Страница 12 из 15
Работала она в швейном ателье на другом конце города и получала мизерную зарплату, не зная, как растянуть ее, чтобы хватило и на квартирную плату, и на дрова, и на питание и одежду. Меня она почти не видела, уезжая из дома очень рано и возвращаясь поздно вечером, так как оставалась подрабатывать сверхурочно. Кроме того, она выполняла еще кучу домашних дел, непосильных для меня, подростка, и только измученное, землистого цвета лицо и глаза, в которых, казалось, навечно поселилась тревога, выдавали ее состояние и усталость. Мы очень любили друг друга, и каждый мой успех в музыке радовал ее больше, чем меня.
Самым счастливым временем для нас были приезды бабушки, Павлы Ивановны (маминой мамы). Она постоянно жила в Нижнем Тагиле в семье старшей дочери Ольги. Понимая, какие тяготы несет мама, и жалея ее, она приезжала к нам погостить и помочь в домашних заботах. Это всегда была радость. У мамы светлело лицо, тревога немного отпускала ее, а я, греясь в бабушкиных хлопотах и внимании, превращалась в обыкновенную беззаботную школьницу.
В этом году она приехала где-то в середине апреля и провела у нас несколько дней. Было обыкновенное серое утро. Мама давно уже уехала на работу, я собиралась в школу, радуясь, что не одна – у нас гостит бабушка. Вдруг в нашу каморку постучал хозяин и подал бабушке телеграмму: «Прилетаю 20-го, рейс №… Крепко целую. Гриша». Но что это? Прочитав телеграмму, бабушка бледнеет и начинает медленно оседать на пол. Она лежит… и непонятно, дышит ли. Я испугалась, ведь мне еще никогда не приходилось видеть, как люди теряют сознание. Мне страшно, мне очень страшно. Кажется, что она умерла. Интуитивно решаю, что ей надо дать понюхать нашатыря и почему-то обязательно, обязательно надо ее посадить. Если она будет сидеть, не будет так страшно.
Наконец очень медленно она приходит в себя, смотрит так, словно вернулась издалека. С трудом садится, что-то вспоминает и… заливается странными светлыми слезами. Бабушка, наша опора – и вдруг… И только тут до меня дошел смысл телеграммы: «Прилетаю 20-го… Гриша». Значит, это папа? Значит, сегодня прилетает мой папа?! Сознание отказывается принять эту радость, наступает какая-то пустота. Да, радость, оказывается, бывает очень трудно пережить. Мало-помалу мы с бабушкой обретаем способность связно говорить. Как сказать маме? Она столько вынесла! Надо ее как-то подготовить, иначе может случиться непоправимое.
Мама приехала раньше обычного, какая-то взволнованная, с сильной головной болью. На работе у нее вдруг подскочило давление, ей стало плохо, вызвали «скорую» и, оказав необходимую помощь, отправили домой на директорской машине. Что за странное волнение, ведь она пока ничего не знает? Но в глазах ее застыл вопрос. Она даже не спрашивает, почему я не в школе и что с бабулей…
Все-таки случайностей не бывает, и бабушка приехала именно в это время для того, чтобы предварить папин приезд и помочь маме справиться с неожиданной и столь великой радостью. Моя мудрая бабуля, накапав в чашечку валерьянки, в приказном порядке укладывает маму в постель. Шутка ли – давление, «скорая»… Надо лежать. Таблетка аспирина для мамы, валерьянка и валидол под язык. Меня отправляет выяснить время прилета самолета.
Когда я возвращаюсь, непереносимое напряжение в воздухе, которое, казалось, можно было пощупать рукой, рассосалось. Мама уже сидит. Видно, что они обе плакали, и я прихожу к ним плакать третьей. Однако у бабушки вид победителя, осуществившего сложнейшую операцию. Она смогла, сумела своим материнским чутьем подготовить маму принять эту радость. Мама сидит, не выпуская из рук телеграммы, словно этот дорогой бумажный листочек может куда-то исчезнуть.
Самолет прилетает поздно вечером. Регулярных автобусных рейсов в аэропорт нет. В те годы люди мало летали самолетами. Добраться можно было только на такси, а это больше половины маминой зарплаты. Но иного выхода нет. И вот, оставив бабушку, которая вдруг как-то ослабела, мы отправляемся в аэропорт, встречать папу. Кажется, что это какая-то сказка, далекая от реальности. Мы едем уже в темноте по старому Сибирскому тракту. В окне машины мелькает угрюмый еловый лес. Неуютно, даже более того, просто страшно. А мама, такая чуткая ко всему, сидит совершенно отрешенно. Какие мысли, какая работа кипела в ее дорогой душе? Уже не узнать…
Наконец мы приехали. Аэропорт в Свердловске 1953 года – это просто длинный барак, рядом забор, за которым идет строительство. Тогда еще не было даже и старого аэропорта. Народу почти нет, все закрыто. Самолетов не видно. Пахнет керосином и полынью одновременно. Мимо нас проходит группа смеющихся людей, среди них – летчики. Голоса затихают, и мы узнаем, что папин рейс задерживается по метеоусловиям. Кажется, что эти слова совсем из другого мира. Наверное, он прилетит не раньше завтрашнего дня. После того как нервное напряжение достигает предела, наступает спад – как защита. Надо возвращаться домой. Мама испуганно пересчитывает деньги, мелочь – все, что есть, чтобы расплатиться за такси. А как ехать завтра? Ничего, она очень рано встанет, съездит на работу, чтобы предупредить и перехватить денег. Ей дадут. Ее любят на работе. Говорят, что она всегда вносит мир в их неспокойный женский коллектив.
Половину ночи мы не спим. Просто не в состоянии заснуть. Пузырек с валерьянкой заметно пустеет. Но вот и утро. Мама выглядит страшно: глаза и веки красные, синие мешки под глазами, отекшее лицо пылает. Походка неуверенная. Уехала отпрашиваться и занять денег. «Господи, дай ей сил!». Бабуля старается держаться, но это дается ей с трудом. В бессмысленном метании по комнате в ожидании мамы проходят часа два-три. Глаза все время устремлены на ворота – когда она придет?
Но вот ворота открываются, и… входит мужчина. Невысокого роста, очень крепкий, широкоплечий. На нем костюм и плащ, светлая сорочка подчеркивает странный цвет его лица (северный загар). У него синие-синие глаза. Он осматривается и, как будто бывал тут раньше, решительно идет к нашему дощатому домику. Открывает дверь и… подхватывает бабушку, готовую упасть.
– Гришенька!..
– Мамочка!..
Слышны только обрывки слов и глухое прерывающееся рыдание. Он оборачивается. Какой-то миг он поглощает меня глазами, он весь уходит во взгляд. Потом хватает меня и целует, и смеется, и плачет, и снова смеется.
– Доченька моя? Лелечка?
Он смотрит, смотрит… Я просто оглушена таким шквалом эмоций. И тоже смотрю, смотрю… на него. Так вот он какой, мой папа! Какой он мощный, крепкий, какой у него благородный облик, и синие-синие глаза, и черные волосы, чуть седые на висках! Он красивее всех на свете!
Но в глазах его вопрос. Ну конечно… Где она, где его бесконечно дорогая Ниночка? Где, где же она? Он стоит на пороге открытой двери нашей комнатушки, когда во двор входит измученная, изнуренная женщина – силы ее на исходе. Женщина видит его… и на миг останавливается. Но кто же она? Такая молодая, почти девушка, тоненькая, стройная, в своем темно-зеленом платье в полоску. Глаза сияют, как два солнца. Она не идет, а скользит по воздуху. Кто эта красавица? Это моя мама! Он кидается ей навстречу, и она падает в его объятия…
Уже к вечеру мы немного успокаиваемся, чтобы говорить, говорить… вспоминать и опять плакать, хотя слез уже не хватает… Но еще не осознаны все утраты, еще столько не рассказано. Это придет потом.
Засыпая, утомленная переживаниями, я слышу, как в ушах моих равноправно звучат три голоса. Настоящая полифоническая музыка: тихая беседа родителей, трудное, старческое дыхание заснувшей бабушки и сильный шум дождя – первого настоящего дождя после зимы, смывающего и уносящего в Лету остатки зимы и бури страстей, пережитых сегодня. Легкие, светлые мечты о будущем смежают мои усталые веки. Как хорошо, как спокойно, когда есть папа! «Слава Тебе, Господи, что дал нам пережить такую дорогую минуту встречи!».
Глава пятая
Отец Григорий
Способность наша от Бога. Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит.