Страница 3 из 98
В сознании обывателя мистика – это серийные убийства, шизофрения, загробные голоса, и непременно мертвые с косами вдоль дорог стоят. В общем: ужастики обыкновенные. И от этого читателей уже тошнит.
А настоящая мистика – это «Мастер и Маргарита».
Только вот Булгаков мертв, а я жив.
Мистика – это не лужи крови и не кишки, развешанные по углам пентаграмм.
Истинный мистический жанр, это когда в произведении либо нет убийств, либо они не самоцель, а лишь фон, события в логической цепи необъяснимых с точки зрения физических законов событий.
Настоящая мистика обращается не просто к животному ужасу смерти, она сама, одним фактом своего существования, заставляет учащенно работать не только сердце, но и мозги. Переплетения детективных сюжетов, в которых нужно найти не убийцу, а источник необъяснимого, заставляют читателя лихорадочно перебирать варианты возможного.
И нужно позволить угадать читателю лишь за абзац до того места, где все прояснится окончательно.
Вот сериал «Вызов» – это стопроцентное попадание в цель, с одной маленькой оговоркой: в нем каждый раз присутствует сеанс черной магии с последующим торжественным ее разоблачением.
А я хотел написать такое, чтобы на срывании покрывал с тайн Изиды дело бы не кончилось. Я хотел приблизиться к истинной тайне так, чтобы читатель содрогнулся: неужели, правда? И на этом можно ставить точку.
Мистика – это не объяснение обывателям эзотерических законов вселенной, которые сам-то я только чувствую, но не понимаю, а моделирование возможной последовательности событий в нашем мире, если представить, что необъяснимое живет по своим, особенным, но вполне реальным, подающимся осмыслению, законам.
Вот чего я хотел! И, следуя таким высоким целям, уже на третьей странице любого рассказа я осознавал свое бессилие и стопорился. Но это вовсе не повод для насмешек! Дорогу осилит идущий! Я просто часто делаю привалы.
Мне иногда кажется, что Лера это понимает, потому она не смеется надо мной, только подтрунивает, подхлестывает мое самолюбие, чтобы я из Обломова превратился в Штольца.
Вот только немец никогда не сможет написать русский мистический роман. У него менталитет другой.
Впрочем, Обломов его тоже никогда не создаст.
А я напишу. Из вредности! И не какой-нибудь рассказ, а настоящее серьезное произведение, в котором будут подняты глобальные философские вопросы бытия, самосознания и человеческой культуры!
Автобус с удовольствием выдавил нас из своего чрева на нужной остановке. Меня подташнивало от давки, но я, конечно, ничего не сказал.
В парикмахерской нас уже ждали. Лера оказалась записанной.
Миловидная девушка, глядя на меня, лишь покачала головой:
– Ну, Лера, ты себе гламурного мальчика отхватила!
– Это еще неизвестно кто кого отхватил! – возразил я. – Девочки, вы не на шопинге, потом обсудите проблему глобального вырождения истинных мачо, а сейчас, давайте, делайте из меня красавца.
– А ты нахал! – изумилась мастер.
– Этим и берет, – хохотнула Лера.
– Значит так, Герман, будешь болтать, язык укорочу и не замечу, – для наглядности мастер щелкнула ножницами.
Я промолчал.
– Вот и договорились, – и девушка приступила к работе.
Я закрыл глаза, чтобы расстроиться только один раз, при взгляде на результат.
Когда меня побрызгали одеколоном и велели посмотреться в зеркало, я приготовился к самому худшему.
Так и есть: на меня смотрел какой-то мальчик-колокольчик, истинный жених, кончивший школу с отличием, и теперь остервенело грызущий гранит академической науки.
Я обернулся к Лере:
– И вот за такого ты сможешь выйти замуж? Бр-р-р! Просто жуть.
– А маме, точно, понравится, – усмехнулась мастер. – Идеальный студент. Гений!
– Ну-ка, ну-ка, а с какой стороны гениальность лучше просматривается? – я покрутился у зеркала. – Ох, не знаю, я так отвратительно не выглядел с пятого класса. Лучше бы «под ноль». И золотую цепь на шею.
Лера захохотала:
– Цепь – непременно, и гирю к ней примотать.
– Так, говорите, молодой человек, прическа вам моя не нравится? – в руке девушки взревела машинка.
– Стоп! Я пошутил! Лера, чего они у тебя все такие серьезные?
– Боятся, что ты с них главного отрицательного героя спишешь, да еще и назовешь их именем для полной узнаваемости.
– А я думал, сочинять – моя прерогатива.
– Желаю произвести на маму неотразимое впечатление, писатель, – захохотала подружка Леры. – Освобождай кресло, через пять минут ко мне пожалует важная персона.
Когда мы вышли из парикмахерской, Лера ехидно оглядела меня с головы до ног:
– Никуда тебя одного выпустить нельзя. Ты только прикидываешься компьютерным червем, чтобы отвести от себя подозрения, а как только юбку увидишь – сила воли тебя и покидает. Может, подозрения твоей Марьи Ивановны не беспочвенны?
– Вы все категорически не правы! На юбки я вообще не смотрю. Только на ноги.
– Вот! – Лера ткнула указательным пальцем мне в грудь. – Все вы мужики одинаковы, и всем вам одного от нас, несчастных, надо.
– Да кабы не это наше, можно сказать, единственное достоинство, то и семей в мире бы не было.
– Что? – Лера захохотала. – А мы как амазонки: поймаем пару мужиков, используем, снова поймаем.
– Ага, а еще говорят, что мужчины чокнутые, – я прикоснулся к голове. Как-то пустовато, словно чего-то не хватает.
– Не трогай произведение искусства грязными руками! – нахмурилась Лера. – Потерпи хотя бы сегодня.
– И чего ты так дрожишь? Ведь она тебе мать, и ты не падчерица. Чего переживать?
– Тебе этого не понять. У тебя нет ни родины, ни флага.
– А на фига они нужны? Чтобы умереть за амбиции великой державы в двадцать лет в чужой стране и вернуться «грузом 200» в цинковом гробу? Ты понимаешь, что из такого жилища истинному вампиру или просто зомби уже и не подняться?
– Дошутишься! Учти, и у стен есть уши.
– Безусловно. Только ты наши дома видела? Они старые, обшарпанные, никто их не любит, не холит, не жалеет, все их презирают и ненавидят. У них и уши-то все давно с пробками серы. Что они могут понять?
Какой-то старичок в пиджаке и галстуке шарахнулся от нас, и, испуганно оборачиваясь, ускорил шаг.
– Вот они, твои «уши». Они сами всего боятся! – сказал я.
– Пойдем, Гера, отсюда. Что-то мне здесь не нравится.
– Козлик этот? – старичок в пиджаке, и в самом деле был с козлиной бородкой и длинными вьющимися волосами. А еще он заметно косил.
– Все, Гера, остановись! Неужели ты ничего не чувствуешь?
– Почему это? – обиделся я. – Благоухает разрытой канализацией. Но разве в этом есть хоть что-то необычное? Вот если бы не было этого запаха, я бы изумился.
– Пошли уже, – и мы перебежали к другой остановке. Без пересадки никак не добраться до Лериного дома.
Мы торопливо прыгнули в первый подкативший автобус.
Мне показалось, что в тот момент, когда закрылись двери, старичок в пиджаке вдруг оказался за окном и пристально посмотрел мне в глаза. Я тряхнул головой, сбрасывая наваждение, и за эти секунды мужчина куда-то исчез.
Так, с компьютерными играми, в самом деле, пора завязывать! Чудак с раскосыми глазами шел, вообще-то, нам навстречу, он не мог оказаться на одной остановке с нами.
Нет, конечно, можно представить, что мистические силы, оберегающие писателей, услышали меня и послали своего тайного агента и внешность у него такая, чтобы я сразу обо всем догадался.
Но, в общем, это – полный бред.
А, впрочем, было бы забавно, если бы этот старикашка оказался иностранным агентом. Он следил за мной, талантливым и подслушивал. А когда я его заметил, он уже крался, чтобы проследить, на какой автобус мы сядем. Только зачем?
Куда как правдоподобнее: он просто что-то вспомнил и вернулся обратно.
А вот куда он пропал – это уже другой вопрос. Да он вполне мог за те доли секунды, пока я своей башкой тряс, зайти за стену остановки. В тенек, покурить, раз автобус – не его.