Страница 4 из 15
– Он был звездочетом!
На письменном столе при жизни бабушки лежали счеты – громадные, отполированные временем, с рядами выгнутых спиц и костяшками размером с крупную сливу – дедушкины. Наверное, бабушка слегка обманывала себя – муж не умер, а ушел на работу, вечером после ужина сядет за стол, наденет очки, разложит бумаги и будет в многотысячном балансе искать пропавшие две копейки. Счеты – моя любимая игрушка в детстве. Костяшки – это герои. Принцессы, рыцари, их верные слуги (как Фигаро и Конек-Горбунок), всесильные, но ничего не понимающие в любви цари и королевны – родители принца или принцессы, рыцари – верные друзья влюбленных, попутные герои и прочая челядь. Костяшек-персонажей много, они туда-сюда щелкают, носятся по спицам – сначала медленно, а потом с бешеной скоростью, пока не замрут в счастливом финале на левой стороне счетов. Сказка окончена, хорошие победили.
Счеты сломал уже Данька, пребывавший в периоде разбора всего и вся на составляющие – от часов до радиоприемника. «Как ты умудрился раскурочить счеты, они ведь монументальные?» – «Я на них прыгал». Наши дети топчут то, что было для нас Вселенной. Теперь, говорят, у детей есть «Лего», и юных исследователей не интересует устройство новенького утюга.
Стол помнит мои глупые девичьи дневники, мои курсовые, диплом и любовные письма. В недрах его ящиков хранится семейный архив – фотоальбомы, старые документы, письма, Данькины первые рисунки, школьные дневники, табели, медицинские книжки – много чего семейно-исторического, никогда не требующегося.
На столе монитор компьютера, клавиатура, кривая пирамида папок, книг, огрызков бумаги с крупной надписью: «Напоминание!» Я себе напоминаю. Чаще – бесполезно.
Если от стола проследить – открытая балконная дверь. Колышутся задернутые на ночь шторы. Внутренние, тонкие, гипюрово-кисейные, молочно-белые, выплескиваются при порывах ветра из-под гобеленово-бархатных, темно-бордовых наружных – как нижняя сорочка у зазевавшейся аристократки. Виктор Гюго, увидев, как его невеста переходит улицу, написал ей письмо, исполненное боли, страсти, стыда и отчаяния: когда девушка наступала в лужу, сохраняя платье, поднимала подол, и становились видны ее щиколотки и нижняя юбка. Мы едва не потеряли великого писателя из-за этого позора. Его бы в «попаданцы», в наше время, по телевизору музыкальные клипы посмотреть.
Поворот. Буфет. Старинный, но вряд ли антикварный. Бабушка увидела его в скупке – так она называла комиссионные магазины. Буфет очень напоминал тот, что мама бабушки, моя прабабушка соответственно, хотела дать ей в приданое, но «из-за революций все пошло не по-человечески». Дедушка, наверное, очень любил бабушку, иначе как объяснить, что он вез буфет через всю Москву на грузовике, а потом реставрировал? В верхней части буфета хранится покрытая вековой пылью парадная посуда, которой я не пользуюсь. В нижних ящиках то, что не влезло в письменный стол.
Уже упоминавшийся платяной шкаф по возрасту – внук буфета, по нынешним временам – винтажный предмет мебели. Тумба, на которой стоит телевизор, ровесница шкафа. После тумбы с телевизором книжный стеллаж от пола до потолка. Он невероятно тяжел, потому что состоит из отдельных полок. Раньше такие были в каждом доме, продавались поштучно, представляют собой прямоугольный параллелепипед из ДСП, длинная сторона с полозьями для стекла. Их вешали на стены, сдвигая для красоты дизайна, как шутил мой папа, по горизонтали, или просто ставили друг на друга, как у нас. Если бы полки не были прибиты к стене комнаты и вздумали упасть, а рядом вдруг оказался бегемот, то мы бы потеряли животное.
Стеллаж – моя сокровищница. Дверцы-стекла отсутствуют, потому что большинство книг не проходят по высоте полок и лежат плашмя, нестройно выпирают. При некоей доле воображения стеллаж можно принять за книжное дерево, кора которого – корешки книг. Один вертикальный ряд полок – словари. Когда не было Интернета, когда никто не мог представить, что легким нажатием на клавиши можно узнать, сколько раз русские брали Берлин или как называется просмоленная нить сапожника (дратва), или как точно зовется жительница города Урюпинска: «урюпинка» или «урюпчанка», эти словари были бесценны. Теперь они, говоря литературно, немые свидетели эпохи. А я кто до сегодняшнего утра? Второй ряд – книги по искусству, в основном по живописи. Своей библиотекой я могу гордиться без ложной скромности.
После стеллажа снова поворот – дверь в коридор. Направо – на кухню и к удобствам, мой недавно проделанный на четвереньках путь. Налево – во вторую комнату, бывшую Данькину. Там на полу ковер моей бабушки. «Вот, купила, три месяца в очереди отмечалась, теперь мы как люди – ковер на стене». Бабушка была глуховата, и папин комментарий: «Теперь мы – как простые советские цыгане» – слышали только мы с мамой. После смерти бабушки ковер съехал на пол. Когда Данька женился, я совершила большой подвиг. Выбросила его тахту (символический акт – живи с женой, а здесь тебе спальное место не предусмотрено), заказала книжные полки, которые заняли две стены. На них переехали книги, которые до того – в коробках, связках, навалом – были везде: на антресолях, в кладовке, в прихожей, в углах – на любом пятачке свободной площади. Книги собирали родители, потом я, подрос Данька и подключился к этому увлекательному интеллектуальному коллекционированию. Все книги не поместились. Отсортированные я вынесла в подъезд, прошлась по этажам, положила на подоконники. И ведь кому-то приглянулись «Особенности термической обработки полупроводников» и «Теоретические основы математической физики».
У окна стоят маленькие детский столик и стульчик – внучкины. Ее игрушки в пластиковых контейнерах. Когда Катюшка остается у меня ночевать, мы достаем с антресолей односпальную надувную кровать. Надувать ее (с помощью электрического компрессора, в простонародье – надувальщика) увлекательно. Сначала растет база кровати, потом раздается щелчок и надувается матрас, простроченный в большую клетку. Получается ложе высотой Кате по плечи. Это уже не подающаяся учету надувательная кровать. На них очень весело прыгать (внучке, а не мне, конечно). Если долго скакать, то где-нибудь порвется. Тоже увлекательно – воздух выходит со свистом и шипением, как из обиженного толстого задаваки-хвастуна. Ставить заплаты, клеить прореху бесполезно – мы ведь потом снова прыгаем. Данька клеил и злился, что его труд напрасен. Он терпеть не может напрасного труда. Мне проще купить новую надувательную кровать. В интернет-магазине. «Здравствуйте, Александра Петровна! – узнает по телефону девушка-диспетчер. – Снова односпальная кровать? У нас новая особо прочная модель. Ваша скидка постоянного покупателя – десять процентов». Не могу даже представить, что думает вежливая девушка на том конце об Александре Петровне, регулярно покупающей надувные постели.
Если кровать не лопнула, Катюша засыпает на ней, однако ночью все равно прибегает ко мне: «Бабуля, ты такая теплая, как из ладиватолов (радиаторов). И пахнешь крадавоном». Вероятно – «кардамоном». Я не имею понятия об этом запахе, да и внучка, подозреваю, тоже. Просто ей понравилось слово, она его перекрутила на свой лад. Точно как я в детстве: утверждала, что правильно говорить всасос, а не пылесос, он же не только пыль поглощает.
Ползти в детскую и проверять обстановку совершенно не хочется. К тому же забыла упомянуть про журнальный столик в моей комнате, что перед диваном, ставшим невыносимо ортопедическим. На столике улики ночного чревоугодия: разделочная доска с корочкой хлеба, огуречными хвостиками, шкурками колбасной обертки и срезанными с сыра жесткими стеночками. Плюс – нож и большая кружка с остатками холодного чая. Холодного не потому, что остыл. Мой любимый напиток (привет от американских романистов) – холодный чай с лимоном, и я уже давно не утруждаю себя сервировкой для одинокого ужина, ведь тарелки надо потом мыть. И книга, конечно. Электронная. Если бы я имела деньги и силы ходить по магазинам или, предположим, сын и невестка покупали бы мне бумажные книги, то через несколько месяцев в моей квартире остались бы муравьиные тропы для передвижения, а от пола до потолка высились пирамиды томов. Я не люблю выбрасывать книги, но куда девать прочитанные? Из редкого десятка одну стоит оставить дома, вернуться, перечитать.