Эффект шимпанзе

Ладно, предположим, что технология все-таки существует. Тогда есть две возможных гипотезы. Первая — я настоящий Стив, которому случайным на первый взгляд образом затерли куски памяти. Можно еще предположить, что удалить хотели что-то конкретное, но в итоге из-за сырости технологии повредили все. Вероятно, меня надо было убрать как свидетеля... чего-то. Но почему не сделать это традиционным способом?

Вторая гипотеза, еще более сумасшедшая — это «самозванец». Она предполагает, что кто-то целенаправленно создал полную копию тела Стива, или, что еще хуже, использовал оригинал с другим мозгом; записал в память нового мозга — то есть, меня — его воспоминания с какой-то погрешностью... Нет, это полнейший бред. Даже будь это технически выполнимо. Невероятность обеих гипотез сама по себе превышает невероятность наблюдения, которое заставило нас их сконструировать.

Не имея пока возможности активно действовать, я начал с проверки по гуглу всех фактов, которые помнил. Долгие поиски не выявили никаких несоответствий; более того, я мог найти подтверждение почти каждому воспоминанию. Я далеко не сразу понял, что это означает: я не помнил ни одного события, которому был бы единственным свидетелем. И это очень, очень подозрительно.

Если серьезно, то все мои гипотезы теперь выглядят кошмарно: включают предположение заговора и не удовлетворяют принципу заурядности. Все они сводятся к тому, что какие-то высшие силы вплетают меня в свои туманные планы. В приличном обществе такое предположение отмели бы с порога. Но какие у меня альтернативы?

Есть ли основания предполагать связь между атакой на конвой и вторжением в мою память? Осуществившие первое хотели меня убить; второе — нет. Но если связи нет, то ко всем, кто уже находится под подозрением — будем называть их фракцией А — добавляется еще менее доброжелательная и еще менее определенная фракция Б, и мое положение ухудшается как минимум вдвое. К тому же, пропорционально возрастает масштаб происходящего. Если я действительно оказался в центре такой истории, действовать надо с большой осторожностью.

Все это по-прежнему выглядит как бредовый сон. Кстати, насчет сна — уже третий час ночи. Не пора ли...

***

Следующее утро, как и следующее за ним, и за ним тоже, уже не принесло ничего принципиально нового. Доступные источники информации были исчерпаны. Все, что мне оставалось — лежать и читать интернет в надежде случайно наткнуться хоть на что-то полезное.

«Успешно развернуты первые рефлекторы Международного космического щита. При текущем финансировании ожидается введение щита в эксплуатацию в 2090…»

«Huawei Arch 13 обещает перевернуть ваши представления о биосовместимости...»

«Парижа больше не существует.

Бывшая столица Франции затоплена более чем на 80%. Значительная часть разрушений последних лет обусловлена обрушением глубинных пещер, которое не было учтено в первоначальных расчетах. В то же время нарастающие проблемы с логистикой поднимают стоимость восстановления пригодных для жизни районов до неприемлемой высоты. Высока вероятность, что город будет заброшен навсегда».

Я не раз видел, как старшие начинали плакать, просматривая новости. Их можно понять: они родились в совсем другом мире, но слишком поздно, чтобы его спасать. Всю жизнь они беспомощно наблюдали, как исчезает то, что казалось им незыблемым: леса, реки, озера, льды, рифы, города... И пытались выжить в сложившихся обстоятельствах. Но страшнее всего была несправедливость. Сама идея ответственности детей за преступления своих родителей отвратительна, а уж в таком масштабе... Но научились ли мы чему-нибудь на их ошибках? Ведь сегодня мы точно так же беспокоимся лишь о собственном выживании, а будущее... Но мне-то легко вести эти рассуждения в новейшем здании с климат-контролем, а каково тем, за чье выживание действительно стоит беспокоиться?

Нельзя сказать, что я сидел совсем без дела. Много времени отнимали тренировка и настройка новой нервной системы, приближавшие меня к освобождению, а еще больше — поиск в ней бекдоров. Мишель боролась с собой, чтобы не зарыдать снова, и диалог с ней не задавался. Жерар весело рассказывал мне о работе, но беспомощно пожимал плечами, если разговор наталкивался на мою проблему. Винсент наведывался еще пару раз, но быстро исчерпывал темы для обсуждения и уходил. Дилос, как и подобает андроиду, увиливал от любого диалога. В действительности он мог говорить почти на человеческом уровне, но, в некотором смысле, не хотел. Таковы были ограничения, наложенные на робототехнику международными соглашениями: андроиды не должны становиться слишком антропоморфными.

В 30х годах был период, когда в продаже появились роботы, внешне вообще неотличимые от людей. Ничего хорошего из этого не вышло. Дело даже не в юридической путанице: куда большей проблемой оказалось наше бессознательное восприятие, для которого знание реальной природы роботов ничего не значит. Наша эмпатия автоматически распространилась на андроидов, многие стали предпочитать их общество человеческому. Дошло до того, что люди по-настоящему влюблялись в роботов.

Теперь для андроидов запрещены покрытия, имитирующие кожу, человекоподобные лица и глаза, моделирование эмоций, а их реальные речевые способности разблокируются только в чрезвычайных обстоятельствах. Отказываться от общей формы тела не стали, чтобы не терять совместимости с инфраструктурой, построенной для людей. Давать роботам имена не рекомендуется, но без этого обращаться к ним становится слишком сложно.

Впрочем, эффективность этих мер под вопросом. Если человек сам того захотел, он сможет очеловечить и пылесос... Ну, или «расчеловечить» своих врагов — смотря чего требует ситуация.

Новый позвоночник нравился мне все больше. С ним руки и ноги получили некоторую самостоятельность, открывая невероятные возможности в координации движений. Особенно с прошивкой военного образца. Детская радость от новой игрушки слегка приглушила экзистенциальные проблемы...

Пока не пришло неожиданное сообщение от Мишель.

«Я нашла историю запросов МЦНФ на донорские органы. Несколько месяцев им было нужно цельное тело в максимальной сохранности, предпочтительно киборг. 8 октября запрос был удовлетворен. А через несколько часов был открыт абсолютно аналогичный.

При этом в базе действующих граждан ЕС ты до сих пор есть.

Мне страшно»

Можно подумать, мне не страшно. 8 октября — очевидно, день моей аварии. Несколько месяцев. Вероятность совпадения чертовски низка. Кажется, гипотеза самозванца обросла достаточным количеством доказательств, чтобы встать на первое место, сколь бы сильное отторжение она у меня не вызывала.

Остался еще один оптимистичный сценарий: запрос закрыли по ошибке, потому и создали копию позже.

С одной стороны, чтобы тело Стива могли передать МЦНФ, его смерть должна была быть зарегистрирована. И в таком случае он (или все-таки я?) не числился бы живым жителем Евросоюза. Да и ВВС никакого уведомления о его (моей?) смерти, очевидно, не получали. Но кто должен был ее зарегистрировать? Сами врачи. Вероятнее всего, они снова нарушили закон: зафиксировали событие лишь в своей внутренней системе, но не передали данные наверх. Мутная ситуация.

Еще одна сумасшедшая гипотеза: Стива (в таком случае, меня) могли как-то воскресить. Такой вариант мог бы дать моей истории хеппи-энд в недалекой перспективе, но интуитивно я уже чувствовал, что он нереален. Равно как и случайная ошибка.

Ясность мышления мне с большим трудом удавалось сохранять, но зубы уже стучали. Дрожь в остальном теле подавлял позвоночник. Нельзя, чтобы мой страх заметили врачи, и уж тем более группа НИИ. Надо валить отсюда, а разбираться потом. Хотя, «отсюда» — неподходящее слово. Врачи и так хотят от меня избавиться, что и сделают не сегодня-завтра. Бежать надо от Винсента.

Естественно, эта идея мне не нравилась — по многим причинам. Но чем больше я взвешивал «за» и «против», тем меньше сомневался.