Милосердие и справедливость

Клюева Варвара

Милосердие и справедливость

9 апреля 20хх года

Олег Лидин стоял у окна и наблюдал за давешним бомжом. Любопытный персонаж. Вообще-то, бомжи в дачном посёлке не редкость. Как закрылась фабрика в конце девяностых, так бездомные бродяги и облюбовали брошенную красильню на том берегу реки под летнюю резиденцию. Но именно под летнюю, до середины мая они обычно здесь не появляются. А сейчас первая декада апреля, под деревьями ещё снег не стаял.

Но главное не это. Вчера, возвращаясь с вечерней прогулки, Олег столкнулся с этим субъектом у калитки и был ожидаемо атакован просьбой о воспомоществовании. А вот содержание просьбы оказалась неожиданным: "Хозяин, не поделишься какой старой одёжкой и куском мыла? И бритвой, если вдруг завалялась ненужная". Вот так. Ни слова о деньгах, жратве или выпивке. И перегаром от просителя не несло, Олег нарочно принюхался. Остро пахло дымом, приванивало немытым телом, но на этом всё.

Заинтригованный Лидин предложил гостю подождать на скамейке у дома и вскоре вынес запрошенное: старый, но почти не надёваный тренировочный костюм с курткой цветов румынского флага, две пары новых носков, нераспечатанные упаковки с нижним бельём, одноразовый бритвенный станок. И теперь вот наблюдал за последствиями своей благотворительности, благо, дом стоит на возвышении, со второго этажа противоположный берег и щербатая кирпичная коробка бывшей фабрики видны как на ладони.

Нетипичный бомж обложил кострище перед красильней обломками кирпича, запалил костерок, притащил невесть откуда оцинкованную лохань, набрал воды из речки. Неужели и впрямь собирается мыться? Олег представил себя совершающим водные процедуры на берегу, и его передёрнуло. На термометре тринадцать градусов! А у реки всегда ветрено. Но бродягу это, по-видимому, не смущало. Он поставил лохань на огонь, снова нырнул в провал, зияющий на месте снятой двери, и появился с пластиковым ведром. Ещё раз спустился к речке, погрузил ведро в воду.

Лидин прерывисто вздохнул. Кажется, он нашёл того, кого искал. Человека, побитого жизнью, опустившегося, но не до конца утратившего человеческое достоинство. Небольшая милость судьбы - именно сейчас, когда бедняга, похоже, осознал глубину своего падения и пытается выкарабкаться - и он ещё может вернуться к нормальной жизни. Ну что ж, Олег готов взять на себя роль судьбы - милосердной и справедливой.

14 мая 20хх года

Внутренний голос с чеканными мамиными интонациями требовал, чтобы она прекратила маяться дурью и немедленно ложилась обратно в постель, но Ди продолжала одеваться. Да, да, ей давно пора к психиатру, да, нормальным людям такие сны не снятся. А если снятся, то нормальные пьют пустырник и засыпают снова, а не вскакивают посреди ночи и не мчатся на первую электричку, чтобы предотвратить неведомую беду, предсказанную приснившимся призраком. Ди всё это понимает, и даже готова сдаться мозгоправам, но сначала съездит к бывшему мужу и убедится, что с ним всё в порядке.

Голос зашёлся знакомыми до боли причитаниями по идиотке, только и умеющей искать неприятностей на свою больную голову. Ди могла бы его заткнуть, но не стала. Мысли о собственном психическом нездоровье малоприятны, но лучше уж они, чем острая, доходящая до паники тревога, порождённая недавним сном.

Странные сны начались у Ди полтора года назад, после того, как объявился покупатель на старый шкаф. Шкаф - громоздкий монстр из мрачных тридцатых - был маминым врагом номер один на протяжении многих лет, но папа, пока был жив, не позволял избавиться от семейной реликвии, а после его смерти у мамы долго не хватало духу выбросить чудовище. Не встреть она соблазнителя, скупающего старую мебель, так бы и смирилась с тёмной глыбой, подавляющей гостей в прихожей. И тогда, наверное, жизнь Ди не поменяла бы так резко своё русло...

Покупатель, разбирая шкаф для транспортировки, обнаружил тайник, а в нём - связку из семи пожелтевших писем, датированных 1916-м годом. Мать не нашла в них ничего интересного и отдала Ди со словами: "Забирай, сценаристка! Может, хоть тебе на что сгодятся". Все послания начинались обращением "родная моя Зоинька", заканчивались подписью "твой Дмитрий" и, судя по содержанию, были написаны офицером русской армии, сражавшейся на Юго-западном фронте. Кем Зоинька или Дмитрий приходились папе, Ди не знала. Шкаф достался ему от прабабушки "правильного", пролетарского, происхождения, а погибший в сорок втором прадед был сиротой происхождения неизвестного: в девятнадцатом году его, трёхлетнего несмышлёныша, нашёл и усыновил путевой обходчик Житомирской железной дороги.

Ничего поражающего воображение в письмах не было. Темы, связанные с войной, Дмитрий старательно обходил, предпочитая воспоминания о милом сердцу прошлом и мечты о счастливом будущем. Но именно после знакомства с его невинными эпистолами Ди начали посещать сны, которые Олег назвал аберральными. А как еще назвать сны, в которых видятся картинки и лица, никогда не виденные наяву? Печь с синими и белыми изразцами, матерчатый абажур с бахромой, круглый стол под длинной вышитой скатертью, тиснёный цветочный рисунок на бледно-зелёных обоях... Брусчатка узких улочек, стоящие вплотную двух-, трёх-, четырёхэтажные дома ненашего вида, вывески с готическими нерусскими буквами, смешные (нафабренные? набриолиненные?) усы и причёски, шляпки с вуалетками, костюмы в полоску... Битком набитый грязный вагон, пассажиры, сидящие в обнимку с мешками на полках и прямо на полу, длинная очередь убого одетых людей с вёдрами у колонки на фоне одноэтажного барака...

Олега её сны заинтриговали до чрезвычайности, он перечитывал письма, выпытывал у Ди и её мамы подробности папиной семейной истории, строил предположения, объясняющие загадочный феномен, и в конце концов набрёл на Идею. Идею сценария семейной саги, в которой шолоховский реализм сочетался бы с магической обыденностью Маркеса, в которой за изломами судеб проступала бы история многострадальной России 20-го века.

Работа над сценарием поглотила его без остатка. Что повлекло сразу три радикальных для Ди последствия. Во-первых, её смутные подозрения, что Олег тяготится присутствием молодой жены и жалеет о женитьбе, переросли в уверенность. Во-вторых, в попытках справиться со смятением - смятением влюблённой женщины, обнаружившей, что не нужна любимому, - Ди стала проводить больше времени в обществе Миши, друга детства Олега, и вскоре почувствовала себя окончательно запутавшейся и несчастной. А в-третьих, тогда-то в её сновидениях и появилась впервые эта дама.

Стрижка "боб", серые глаза, чуть приподнятые к вискам, острые скулы, впалые щёки, нежный подбородок. Сочувственный, понимающий взгляд и слова - ясные, спокойные, убедительные. Тебя закружили эмоции, моя девочка. На самом деле, понять, где любовь, а где химера, очень просто. Спроси себя, от кого из них ты хотела бы иметь детей.

Ответ был настолько очевиден и так легко расставил всё по местам, что Ди опешила. Как она сама не додумалась до такой простой мысли? Скольких душевных терзаний можно было бы избежать! Конечно, в жизни лёгких выходов из сложных нравственных лабиринтов не бывает. Чувство вины так и не оставило Ди до конца, приправляя горечью счастье новой семейной жизни. Иногда горечь пересиливала, и тогда в её сны снова приходила дама, называющая Ди "своей девочкой". Утешала, ободряла, успокаивала. Ди привыкла видеть в ней своего ангела-хранителя, привыкла доверять её безмятежной мудрости.

Но этой ночью лицо дамы было каким угодно, только не безмятежным. В серых глазах стояла тревога, голос пресекался от сдерживаемого отчаяния:

- Проснись, детка! Ты должна поехать к Олегу. Может быть, беду ещё можно отвратить...