Страница 5 из 7
И даже если я не мог найти ни одного пишущего предмета за весь вечер, руки мои все равно покрывались пятнами синей пасты. Я их дома долго отмывал с мылом и порошком. Каждый день.
Девушка засмеялась.
- Ты это выдумываешь, Коля!
- Нет.
Жук, сидевший на голове Надежды, расправил крылья и взлетел. Она, почувствовав некое движение в волосах, провела по ним рукой, но, конечно, ничего не обнаружила.
- А какие╜то еще клички были?
- Клички - это у собак! - возмутился мужчина.
Девушка выкатила глаза и натужно произнесла, имитируя лай:
- Клички только у собак, гав╜гав!
При этом она выглядела так нелепо, так неуместно, что Николай рассмеялся.
- Ну, - ответил он, - много прозвищ было. Мы с приятелем как╜то на лето устроились подрабатывать. Работа такая была, не грязная, но и совсем не благодарная... - Что за работа?
Тогда Николай и один его приятель подрабатывали в военкомате "мальчиками на побегушках". Им приходилось разносить повестки призывникам, и в отдельном листе те расписывались в получении. Сказать, что этих двух ребят не любили - не сказать ничего.
Им угрожали, обещали избить, сжечь квартиры. Работали они в кварталах, соседних к тому, в котором жили. Через пару недель все парни призывного возраста знали их в лицо, и друзья уяснили, что после рабочего дня до конца призывной кампании им из дому лучше не выходить.
С тех пор, встречая в различных объявлениях фразу "работа рядом с домом", Николай ощущал столь сильные негативные эмоции, что ежился.
Они тысячу раз объясняли призывникам, растущим, сильным, взбешенным организмам, что ни Николай, ни его друг не виноваты в том, что кому-то придется служить в армии. Они не виноваты, что молодежь, вроде Коли и его приятеля, нуждается в небольшом приработке, а нормальной работы им не предлагают.
Все было бесполезно.
Призывники соглашались с каждым аргументом, дополняли своими, энергично кивали, но когда разговор переходил на уровень частностей, скорых перемен в личной жизни мобилизуемых, от прежних покладистых собеседников не оставалось и следа. Истерики, замахивания кулаком, крики, мат. Лучшим проявлением реакции была мгновенно закрывавшаяся дверь. Но Николай со временем научился выверять нужный момент и подсовывать под закрывающуюся дверь ногу.
Однако встречались и абсолютно безразличные "клиенты". Они спокойно брали повестку, тихо расписывались в учетном листе и, не проронив ни слова, закрывали дверь. Вид при этом они сохраняли, тем ни менее, унылый.
Тут и получалось, что все счастливые дембеля похожи друг на друга, каждый несчастливый призывник несчастлив по╜своему.
Одним словом, работа нервная. Каждый раз, когда они приходили к очередному призывнику, им было неизвестно, чем закончится эта встреча.
Придя по одному из адресов, Николай и его приятель постучали в дверь. За дверью ни звука. Обычно всегда слышно, крадется ли кто за дверью или же уверенными твердыми шагами подходит к двери. Тут - абсолютная тишина. Складывалось ощущение, что дома ни души. Они постучали второй и третий раз, но, так ничего и не услышав, повернулись к выходу и уже пошли.
Внезапно прямо из╜за двери раздался томный, полный изумления и вопросительных знаков, мужской бас:
- Вы к кому?
Ребята аж подпрыгнули на месте. Николай начал судорожно искать нужную фамилию в списке.
Найдя, он, заикаясь, сказал:
- М╜мы... м╜мы к... к... К. Тулху!
Выдержав паузу, голос из╜за двери произнес:
- Он спит... Разбудить?
Приятель прыснул от смеха.
Позже, когда призывник, будучи действительно разбуженным, красным и немного опухшим, расписывался в получении, Николай увидел, что неверно прочитал его фамилию. "К. Тулин" - значилось в списке.
Но после этого случая приятель прозвал Николая "ктулхом", и, как водится, по╜приятельски рассказал об этом прозвище всем знакомым.
Николай рассказал еще множество историй, связанных с прозвищами, Надежда смеялась, но в уме считала их. Ей казалось, что все эти люди, окружавшие и окружающие Николая, так плохо знают его, так плоско о нем судят, что даже прозвища противоречат друг другу. Но сама находила в них те или иные черты характера Николая, внутренне соглашаясь с прозвищем, и, одновременно, ей хотелось сказать всем этим людям: "Погодите! Это же далеко не все!". А так как этих людей рядом не было, Надя лишь смеялась и считала.
Сто сорок восемь.
Столько прозвищ было у Николая к неполным тридцати годам.
Николай перепрыгнул растущие в клумбе цветы и, приземлившись на цементное подножие пьедестала, принял ту же позу, что и изображенный поэт:
- Здесь каждый камень Кубышкина знает, - продекламировал он нарочитым басом.
Надя захихикала.
Статуя шевельнулась. Поэт присел на постаменте и отведенной рукой залепил Николаю подзатыльник. Затем поэт принял прежнюю позу и замер, будто ничего не было. Николай потер ушибленный затылок и удивленно посмотрел на памятник.
В этот момент девушке в руки прыгнул рыжий котенок. Надя посмотрела на его мордочку, почесала за ушками. Котенок прикрывал глаза, ему нравилось то, что с ним делают. - Ты, похоже, ничейный, - сказала Надя. - Будешь жить у меня. Назову тебя Мартокотом.
- Но ведь сейчас не март, - заметил Николай.
Надя погладила котенка по голове. Тот замурчал.
- Не март, - согласилась она. - Но в октябре будет не до кличек.
И в этот самый момент на город обрушился сильный ливень.
Николай выпрыгнул из клумбы, схватил Надежду за руку, другой она прижала котенка к себе, и они побежали.
Дождь стоял стеной. Тяжелые капли еще до приближения к земле сливались в единую плотную стену, и эта водяная стена падала вниз.
Зеленое платье, как папиросная бумага, намокло в один миг и прилипло. Николай смеялся и бежал, не выпуская ее руки. Мартокот, как умел, пищал и походил на мягкую игрушку после стирки.
У какого╜то здания толпились люди. Дождь вынудил их прижаться к стенам дома, они прижимались, но не уходили.
Пробегая мимо, Николай заметил надпись над входом: "Планетарий". Рядом, но ниже красовалась еще одна: "На сегодня билетов нет".
Пара неслась по улицам наперегонки с ручьями в ливневых системах. Ливневки не справлялись. Вокруг все больше и больше росли городские озерца. Троллейбусы погружались колесами в лужи, выхлестывая часть воды на тротуар. Через секунду вода сбегала обратно.
Троица юркнула в первое попавшееся кафе.
Пока Надя выжимала волосы, а Мартокот пытался вылизать с себя всю воду, Николай оглядел помещение. Стены цвета пены капучино, черно-белые, набившие оскомину фотографии - от ночного Нью╜Йорка и Манхэттенского моста до Мерилин Монро и Одри Хепберн. Зубы, глаза и ожерелья женщин отражали свет фотовспышек когда╜то знаменитых, а ныне забытых фотографов.
- Здесь, похоже, невкусно кормят, но и недорого. Давай попробуем десерт и чай, - предложил мужчина.
- Тем не менее, тут нет дождя, - улыбнулась девушка.
Они сели за один из угловых столиков. Надя посадила котенка на колени. Откуда ни возьмись вспыхнул официант и положил перед ними два экземпляра меню.
Через пару минут появились две широкие тарелки, по краям которых, друг напротив друга, были изображены по два фаэтона. По кайме тарелок над и под фаэтонами, сверху и снизу, было дважды выведено "Площадь Свободы". Между рисунками автомобилей располагались аккуратно выложенные поваром шестнадцать освобожденных от косточек вяленых в сахаре чернослива.
К блюду принесли по два глиняных горшочка, в одном из которых был сырный соус, а в другом - горячее сухое вино. Полагалось брать чернослив на вилку, окунать его в соус, затем наполовину погружать в вино. Вино скатывалось с соуса, и приходилось на секунду приземлять чернослив на тарелку, чтобы дать стечь лишним каплям. Потом десерт естественным образом погружался в рот и пережевывался.
- Чудесно, - сказал Николай официанту. - А как это называется?