Страница 6 из 13
Родители твои А. и М. Леб<едевы>. Напиши нам хотя одну строчку».
Благословенные родители благословенного Богом сына! Господь утешил их позднее неоднократным свиданием с сыном-иноком в его обители, утешил и сознанием того, что по их же словам «милосердый Господь помог совершить ему трудный путь иночества».
Итак, для брата Александра начались долгожданные дни новой жизни в обители. Мир со всем его шумом и суетой, с присущими ему утехами остался уже за стеною святой пустыни. Правда, утехами мира и раньше очень мало пользовался призванный в юности Богом раб Божий, дела же мира и неизбежная в делах этих суета теперь уже совершенно отступили. Новый послушник, погружаясь в дело спасения души своей, пребывал в чувстве глубокого духовного восторга; теперь душа его подобно птице могла широко распростереть свои крылья, и с пророком Давидом мог он воскликнуть: кто даст ми криле, яко голу вине и полещу… (Пс 54:7). Правда, это не были крылья, о которых тот же пророк говорит, что они посребрене и междорамия… в блещании злата (Пс 67:14), – то крылья духовного совершенства; сейчас это были крылья смиренной души, наслаждающейся красотой Божьего мира в мире Божьих людей. Этот восторг души не был прелестным, представляющим вещи не так, какова их сущность. Подготовленный еще заранее старческим руководством в Казани, брат Александр вполне ясно отдавал себе отчет в том, какие трудности ждали его на новом пути. Но одно исполнение его «давнего и нетерпеливого» желания уже наполняло восторгом душу, одно было достаточно для того, чтоб дать силы для перенесения всех возможных трудностей и скорбей. Старцем он избрал себе отца игумена Германа, имея к нему нелицемерную сыновнюю любовь еще с тех пор, когда приезжал из Казани просить о поступлении в монастырь.
Батюшка игумен Герман, будучи учеником иеросхимонаха Александра из Гефсиманского скита, усердно насаждал старчество в своей обители. По свидетельству о нем его последователей, батюшка Герман признавал, что без старчества не может быть подлинной монашеской, да и вообще духовной жизни. Утаенны были добродетели отца игумена. «Потаенно, но непрестанно понуждал он себя ко всякому доброделанию, – говорит тот же свидетель, – в игуменском служении работал он Господу нелицемерно – ни братии, ни начальству не искал угодить. За то терпел, но дано ему было безгрешное веселие».
В руки такого раба Божьего – нелицеприятного и строгого старца отдал свою душу брат Александр. И любовь его к своему батюшке была ярким светом всей его жизни в Зосимовой пустыни. Позднее, уже в зрелые годы, батюшка почти никогда без слез не вспоминал своего старца. Дорожил, как святыней, каждой его книгой; старые бумажки, служившие закладками, не разрешал уничтожать, потому что были они положены дорогими батюшкиными руками; иконы, писанные его кистью, благоговейно охранял, поновлял, портрет его всегда с особым чувством показывал своим духовным детям – духовным внучкам батюшки Германа.
Насаждая старчество в своей обители, отец игумен искал не внешних достоинств или достатка; он искал, чтобы каждый из его братства, по слову одного из паломников пустыни, «мог принести на алтаре своего сердца жертву духовную, отдать всю свою жизнь Христу». Поэтому «не внешним убранством зданий и материальным достатком славится Зосимова пустынь. Не шумные громкие дела расточает она по белому свету. Ее насельники богатеют не по-земному, а возделывают в себе плоды Духа… Они жаждут единого на потребу (Лк 10:42)… Открыть всю свою душу старцу, обнажить раны своего сердца, получить от него пластырь спасительный – вот чего хочет зосимовский инок», по слову того же богомольца.
А вот и внешнее поведение этого инока: «Тих и незлобив, с любовью и приветливостию встречает он каждого приходящего, не различает он бедного и богатого… Не разговорчив, не многоречив пустынный инок, не услышишь ты от него длинных, пустых и праздных речей, но он уже одним видом своим много скажет тебе без слов. Тиха и проста по виду благословенная обитель. Дух этой великой простоты особенно запечатлен в богослужении, составляющем средоточие зосимовской жизни. Тихо и мерно идет церковная служба. Медленно и плавно чтение и пение. Все проникнуто духом глубокого смирения и покаянного умиления. Все так благочинно, уставно и вместе так просто. Зосимовское богослужение сильно и неотразимо действует на душу: в нем звучит искренний голос любви к Господу – и ко всем людям как братьям о Господе».
Даже самый лес, в котором помещалась обитель, даже сама дорога от станции – по личным свидетельствам зосимовских паломников – были обвеяны какой-то особой неземной тишиной, напоены ароматом и благоуханием…
Так текла, или, вернее, возрастала изо дня в день внутренняя жизнь Зосимовой пустыни в годы, когда в число ее братства был зачислен и брат Александр. В среду тихих, ищущих Господа братий принят новый брат. Неудивителен поэтому трепет его души, особенно поначалу, когда он вступил в то общество, которого хотела, которого искала его молодая душа, о высоких примерах которого знала она из чтения святых Отцов.
В августе того же года послушник Александр был одет в одеяние, присвоенное братии обители. Этим он поделился в письме со своими старцами-родителями.
Ему как ветеринарному врачу наряду с уходом за скотом было определено послушание – лечить болезни всех монастырских животных. Но и все остальные обязанности братии попеременно исполнялись молодым послушником.
Из числа послушаний, которые проходил брат Александр, известны пение на клиросе, работа в аптеке, продажа книг и икон в монастырской лавочке, уборка лошадей и конюшен, полевые работы, послушание в просфорне. Проходя клиросное послушание, брат Александр занимался перепиской нот. В бумагах его остались рукописи песнопений Постной и Цветной Триоди, воскресных тропарей, предначинательного псалма и проч. Иногда при разучивании отдельных песнопений с братией послушник Александр использовал свое знакомство с музыкой, проигрывая на скрипке гаммы и отдельные мелодии. Был он и канонархом, причем очень любил устав. И бывало, когда приходилось оставлять клирос, а опытных уставщиков не было – напишет на записочке, какие стихиры, тропарь, богородичен следуют одни за другими по порядку.
Что может быть дороже для сердца православного христианина, и особенно инока, дней Страстной седмицы? Но и здесь по долгу своего ветеринарного образования брат Александр должен был жертвовать иногда богослужением страстных дней. Так уже позднее он утешал некоторых из своих духовных детей, которым приходилось ради работы пропускать службы Страстной седмицы, что и ему однажды во время литургии в Великий Четверг пришлось быть занятым на скотном дворе – принимать теленка.
Конный двор был также в ведении брата Александра. В его записной книжке есть отметки о размерах площади старого и нового конного двора, высоты его «от полу до потолка» и «от потолка до конька крыши». Там же записаны размеры коровника. Возможно, что к этому именно времени – послушанию брата Александра на скотном дворе – относились слова батюшки Германа, сказанные им про брата Александра одному из своих духовных детей-архипастырей: «какое у меня золото на конюшне сокрыто!».
12 июня 1909 года, через год с небольшим после поступления в обитель, брат Александр был облечен в рясу. Об этом он сам писал на полях следованной Псалтири под 12 июня: «На сей день в 1909 году многогрешный и недостойный послушник Александр облечен в одежду плача и сетования о грехах (рясу)». Под 19 же ноября записано: «В сей день в 1909 году многогрешный Александр облечен в куколь незлобия и смирения».
Не осталось уже от этого времени дневников, как бывало в Казани, уже не было времени для ведения их; только эти краткие смиренные записи на страницах богослужебной книги отмечают события в иноческой жизни ревностного послушника.
Так, живя в обители, проходя различные послушания, будучи сокрыт от людей и совне и изнутри, открывая только Господу и старцу свои внутренние переживания, послушник Александр со свойственным его душе внимательным самовоззрением отмечал каждый шаг на пути своей иноческой жизни. Все здесь было дорого для его иночествующего сердца: и ряса, и куколь незлобия, – все было вехами, путемериями монашеского пути. Это тонкое внимание ко внутренним переживаниям души, умение среди обычной по виду жизни найти глубокий внутренний смысл было присуще духу батюшки, было его отличительным качеством, его особенностью, со всей силой проявившейся в позднейшие годы. Старческое руководство воспитывало, углубляло и обогащало эти природные качества, внутренняя жизнь послушника красной нитью шла перед его глазами среди множества разнообразных послушаний. К этой сокровенной внутренней жизни души, к сокровенному дыханию внутреннего человека, ко внутренней незримой брани с помыслами были устремлены все его усилия. Тонко следил он, как душа то одерживала победу, то побеждалась; примечал, за какие сроки и в чем, по авве Дорофею, душа достигала того или иного качества или туне боролась; сравнивал жизнь свою в Зосимовой пустыни с тем, что было в миру – и во всей красоте восставало перед ним незримое руководство Божие, открытое в водительстве старца, весь путь духовной работы отчетливо живописался в уме. И это было тайной пищей души, до сытости питающей ее в сокровенном внутреннем человеке, нишей, сокрытой от взоров всех окружающих, тонким и чудным дыханием пустыннолюбивого сердца.