Корпорация «Зеро»

– Чего смешного?

– Как он заходил! Пыхтел и крестился полчаса, а исчез – в одну секунду!

Отец Рафаил тоже рассмеялся от всей души.

– Это ты верно подметила. Только так с ними и надо! Христос, конечно, велел всех прощать, но он имел в виду людей. А это и не люди уже, а бесы, о чём с ними можно говорить?

Отец Рафаил стал оправдываться, и Аггель это не понравилось. Совершенно неожиданно для себя она сказала абсолютно серьёзным и каким-то взрослым голосом:

– Не надо оправдываться, отец Рафаил. Он вас подбивал хулу на Святого Духа сотворить. Ведь священник, благословляющий на убийство, совершает смертный грех, несмываемый и непрощаемый во веки веков.

Отец стоял посреди комнаты как громом поражённый, а Аггель ужасно смутилась и покраснела до корней волос. Она хотела провалиться сквозь землю и снова полезла под стол. Но отец успел поймать её, ласково обнял и сказал, что она ангел, которого Бог послал ему для вразумления. Он и другим людям стал говорить то же самое, и вскоре многие, особенно тугие на ухо старухи, стали звать её «Анге́ль».

В общем, всё закончилось весело и не страшно, и Аггель совсем было решила, что ей просто почудилось нечто птичье в облике отца Рафаила. Отец вышел из комнаты, поднимая ветер полами чёрной рясы, и вдруг Аггель обомлела. Она увидела небольшое птичье перо, летящее над полом, иссиня-чёрное, со светло-серой опушкой у основания. Она понимала, что это куриное перо, которое прицепилось к рясе отца Рафаила, ведь в монастыре держали кур.

Почему же тогда всё у неё внутри подобралось, а кровь отлила от сердца? Откуда это пришло к ней, из каких страшных глубин нахлынуло неопровержимое знание, что отец Рафаил – не совсем человек, а кто-то непостижимый, живущий в высшем мире, где принято носить за спиной крылья?

Это знание помогло ей перенести горечь утраты через несколько лет, когда её приёмный отец ушёл из жизни. Как это случилось, никто в точности не знал. По версии следствия, отец Рафаил упал с высокой стены недостроенного собора, и это был несчастный случай. Некоторые поговаривали, что отца Рафаила убили. Свели с ним счёты национал-патриоты, которых он выставил из монастыря без благословения. Не простили ему слишком принципиального следования учению Христа, которое не приемлет насилия.

Склонная к мистицизму братия монастыря говорила, что душа отца Рафаила соединилась с его любимым детищем – с храмом, который он строил. И действительно, он день и ночь пропадал на грандиозной стройке, которая развернулась в их монастыре после того, как из Москвы выделили деньги на возведение главного монастырского собора.

Это была часть государственной программы по возрождению православной веры. Принимались и другие меры, но почему-то чем больше государство участвовало в церковных делах, даже с самыми добрыми намерениями, тем больше захиревали эти самые церковь и православная вера. Как будто мертвящее, казённое дуновение высушивало и выхолаживало всё то тёплое и душевное, что испокон веков делало православие таким близким человеческой душе. А если душа не просится в храм, то не помогут красота убранства, торжественность службы и прочие уловки.

Не красотой единой жив человек. Мир спасёт не красота, а простота, вопреки утверждению Фёдора Михайловича. Безыскусная простота, что живёт в самой середине человеческой души, спасёт мир. Если Богу будет угодно, чтобы он был спасён. Из этой простоты рождаются и сила, и красота, и правда, да и сама жизнь рождается из точно такого же центра Бытия, что находится в сердцевине Божественной Души…

Всё это знал отец Рафаил, но всё-таки увлёкся проектом огромного и красивого собора, который должен был привлечь паломников в забытый Богом монастырь. Прощались с отцом Рафаилом в новом недостроенном храме, и на ночь оставили там же. Посреди ночи Аггель проснулась от того, что её кто-то довольно сильно и болезненно толкнул в бок, сон как рукой смахнуло. Аггель вылезла из кровати и, стоя посреди комнаты, пыталась понять, что происходит. И вдруг вспомнила, что её приёмный отец лежит сейчас в пустом храме один.

Она побежала к храму, осторожно забралась на пятнадцать крутых ступеней и заглянула в щель грубо сколоченной из досок временной двери. Действительно, в храме никого не было, хотя монахи должны были всю ночь читать Псалтирь. Она осторожно вошла, бесшумно ступая по ледяному цементному полу босыми ногами, и подошла к гробу, который стоял точно посередине, на двух табуретках. Тени от горящих свечей и лампад причудливо метались по стенам. И в этом мягком и неверном свете лицо отца Рафаила показалось Аггель совсем живым.

Настолько это было явно, что сердце у неё залилось горячей кровью от счастья. «Это ошибка! Он не умер, просто сознание потерял!» Аггель схватила отца за руку, чтобы поднять из гроба, и тут почувствовала, что держит руку неживую, сухую и холодную, как у фарфоровой куклы. И наваждение вмиг пропало: она увидела, что перед ней труп, который в тёплом, разогретом свечами воздухе уже начал попахивать смрадно. Это был момент истины. Сказка кончилась. Волшебник умер и оказался обманщиком, как и волшебник Изумрудного города.

Это было настолько тяжело, безысходно и непоправимо, что Аггель даже не смогла заплакать. А как было бы здорово залиться тёплыми, сладкими, умиротворяющими слезами! Но Аггель даже говорить не могла. Ей показалось, что душа её со всего размаха ударилась о цементный пол, и от этого язык провалился вовнутрь, запал куда-то вглубь сухой гортани. И вот в таком состоянии её нашёл послушник, который выходил на пять минут из храма по нужде. И после этого Аггель больше не сказала ни слова.

Её отчитывали, то есть читали над её головой молитвы против злых духов, и отпаивали святой водой, и к врачу водили, но ничего не помогало. Аггель замкнулась в себе. Ей казалось, наступили холода прямо посреди лета, и она не хотела растерять последние частички тепла, последние сполохи того жаркого счастья, что согревало её жизнь. И она закрыла поплотнее все двери и окна в свою душу.

На сороковой день стали собирать поминки, резать кур и варить куриную лапшу. Одно из самых маленьких пёрышек как-то залетело в комнату, где лежала Аггель и смотрела в потолок. Иногда на потолке показывали кино: она вспоминала свою прошлую счастливую жизнь, и это были счастливые часы. Но иногда ей что-то мешало, как, например, сегодня, когда в окно доносились весёлые детские голоса и лай собак. Голоса эти ужасно раздражали Аггель.

«Как они могут смеяться? Они что, не знают, что отец Рафаил умер? И что они тоже все скоро умрут, ну или нескоро, лет через сто, может быть. Но это всё равно. Можно получать одни пятёрки, а можно смотреть в потолок, можно бежать быстрее всех и чувствовать себя счастливым, а можно смотреть в потолок. Можно любить кого-то, а можно ударить его по лицу и смотреть, как течёт кровь, но лучше всего – просто лежать и смотреть в потолок. Потому что ты всё равно умрёшь!»

Примерно так думала Аггель, но главными были не эти мысли, а то чувство, что поселилось в её душе, как будто холодная и скользкая змея обвивала и сжимала её сердце. Вот почему мысли у неё были змеиные, медленные, холодные и презрительные. Она презирала глупых и наивных людей, которые ничего не знали об этой жизни. Её тошнило от сильных запахов, от ярких красок, от громких звуков, от всего, в чём было слишком много жизни. Только тишина и белый цвет приносили ей облегчение.

Белый потолок был её спасением. И вот, на фоне белоснежного, тщательно выбеленного монастырскими трудниками потолка появилось чёрное пёрышко. Словно в чистое зимнее небо кто-то запустил чёрную птицу, как будто от галки или вороны станет веселей! Пёрышко долго кружилось над головой Аггель, как будто показывало маленький изящный танец, а потом, привлечённое едва слышным, полусонным дыханием девочки, приникло к правой ноздре и пощекотало изнутри.

Аггель чихнула так резко и сильно, что её аж подбросило на кровати. И от этого резкого вздоха у неё как будто открылись глаза. Она как будто только проснулась окончательно, хотя на дворе уже вечерело. Из открытого окна в комнату тянуло осенними запахами, прелыми листьями и дымом. Пока она спала наяву, лето кончилось, и она даже не заметила этого!