Веления рока

– Ну, как – кого? – певучим голоском проворковала она. Лицо ее выразило наигранное недоумение. Так бывает у людей, ни в чем не сомневающихся, которые обо всем судят с уверенностью, которые всегда правы. Кивнув на окно, она сказала нарочито громко: – Того, у которого прямо среди улицы висела на шее. Вы представляете? Прямо среди улицы с любовником целовалась. Я такого еще ни разу не видала.

Настя выслушала, и вдруг ею овладел приступ отчаяния.

– Что-то вы заговариваться стали? Как бы крыша не поехала. Во-первых, ни у кого я на шее не висела; а во-вторых, ты моего Семена не трогай. Хороший ли он, плохой ли, зато мой. Вас абсолютно не касается, какой он. У вас и такого нет. И никогда не будет. Кому вы нужны со своим длинным языком!

Не ожидавшая от Насти подобной реакции, Никитична переменилась в лице, почувствовала себя оскорбленной, но что поделаешь? Помимо всего прочего, она считала Настю малокультурной, пререкаться с ней – значит, ронять собственное достоинство. И она промолчала. Именно так, казалось ей, должен поступать воспитанный человек.

Настя круто повернулась, но в эту секунду в дверях показался… Вадим. Никитична озарилась ехидной улыбкой:

– Проходи, проходи, вот она, тут.

– Что в дверях стоишь? Проходи, – послышался сзади голос директора. Вадим шагнул вперед, а вслед за ним вошел директор и, обращаясь к Насте, сказал:

– Настя, вы мне нужны. Зайдите ко мне в кабинет.

– Захар Матвеевич, можно я сначала домой сбегаю. Я этому парню должна десять рублей за уголь.

– Хорошо, хорошо, – согласился директор и ушел.

Выйдя из конторы вслед за Настей и остановившись возле своего самосвала, Вадим начал было подготовленную речь:

– Я за тобой приехал…

– Замолчи, – сердито прикрикнула на него Настя, – глядя в сторону. – Сделай вид, как будто ты меня не знаешь, и быстро садись в кабину.

Губы у девушки дрожали, бедняжка чуть не плакала. Вадим не мог знать причины ее перемены, ему стало не по себе. Улыбка на его лице сделалась грустной, а лицо потускнело.

– Чего смотришь? Поехали.

– Куда? – спросил «камазист» и не шелохнулся.

Настя от отчаяния вспылила:

– Вот балда, вы поглядите на него! Трогайся быстрей, ради Бога.

Кучерявый завёл двигатель. Как только они подъехали к дому, Настя выпрыгнула из кабины; лицо ее побледнело от гнева, в глазах метался огонь.

– Идиот! Господи, неужели ты совсем не соображаешь, что делаешь? Как можно было додуматься приехать в контору? Это же уму непостижимо.

Вадим растерялся. Вид у него стал виноватым. Переступая с ноги на ногу, он провел рукой по лицу.

– Ну, хорошо, – произнес он с горечью. Потом сразу запнулся и вопрошающе посмотрел Насте в глаза.

– Тебе надо лечиться, точно лечиться надо, я советую, потому что ты ненормальный, – пренебрежительно и насмешливо процедила девушка. – Ты зачем приехал?

Пошатнувшись, словно от усталости, парень вдруг заговорил с неожиданной горячностью:

– Настя, успокойся. Я приехал за тобой. Пойдем, соберем твои вещи и уедем.

– Бред! Откуда ты взял, что я с тобой поеду. Ни в коем случае. Я видеть тебя не хочу. Уезжай отсюда и не вздумай еще когда-нибудь показаться мне на глаза.

– Ты пойми, ты пойми, Настя, у меня ведь это серьезно, слишком серьезно, чтобы так сразу…

– У тебя это серьезно, а у меня шуточки, да!? Ты хоть соображаешь своими мозгами, что натворил? Как мне теперь ходить по хутору? Что теперь со мной будет?

– Ну, ладно, подожди, – заговорил Вадим потерянным голосом. – Вечером я приеду, потолкую с твоим мужем. Я расскажу, что ты его не любишь, что ты любишь меня, и увезу тебя. И все будет хорошо.

Настя просто физически чувствовала, как волны негодования прокатываются по всему ее телу.

– О, Господи! Сколько я еще могу терпеть? Нет, я этого не выдержу. Уезжай! Или я непонятно говорю?

Вадим, в конце концов уехал, но Настя никак не могла успокоиться. Она не представляла себе, что будет, когда Семен возвратится с работы. Прослышав про этот номер, он прибьет ее. Она вошла во двор, обдумала все, что скажет ему, и, словно освободившись от тягостного груза, расправила плечи, вздохнула, развернулась и быстро пошагала в контору.

х х х

Не первый год Семен трудился на ферме скотником и гордился своей работой, считая ее престижной, по-настоящему мужской. По его убеждению, все люди должны заниматься полезным делом: кормить скотину, строить дома, пахать землю, выращивать виноград, а писать бумажки в конторе и болтать языком, как их бригадир Анатолий Алексеевич или парторг Иван Ильич Козлов, – совершенно ни к чему. Таких дармоедов в хуторе много, человек двадцать, к ним Семен относил и свою Настю. Дважды в месяц, открыв в своей конуре маленькое зарешеченное окошечко, она раздает получку. А на работу ходит ежедневно. Чего она сидит там с утра до вечера?

В других кабинетах вообще только сплетничают да бумажки с места на место перекладывают. И ни единая душа палец о палец не ударит. В совхозе же всегда дел невпроворот. Вот и парторг Козлов, приедет со своим шофером Федькой и чешет языком про какую-то политику, подбадривает всех, пока не надоест. И его, Семена, постоянно уговаривает в партию записаться. Мол, ты заботливый и работящий, достойный кандидат в члены КПСС. Только дерку воруешь. Но ничего, пиши заявление, говорит, примем в партию, твое сознание повысим. Как будто коммунисты не воруют. По мнению Семена, они от беспартийных ничем не отличаются. Двоих доярок парторг все-таки сагитировал. Ну и что? Как брали они после утренней дойки по три литра молока, так и берут. И бригадир тоже член партии, а дерку ни по ведру таскает, как он сам, а мешками возит на лошади. Целыми днями дурака валяет, ходит по коровнику, разглядывая доярок, пригорюнится, как будто думает чего-то, а сам – только бы корм спереть.

Вел Семен под уздцы лошадь Голубку к телеге и так раз– мышлял. Перед телегой он развернул лошадь. Голубка встала между оглоблями и послушно подставила голову.

Все синее делалось небо. Но еще было сумрачно, на бе-тонных электрических столбах изогнутые «кобры» испускали тусклый желтый свет, в буйно разросшейся амброзии прятались остатки ночного мрака. «Чем слоняться без дела, лучше бы эту поганую траву потихоньку вырубал, – мысленно трудоустраивал Семен своего бригадира. – Нет же, еще немного, и начнет меня заставлять, а мне и так некогда». Вокруг давно беленных известью и уже облупившихся коровников, у дороги, вблизи от громоздких деревянных ворот, все было завалено рухлядью: две поломанные тракторные тележки со спущенными колесами, ржавые исковерканные обрезки труб, худые ведра, почерневшие доски, бревна, кучи мусора и битого кирпича – проехать стало негде.

Семен никак не мог смириться с этим бардаком, он бы и сам навел порядок, но еле-еле успевает справляться со своей работой; за день так надергает руки вилами, что к вечеру сил не остается. На месте директора, размышлял Семен, он бы мигом положил конец разгильдяйству. Перегибать палку незачем, выгонять всех из конторы не стал бы, человека три-четыре оставил бы, но остальные у него попотели бы, чтоб знали, как достается кусок хлеба.

Когда бы ни приходилось Семену бывать в конторе, всегда, во всех кабинетах только и знают, что чаи распивать. Целыми днями задницы не поднимут – сидят, разговаривают о своих делах. На работу ходят, как в гости: все хорошо одетые, никто никуда не торопится, а в обеденные перерывы целые пиры устраивают.

В особенности ненавидел Семен главбуха Алевтину Петровну. Дремлет в своем кожаном черном кресле, вся жиром оплыла, не до чего ей нет никакого дела, а все перед ней, как официантки, так и пляшут: «Алевтина Петровна, я вчера торт испекла, попробуйте; вам кофе со сливками или цейлонского чаю заварить, с печеньицем?» Она рассядется, как писаная торба, и трескает все подряд. Еще и возмущается, отстаньте, говорит, на диету сажусь, домой теперь буду пешком ходить, а то скоро совсем растолстею, как жена директора. Сама же давно толще ее стала. Размышлял Семен и ужасно распалялся, рисуя себе возможные картины своего директорства – нечего им рассиживаться, тяпки в руки и – в поле, подходящей работы всем найдется. Он даже вслух выругался матом. Каждый год во время уборки директор всех до одной, кроме Алевтины Петровны, на целых две недели выпроваживает из конторы на виноградники, и ничего не случается, – значит, можно без их бумажек обойтись. Пусть работают, а не сплетни обсуждают.