Страница 8 из 15
У Меня отмщение, Я воздам…[14]
Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему: яко Ангелом Своим заповестъ о тебе, сохранити тя во всех путех твоих.
Душно. Ох, как тяжело, томительно-душно. Какое это трудное лето – и для людей, и для природы. С самой весны почти не было дождей. Зелень, устремившаяся по весне к солнцу, вскоре, даже не раскрыв своих бутонов, не набрав сил и влаги в листьях и травах, стала желтеть и засыхать. Неделями откуда-то с юго-запада горячий и сухой воздух накрывал заключенных невидимым, прозрачным колпаком. Именно простой воздух, как из раскаленной духовки, а не ветер, пусть даже сухой и жаркий. В ветре есть какое-то движение, какая-то надежда на прохладу. Тут же – совершенно неподвижный, но осязаемый по своей упругой плотности зной, под которым замирает и цепенеет все.
Давно не слышно птах, обычно живущих тут летом. Не слышно даже стрекота насекомых. Вдали, в почти не колеблющемся мареве раскаленного жара все расплывчато и размыто. Каждый день солнце, за несколько часов выполнившее свою «дневную норму», скрывается в сероватой мгле облаков, а жара и духота продолжают нарастать. Тучи, такие желанные, порой возникают где-то вдалеке, иногда приближаются, еще сильнее придавливая к земле палящий зной, и, не оправдав надежд, уходят к Охотскому морю.
Мучительная жара стоит уже третий месяц. Нервы людей на пределе. Работать в такой духоте невыносимо. Конфликты возникают из ничего – злобные, скверные. Заключенные и охрана обливают друг друга отборной руганью. Несмотря на жару, донимает голод. Обычно в это время года с едой бывало полегче: какое-то лесное подспорье помогало выжить. Нынче в лесу ничего не вызрело, только пыльная засохшая трава – ни ягодки, ни живого кустика.
Проверки в бараках проходят бесконечно долго. Непонятно, что ищут. Перерывая всё на нарах, заглядывают даже в печь. По летнему времени в ней действительно можно что-то припрятать. Все проверки рассчитаны лишь на часть заключенных. На уголовников авралы не распространяются. Там – свой мир, свои законы, и даже конвой предпочитает с ними не связываться. В одном бараке, под одной крышей в четырех стенах протекают две совершенно разные жизни.
Бывает, что в одной реке, даже совсем маленькой, можно наблюдать, как проходят рядом, не смешиваясь друг с другом, два потока. Один несет в себе светлую, прозрачную воду, и тут же, совсем рядом, другой – желтоватый и мутный. Один поток просто ледяной, другой теплее, но оба они устремляются в одном направлении. Так и в зоне. Разные по развитию, по мышлению и душевным устремлениям человеческие жизни, почти не смешиваясь друг с другом, текут вместе, и каждая из них несет свое назначение, неизбежно приближаясь к своему концу. Однако зачастую «пересечения» людей, вместе оказавшихся в заключении, кончаются человеческой трагедией.
Среди этих потоков есть как бы «прослойка» – так называемые «флюгеры». Это самый страшный и ненадежный человеческий тип. Именно в этой среде – первые предатели, доносчики и фискалы. Перед начальством они трусливые подхалимы. Перед уголовниками – шакалы. Гиены – для остального населения барака. Они мельтешат, суетятся, всё вынюхивают и постоянно подслушивают. За щепотку чая готовы продать, оболгать кого угодно, и даже у отпетых уголовников они вызывают раздражение и презрение.
Сейчас, когда невыносимая жара и духота держат всех в напряжении, в бараке идет карточная игра. Играют уголовники. Игра страшная, жестокая, не знающая пощады. Проиграно уже все, что составляет лагерно-материальные ценности. Теперь идет игра на человеческую жизнь. Не берусь сказать, простым ли жребием жизнь одного стукача попала в обойму игры или уж очень надоел он всем, но играют именно на фискала. В бараке – леденящая тишина. Только хриплое, прокуренное дыхание игроков да короткая матерщина, комментирующая отдельные моменты карточной игры. Стукач после приступа визга, воплей и рыданий ползает в ногах у игроков. Страшным ударом под дых его вынудили замолчать, и теперь он только икает и шепчет что-то посиневшими губами. Слышно, как лязгают о железную кружку его зубы.
Тем временем в бараке стало совсем темно. От напряжения смертельного розыгрыша никто не заметил, что тучи, все лето проходившие мимо зоны, собрались прямо над бараком. На улице все почернело. Еще какое-то мгновение мертвой тишины – и вдруг дикий порыв ветра почти срывает кровлю, сталкивает черные рваные куски неба друг с другом, раскалывая их на части змеевидной молнией… И тут же, без паузы, гром, от которого могли бы лопнуть барабанные перепонки, покрывает всё.
На какой-то миг эти нечеловеческие звуки отрывают играющих в карты от их страшного занятия, несущего за собой смерть. Но накал игры так велик, что буквально один вздох отделяет игроков от финала. Всё, игра окончена. Дикий визг фискала Стёхи перекрывает даже оглушающие раскатистые звуки грозовой тьмы. Смертник Стёха катается в ногах у уголовника, проигравшего его, Стёхину, жизнь, и вымаливает себе прощение. Он готов лизать пол под ногами своего убийцы, «жрать землю», ломать и крушить все по его приказу, только бы остаться живым.
– Ну ладно! – милостиво изрекает игрок и вдруг замечает устремленные на него полыхающие синим пламенем гнева глаза. Глаза человека, которого он давно ненавидит и, не признаваясь в этом даже самому себе, где-то глубоко внутри побаивается, что лишь усиливает его ненависть. Этот человек – заключенный Григорий Пономарев.
Вновь небо рвется под очередным ударом молний, который заглушает начало фразы:
– …дарю тебе жизнь, но за это ты пришьешь сейчас попа! Ну?!
Какое демонское ликование! Барак замирает от неожиданности и ужаса. Большинство барачных привычно равнодушно наблюдают за происходящим. Но души тех, кто знает отца Григория, содрогаются от столь неожиданного поворота событий, от произвола и разнузданности и от чувства своей собственной незащищенности. На лице Стёхи застыл мертвый оскал, как маска, казалось, навечно приросшая к нему. В остекленевшем взоре – смесь ликования, подобострастия и необъяснимого страха. Он кидается за орудием убийства – «заточкой» – стамеской, отточенной до остроты бритвы. Она припрятана где-то внутри барачной печи. Отец Григорий только успевает осенить себя крестным знамением и призвать на помощь Царицу Небесную.
В этот миг очередная грозовая молния, раскроив небо надвое, ударила в печную трубу барака и, как бы втянутая движением воздуха внутрь печки, влетела в нее и ушла под землю, разметав вокруг себя печную кладку. Во все стороны, как от взрыва, с грохотом полетели осколки кирпичей. Загорелась крыша барака над развороченной печью, и неуправляемое пламя стало перекидываться на близстоящие нары.
Не видно ничего. Дым, полыхающий огонь, стена поднятой от обломков кирпичей пыли… Горящие, как сухой хворост, нары близ печи – привилегированные места уголовников.
Молнии одна за другой продолжают распарывать небо. Кажется, что все они направлены на барак. Словно весь гнев Божий обрушился на головы безумцев. В бараке страшный крик, стоны. Люди через развалы кирпича и горящие нары, толкая и давя друг друга, разносят в щепки дверь барака, спеша выскочить наружу. В дверях свалка. Крики боли и ужаса. И еще один непонятный звук – словно где-то открыли шлюз. Люди выскакивают из горящего барака, задыхаясь от дыма, и едва не валятся с ног от стены дождя, который после сухой грозы накрыл буквально все: горящую крышу и догорающие нары, слепившихся в проеме снесенной барачной двери людей и неподвижные тела вокруг обломков печного фундамента.
Вот она, расплата. Еще две минуты назад эти выродки, раздуваясь от самодовольства, вершили дела и жизни барачных заключенных. Калифы на час! Пришел их жалкий конец. Барачная «элита», совсем еще недавно возлежавшая на нарах вокруг печи и проигрывавшая в карты человеческие жизни, сама приняла смерть, побитая камнями. Как символично! В древности преступников казнили, забивая их до смерти камнями.
14
Евр. 10, 30.