Эффект шимпанзе

Вернуться в реальность меня заставил ожидаемый вызов с ресепшена по поводу посетителя.

Вошедший через пару минут мужчина в длиннополом халате был заранее представлен мне как профессор Винсент Лоран, нейробиолог и немного философ. Худой, слегка сутулый, седой или просто очень светловолосый, с большими искусственными глазами и слегка натянутой улыбкой, возрастом около полувека. Настроен он был максимально доброжелательно, однако избегал смотреть глаза в глаза.

— Ну что ж, кому я тут должен выразить свою благодарность? — весело сказал он, входя.

— Не знаю, но добрый день, — ответил я куда менее весело.

— Как себя чувствуешь?

— Себя я пока еще не чувствую.

— Ну да...

Винсент ненадолго замолчал, а затем перешел к основной теме:

— Я... хорошо понимаю всю неловкость создавшегося положения. С одной стороны, мы повели себя совершенно некорректно, навязав свои планы человеку без сознания. С другой — наша работа теперь в подвешенном состоянии, поскольку только от тебя зависит, получат ли продолжение исследования.

— Да нет, мне очень даже повезло. Не хотел бы попасть в таком состоянии в военный госпиталь.

— Хорошо, если так, — снова улыбнулся Винсент, присев на стоявший у двери стул, — я не буду тебя ничем напрягать, до выздоровления уж точно. А вообще нам бы хотелось... — и он все-таки попытался на пальцах объяснять, что исследует и почему мой случай настолько уникален. Получалось не очень. Я быстро потерял нить повествования, и точно не смог бы пересказать его лекцию.

После этого Винсент обсудил со мной еще несколько технических вопросов, взглянул на часы, покачал головой, встал и направился к выходу, велев мне хорошо отдохнуть в ближайшие дни.

— Если что, я живу недалеко, так что могу подъехать в любой момент. И звонить можешь в любое время. Короче, я к твоим услугам, — добавил профессор, выходя.

Около получаса после этого я лежал, медленно переваривая всю навалившуюся информацию. Казалось бы, мне стоило радоваться — я практически вышел сухим из воды, отделавшись потерей одного, вполне заменяемого органа и каких-то кусков памяти. Теперь — несколько месяцев безделья, а там видно будет. Можно, например, вытянуть из ВВС все, что мне причитается, послать их наконец лесом и уйти пастухом автопилотов в какую-нибудь частную контору... Если там еще осталась такая вакансия. Все профессиональные знания при мне; потерянные рефлексы должны быстро восстановиться на симуляторах. На самом деле, я терпеть не мог военных: их субординацию, их раздутое самомнение, бесполезную растрату ресурсов, не говоря уж об изредка возникающей необходимости использовать эти ресурсы по назначению. До сих пор я мирился с этим ради самих машин, ради непередаваемого чувства бреющего полета на полной тяге...

Которого я совершенно не помню. Почему? Как я могу с точностью до сантиметров помнить расположение аппаратного указателя скорости на «Пегасе», но не помнить, ради чего вообще в него полез?

Конечно, не менее важным соображением была возможность когда-нибудь добраться до космоса. Тогда. Потом первая марсианская экспедиция трагически погибла, климат и экономика окончательно испортились, и пилотируемые полеты были официально отложены в долгий ящик. Да и я с тех пор стал несколько серьезнее. Может, оно и к лучшему? Не стоит ли воспользоваться ситуацией, чтобы найти другую работу, осесть где-нибудь на Адриатическом побережье, начать, наконец, нормальную жизнь?..

Нет. Чем дальше я углублялся в планы, тем настойчивее зудело на границе подсознания какое-то глубокое сомнение. Что-то не так. Слишком много подозрительных мелочей в этой истории. Слишком неслучайны провалы в памяти. И слишком много незаслуженного внимания к моей персоне.

И тут вспыхнула мысль. Зияющая дыра в полотне рассказанной мне легенды. Врачи не имели права разглашать информацию о моей травме! Даже несмотря на все юридические преимущества, которыми, вполне заслуженно, обладали ученые Евразийского союза, это было грубым нарушением закона.

Сначала подсознание попыталось куда-нибудь упрятать неприятный факт, но быстро проиграло схватку с врожденным любопытством.

Отлично, и что теперь? Я едва могу встать с постели, не имею ни малейшего представления о происходящем, ни единого человека, которого можно попросить о помощи... Что мне остается, кроме как улыбаться и махать?

И более того — я даже не могу быть уверен, что это происходит на самом деле, а не в виртуальной реальности! Информацию с глаз я получаю от их контроллера, в котором может быть бекдор. С позвоночником, и, следовательно, осязанием теперь то же самое. Уши легко обмануть. Получается, что доверять я могу только носу, языку, коже лица, вестибулярному аппарату... Ну ладно, этого не так уж и мало.

Я дотронулся до своей щеки и ощутил прохладный, гладкий металл обнаженной ладони (обычно киборги носят специальные перчатки, имитирующие кожу). Принюхался: слабо пахло дезинфицирующим раствором. Ладно, будем считать, что это все-таки реальность — в противном случае я все равно бессилен что-то изменить. Да и незачем сразу кидаться в крайности.

Попробуем рассуждать логически. Если бы кому-то что-то нужно было сделать со мной, для этого было более чем достаточно времени. Значит, они хотят, чтобы я что-то сделал. И это как-то связано с моей травмой, если не рассматривать чистые совпадения как серьезные гипотезы. То есть до этого места их легенда выглядит правдоподобно. Но дальше начинается ерунда. Они могли узнать мою историю болезни, как положено — спросив. Всего-то и нужно было подождать несколько дней. Вместо этого они заплели интригу на пустом месте. Значит, место не такое уж и пустое. Либо им нужно, чтобы я о чем-то не знал для успеха исследования, но это наиболее оптимистичный вариант. Либо суть исследования такова, что по доброй воле я бы не согласился в нем участвовать. Либо, наконец, все это вообще не связано с наукой.

Черт возьми, как же я ненавижу тайны.

Поиск по имени «Винсент Лоран» быстро привел меня к правильному человеку, и открытых данных оказалось предостаточно. Родился в 2006 году, получил первое образование по, внезапно, прикладной математике и уже второе по нейрофизиологии. Опубликовал около сотни статей по целому спектру направлений. Чем больше я читал, тем больше утверждался во мнении, что этот человек не ввязался бы ни в какое сомнительное мероприятие без крайней на то необходимости — он мог слишком многое потерять. Если не рассматривать всерьез варианты, что у него поехала крыша или что ко мне приходил его двойник, то... Да я и не могу придумать других вариантов. Ради чего можно поставить на карту десятилетия своего труда и даже пойти на преступление, пусть и административное? Я ведь уже сейчас могу подать иск против него, и что он будет делать? Бред какой-то.

Мои размышления прервал входящий вызов. Экзокортекс отобразил в верхнем правом угу поля зрения фотографию Жерара. Недолго думая, я моргнул, глядя на существующую только в моем глазу кнопку «Принять». Фотография тут же заменилась голограммой лица собеседника. Выглядела она немного неестественно за счет того, что мы использовали не камеры, а виртуальные модели, которые анимировались датчиками мимики — такой подход позволял использовать видеосвязь, не нося с собой отдельных устройств с камерами.

Несколько секунд Жерар просто вглядывался в мое лицо, но, сообразив, что голограмма ему ничего не скажет, довольно неуклюже попытался завести разговор. Впрочем, то была скорее неуклюжесть с непривычки, чем попытка скрыть тайну — это видно даже по голограмме. Я достаточно хорошо знал Жерара, чтобы убедиться, что к моей проблеме он непричастен. Отразив его расспросы дежурными оптимистичными репликами, я смог, наконец, перейти к волновавшей меня самого теме:

— А ты мне объяснишь, что вообще произошло?

— Ну как… Ты ведь уже видел отчет?

— Конечно.

— Я сам не знаю практически ничего, что не было бы там написано.

— Практически?