Страница 8 из 9
– Бог знает, что ты говоришь! – расстроенно вскричал Одоевский. – Грешно, брат.
– Прости, не стану.
Владимир Федорович с поспешностью начал рыться в своих карманах. Из одного добыл песочного цвета дорожный альбом на застежке. Макнул в чернильницу перо, сделал надпись широким почерком: «Поэту Лермонтову, дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам и всю исписанную, к. В. Одоевский. 1841. Апреля 13-е. С. Пбург»…
– Возьми, Михаил Юрьевич, и исполни то, что здесь мной написано. Теперь попробуй, ослушайся!
Они обнялись.
– Михаил Юрьевич, вы давно мне обещали написать в альбом, – подойдя к ним, обратилась София Карамзина, – вот и альбом.
– Обещание даме надо выполнять, Мишель, – улыбаясь, сказал Одоевский.
– Непременно! Дайте только возможность мне где-то посидеть в уголочке.
– Вот здесь вам будем удобно, – сказала Софья Михайловна, усаживая Лермонтова за стол в дальнем углу залы.
– Конечно! Спасибо, Софи…
Примерно через четверть часа Лермонтов вернул Карамзиной альбом с вписанным стихом.
– Какая прелесть, Михаил Юрьевич, – с восхищеньем воскликнула Софья Николаевна. – Спасибо! Спасибо! Спасибо!.. Михаил Юрьевич, как вы посмотрите, если здесь у меня устроить вечеринку, чтобы проводить вас?
– Право, мне не хотелось бы вас затруднять…
– Нас это вовсе не затруднит, – ответила Карамзина.
– Михаил Юрьевич, Мишель, соглашайся, – сказали вразнобой все присутствовавшие.
– Друзья, я принимаю ваше предложение, и прошу всех прийти. Мне будет очень приятно провести с вами последний вечер.
В последний день отпуска, вечером провожали на Кавказ Лермонтова. Салон Карамзиных. За окнами – Летний сад в туманной весенней зелени. Сумерки. Блещущая закатом Нева.
За круглым чайным столом непринужденное и веселое общество. Софья Карамзина, Мусина-Пушкина, Вяземский, Александр Тургенев, Лермонтов, другие гости. Екатерина Карамзина разливает чай.
– Самое интересное зрелище, какое мне привелось видеть в жизни, – это обед у Жуковского, когда Крылов ел поросенка и от удовольствия мог только шевелить пальцами. Потом его отвели в кабинет, и он проспал на диване до утра. Проснувшись, рассказывал, что снилось ему, будто государь, Николай Павлович, стоит у стола, трет хрен с сахаром и плачет крупными слезами, – со смехом рассказывает Вяземский.
Все смеются, кроме Лермонтова и Мусиной-Пушкиной. Мусина-Пушкина только слабо улыбается. Лермонтов гладит мохнатого пса и незаметно дает ему тартинку. Мусина-Пушкина грозит Лермонтову пальцем.
– Страшен сон, да милостив бог, – реагирует на сказанное Екатерина Карамзина, мать Софьи.
– А вы слышали новость, господа? На Булгарина в Нарве напали разбойники. Окунули его с головой в реку, и в кармане у него раскис очередной пасквиль на русскую литературу, – подлил масла в огонь юмора Тургенев.
Снова все смеются, кроме Лермонтова. Мусина-Пушкина тревожно взглядывает на него. Лермонтов сидит сгорбившись, смотрит за окно, где в густых сумерках пылает странным желтоватым огнем зелень Летнего сада.
– Ничем не удается развеселить его, – почти шепотом говорит Софья Карамзина Вяземскому.
– Вы видите, София Николаевна, мы уж с Тургеневым стараемся вовсю, как два старых рысака, но ничто не помогает, – тоже шепотом отвечает ей Вяземский.
– А Мятлев будет сегодня? – спросил Тургенев.
– Обещался прийти, – ответила Екатерина Карамзина.
– Вы знаете, какую дерзкую штуку он на днях отколол на обеде у графини Воронцовой? Он сидел с молоденькой маркизой Траверсе. Маркизу преследовал поклонник, адъютант наследника, – он поднес ей огромный букет. Маркиза имела неосторожность пожаловаться Мятлеву на назойливость поклонника. Что же делает Мятлев? Он требует у лакея блюдо, берет букет, крошит ножом цветы и листья на мельчайшие кусочки, поливает маслом, солит, перчит и приказывает лакею отнести этот салат из цветов поклоннику в качестве угощения, присланного маркизой, – смеясь рассказал Тургенев.
– Сразу узнаю Ишку Мятлева! – сказала Софья Карамзина.
– Да, это очень забавно, – говорит Лермонтов, не улыбаясь, думая о чем-то своем и гладя собаку.
После недолгого молчания:
– Софи, вы знаете, что сегодня я уеду на Кавказ прямо отсюда? Я распорядился, чтобы лошадей подали к вашему крыльцу. С бабушкой я уже попрощался. Бедная моя бабушка… Сколько было слез…
– Это очень хорошо, по-дружески, Мишель, спасибо, – ответила Софья Карамзина.
– Наталия Николаевна Пушкина! – объявил слуга в дверях.
Мужчины встали. Екатерина и Софья Карамзины торопливо пошли к дверям. Вошла Наталия Пушкина.
– Какая редкая гостья! – воскликнула Екатерина Карамзина.
– У меня столько забот с детьми, что я с трудом освобождаю для себя только два вечера в неделю, – здороваясь со всеми, сказала Пушкина.
Лермонтов последним поцеловал у нее руку.
– Я слышала, что вас снова усылают на Кавказ, Михаил Юрьевич.
Лермонтов поклонился.
– Отчасти вы виновник того, что я приехала сюда. Я хотела проститься с вами.
– Вы слишком добры. Чем я заслужил такое расположение? – с некоторым удивлением ответил Лермонтов.
– Я знаю, что вы в душе осуждаете меня из-за мужа, и, поверьте, я благодарна вам за то, что вы со мною никогда не лицемерили.
– Если это заслуживает благодарности, то извольте, я ее принимаю.
– Значит, мир? Мне бы не хотелось, чтобы что-то оставалось между нами, мешающее нашим добрым отношениям… Я вам очень благодарна за ваши стихи, посвященные Александру…
– Моя любовь к Александру Сергеевичу так велика, что я переношу ее на всех людей, которые были ему дороги.
Он наклонился, поцеловал руку Натальи Николаевны.
Наталья Николаевна, давно отвыкшая от особого мира поэзии, втянувшаяся в докучный вдовий быт с болезнями детей и необходимостью экономить на шпильках, вдруг под устремленными на нее черными глазами поручика начала освобождаться из невидимых пелен, дышать глубже и вольнее. Она просыпалась, хорошела на глазах, все ее существо, как встарь, излучало простодушную прелесть – на нее смотрел поэт!
– Вы еще будете счастливы, – сказала она ему благодарно.
Он покачал головой.
– Человек счастлив, если поступает, как ему хочется. Я никогда этого не мог.
– Почему? – Ее большие близорукие глаза смотрели с ласковой укоризной.
– Моя жизнь слишком тесно связана с другими. Сделать по-своему значило бы оскорбить, причинить боль любящим меня, неповинным.
Она прошептала, потупившись:
– Неповинным?..
Он ответил не слову, а тоске ее сердца:
– Все неповинны, вот в чем трудность. Некому мстить, и с кого взыскивать?
– Многое начинаешь понимать и ценить, только потеряв, – сказала она, поборов близкие слезы. – Это ужасно.
– Нет, это благодетельно! Душа растет страданием и разлукой! Счастливые дни бесплодны. Вернее, они начальный посев. Но подняться ростку помогает лишь наше позднее понимание.
– Я богата этим пониманием, мсье Лермонтов. Но что с того? Он об этом никогда не узнает!