Страница 4 из 17
Оставшись одни, любовники взобрались на сдвинутые кровати и начали резвиться, катаясь по ней время от времени, как пара игривых щенков.
Жозефина, бравшая уроки галантных игр у мадам Тальенн, показывала любовнику сложные позиции, разжигая его любовное неистовство. Но переизбыток страсти привел к тому, что сдвинутые кровати разъехались и любовники очутились на полу.
Снова появилась малютка горничная, помогла любовникам привести ложе в порядок, после чего вернулась к своим делам.
Ничуть не обескураженные, любовники снова залезли на кровать и продолжали свое занятие, но – увы! – последовала новая катастрофа. Когда маленький капитан пылко трудился, даруя блаженство своей возлюбленной, сорвалась драпировка над кроватью и любовники оказались в темноте. На их крики снова явилась безмолвная горничная, распутала штору и исчезла”».
Возвращение Наполеона из Италии
На следующий день любовники отправились попутешествовать по окрестностям Парижа.
Генерал Бонапарт в это время, окончательно сокрушив австрийцев, подписал с ними мир в Кампо-Формио и 5 декабря 1797 года вернулся в Париж.
Историк Поль-Мари-Лоран де л’Ардеш описывает его приезд следующим образом:
«Встреча Наполеона парижанами была такова, какой он мог ожидать от народного к нему благорасположения, приобретенного громкими делами. Директория, поставленная в необходимость быть официальным отголоском общественной благодарности, скрыла свою зависть и опасения и дала в Люксембургском дворце блистательный праздник покорителю Италии…
Наполеон выступил с краткой речью, в духе тогдашнего расположения умов французского народа, и из скромности приписал Директории честь заключения мира. Но этой официальной скромности требовали от него обстоятельства, и Директория не была ею обманута.
С этой поры Наполеон на деле один заменил собой правительство республики в отношении к европейской дипломатии, сосредоточил в себе всю власть и говорил от имени Франции не то, чего хотела Директория, а то, чего требовали его собственные виды на будущее.
С самого времени похода в Италию, и особенно со времени битвы при Лоди, Наполеон начал прилагать усилия, чтобы заставить французскую политику утратить тот жесткий характер, который она приняла с самых пор ужасной борьбы 1793 года… Ему показалось, что наступило время положить конец революционному фанатизму, который он прежде считал нужным и которым сумел уже воспользоваться. В отношениях своих с королем сардинским, Папой и австрийским императором он показывал тот дух умеренности и миролюбия, который свойственен людям, поставившим себя выше требований и страстей мятежных партий. Это расположение было в особенности заметно при конференциях, вследствие которых был заключен мир в Кампо-Формио.
Он сам сказал впоследствии, уже в бытность свою на острове Святой Елены: „Начала, которые должны были руководствовать действиями республики, были определены в Кампо-Формио: Директория не вмешивалась в это дело”. И таково было существенное могущество этого человека, что Директория, которую он, таким образом, отстранил от всякого влияния на дела, присваивая одному себе всю верховную власть, сосредоточенную в ней, не только не осмелилась потребовать отчета в его поступках, но еще рассыпала перед ним, посредством своего президента, самые напыщенные комплименты.
„Природа, скупая на произведение чудес, – сказал Баррас в своей ответной речи, – нечасто рождает людей великих; но она захотела ознаменовать зарю свободы одним из этих феноменов, и величественная французская революция, дело новое в истории наций, должна была внести имя нового гениального человека в историю мужей знаменитых”.
Эта лесть, вынужденная общественным мнением от зависти, обличает высокое положение, в которое Наполеон поставил себя; и здесь нельзя не заметить, что Баррас, глава тогдашнего французского правительства, счел необходимым говорить подобным образом простому генералу, своему подчиненному, так же точно, как впоследствии и в том же самом месте говорил ему президент сената, то есть первый из его служителей».
А где мадам?
На самом деле, прежде чем явиться к членам Директории, Наполеон поехал на улицу Шантрен, переименованную в улицу Победы, чтобы обнять свою жену.
Но дом, понятное дело, оказался пустым. Пробежав по комнатам, Наполеон встретил слугу и спросил:
– А где же мадам?
Когда он узнал, что Жозефины нет в Париже, глаза ревнивого корсиканца налились кровью.
В этот момент с поклоном вошел управляющий и протянул Наполеону пачку счетов.
– Это вам, мой генерал! – сказал он.
Оказалось, что в отсутствие мужа Жозефина заново отделала и меблировала дом. Счетов было на такую сумму, что расстроенный Наполеон надолго заперся в своей комнате, приказав никому его не беспокоить.
Историк Андре Кастело отмечает:
«Жозефина приказала провести дорогостоющий ремонт. Спальня на первом этаже превратилась в боевую походную палатку из пестрой ткани, с креслами в виде боевых барабанов. Кровати на античный манер могли сближаться или удаляться, благодаря хитроумному пружинному устройству. Все было сделано по последнему слову, на заказ».
Лишь на следующий день он отправился в Люксембургский дворец, где Директория организовала в его честь пышную церемонию. Можно себе представить, что восторженные крики «Да здравствует Республика! Да здравствует Бонапарт!» не особенно порадовали его. Ну, право же, что ему было до хвалебных речей министров, членов Совета Старейшин и Совета Пятисот, чиновников самого высокого ранга, если рядом не было его Жозефины! Если рядом не было человека, которого он любил больше жизни, ради которого он и совершил все свои подвиги в Италии. Такой праздник не представлял для Наполеона никакого интереса. Более того, слушая поэмы и гимны в свою честь, он думал лишь об одном: раз Жозефины нет здесь, значит, она продолжает его обманывать и с ней надо разводиться…
Историк Десмонд Сьюард по этому поводу пишет:
«Женщины! Как они смеют обманывать меня! – негодовал он. – Да обрушатся на их головы все несчастья. Я сотру в порошок всю свору ее щенков и прихлебателей. Что до нее самой – развод, и только развод!» Он даже написал брату Жозефу: «Я страдаю от личного горя. Наконец, пелена спала с моих глаз…»
Пасынок Наполеона, Эжен де Богарне, написал, чтобы предупредить мать:
«Ты знаешь, мама, я этому не верю, но генерал действительно весьма расстроен. Тем не менее со мной он держится даже более дружески, чем обычно. Похоже на то, что он пытается доказать мне своим поведением, что дети не отвечают за прегрешения матерей».
Лишь 2 января 1798 года Жозефина прибыла в Париж, такая красивая, такая волнующая и кокетливая, и она, как всегда, нашла тысячу оправданий своему отсутствию, а Наполеон, как всегда, сам не заметил, как оказался у ее ног и все ей простил. Правильно говорят, что страсть сильнее ревности. А любовь – она, как горячка. Она делает глупыми даже самых умных людей, а слабыми – даже самых сильных. Короче говоря, «несите прочь медикамент, болезнь любви неизлечима».
Сомнительные сделки Ипполита Шарля и Жозефины
Несколько дней спустя прибыл и Ипполит Шарль, и Жозефина снова занялась устройством его дел. Она рекомендовала его в одну торговую компанию, получавшую немалые барыши, снабжая французскую армию некачественными гетрами и рубашками, скверным фуражом и негодными лошадьми. Говорят, что любвеобильная креолка получала от этой компании неплохие комиссионные.
Историк Десмонд Сьюард по этому поводу пишет:
«Жозефина, которая так и не прекратила тайком видеться с Ипполитом Шарлем, возобновила с ним свой страстный роман, как только ее внушавший ужас супруг оказался вдали от дома. Живя в основном на средства от сомнительных сделок (на которых ему и удалось сколотить себе капитал), Шарль был в восторге от того, что заново обзавелся богатой любовницей, пусть даже на девять лет его старше».