – поспешно проговорил он и вернулся к своему чтению.

Мне бы его послушать и выбросить журнал, но я этого не сделала. Так началось мое падение в бездну.

– Ты здесь очень хорошо получился, и твоя жена тоже. Она красивая, – я почему-то засмеялась. Нервное, по-видимому. – Знаешь, есть такой старый-престарый анекдот, в котором ключевые слова «а наша лучше всех». Так вот, наша лучше всех.

Я тогда смеялась своей дурацкой шутке, а сейчас мне стыдно это вспоминать. Как я могла быть такой тупой и просто отвратительной? Фу! Я краснею, даже когда вспоминаю это. Мне тогда надо было просто заткнуться и закрыть журнал, как просил Дэвид, но я этого не сделала. Меня уже несло со скоростью курьерского поезда. Дэвид сделал вид, что не слышит меня, и продолжал читать, но я поняла, что он не только слышит меня, но и внимательно, как никогда, наблюдает за мной и почему-то волнуется. Его волнение передалось мне. Возможно, мне это только показалось, и я, отбросив все тревожные мысли, стала читать эту злополучную статью. Мне нужно было прислушаться к своему ощущению, но тогда… Сейчас я понимаю, что это была моя ошибка. Мне не следовало этого делать. Но тогда…

Это было интервью, которое Дэвид дал известному и популярному журналу. Я и раньше много читала его интервью. Журналисты любили его и всегда хорошо о нем писали, отмечая его профессионализм и ум. Я посмотрела на дату выпуска журнала. «Последний номер, свеженький совсем, – мысленно отметила я. – И когда он только успевает?» Не обращая внимание на нахмуренное лицо Дэвида, я, со злополучным печатным изданием в руках, стала уютно пристраиваться у него в ногах. Дэвиду явно не нравилась моя затея. Он был крайне серьезен и попытался даже выхватить журнал из моих рук. Адреналин забурлил у меня в крови, и я, увернувшись от него, приступила, наконец, к чтению.

Вот и эта статья была в таком же духе: талантливый, умный, красивый. Интеллектуал, любящий отец и верный муж. Казалось, ничего особенного, все как всегда, но… Это «но» обнаружилось в конце статьи. По-видимому, чтобы удовлетворить интерес читателей к частной жизни звезд, журналист задал Дэвиду ряд блиц-вопросов о его частной жизни, одним из которых был и этот: «Правда, что он не изменяет своей жене с другими женщинами, как об этом пишут и говорят?». На него он ответил: «Да, правда».

Буквы запрыгали у меня перед глазами. На миг мне показалось, что я просто ошиблась и не так прочитала, поэтому принималась читать снова и снова. Нет, все правильно. Ответ Дэвида привел меня в замешательство. Я долго смотрела на эти буквы и думала, как я должна реагировать, или, может быть, мне совсем не нужно на это реагировать, а превратиться в фантом или сделать вид, что меня попросту не существует, поскольку я фантом. Ну нет меня – и все отлично. Ответ Дэвида журналисту в принципе ничего не менял. Нужно было просто закрыть журнал и забыть о нем. Но я его не закрыла. Затем я стала думать, как можно было ответить журналисту. У меня есть любовница? Конечно, нет! Он не мог так ответить – это ясно как божий день. И совсем не обязательно на такие вопросы отвечать честно. Это не исповедь у священника, и журналист не исповедник. Да и задавать такие вопросы по меньшей мере неприлично. Но это уже относилось к журналисту, а он был мне по барабану. Такой довод меня не успокоил. Но и так нагло врать тоже нельзя. Можно было бы ответить уклончиво, перевести все в шутку или… или просто отказаться на него отвечать, сославшись на тайну супружеской жизни. В этом жанре все уловки хороши, но чтобы так? О нет. Меня это обескуражило, и я уставилась на Дэвида:

– Ух ты, как круто. Ты серьезно так ответил?

Я рассмеялась, чтобы скрыть свое волнение. Дэвид поднял голову и заметил, что я на него смотрю. Теперь я поняла, почему он так упорно не хотел, чтобы я читала эту статью. И я уже пожалела, что сделала это. Мне стало не по себе. Но было уже поздно, я открыла этот чертов ящик Пандоры. Он понял, что я добралась до этого вопроса и его ответа, но сделал вид, что не знает, о чем это я, и вопросительно смотрел на меня. В его взгляде была тоска, и голос прозвучал глухо:

– Ты это о чем?

– Ты знаешь о чем, – не глядя на Дэвида, сказала я голосом судьи.

Это сейчас я понимаю, что у меня не было права присваивать себе функции инквизиции. А тогда обида, боль и зависть к той, которой он «не изменяет», ударили мне в голову. Я сама не ожидала, что мои слова прозвучат так резко. Но было уже поздно: сказанного не исправить. И вдруг я отчетливо поняла, что мне не нужно было начинать об этом говорить, но меня уже нельзя было остановить. Если бы меня в тот момент спросили, что мне в себе не нравится, я бы ответила – несдержанность и упрямство. Дэвид продолжал молчать.

– Почему ты так сказал, если это неправда. Если ты не хотел говорить правду, то мог бы просто не отвечать на этот вопрос. Да тут на выбор множество вариантов ответов. Но ты почему-то ответил именно так. Почему?

– Потому что это правда, – не поднимая на меня глаз, тихо проговорил Дэвид.

– Правда?

У меня глаза полезли на лоб. Мой мозг отказывался понимать его. Сидя на диване, я выпрямила спину и нервно засмеялась. Правда? Он сказал, что это правда, или я ослышалась? Теперь я знала, что означает «быть в шоке». В тот момент я ни на что не претендовала, но тем ни менее, чтобы вот так. Мне и в голову не приходило, что я могу даже мечтать быть с Дэвидом. Но обида вдруг захлестнула меня, затуманив остатки здравого смысла. Вспоминая свою истерику, я и сейчас краснею от стыда. Мне хочется это забыть, вычеркнуть из головы, но как раз это я и не могу забыть. Какой же мерзкой я была.

– Ты считаешь, что я фантом и мной можно так просто взять и пренебречь? Я вроде и есть, и меня как будто в то же время и нет? Удобно. Ты говоришь: «Да, правда», а то, что со мной… с нами… и мы…. это как бы и не считается. У тебя ведь это несерьезно. Прости. Я хотела сказать – у нас. Так? Поэтому и волноваться не о чем? Наверное, ты прав. Действительно, это не считается, потому что все несерьезно… Так?