Тысячелетняя любовь Рашингавы

– Я провожу вас до дома Левенхэма.

– Считаете?

– Взгляд – сонный. Как можно продолжать воспринимать информацию, когда хочешь только одного? Впрочем, уже просто-напросто очень поздно. Жаль.

И это совсем не понравилось Марии. Но пришлось смолчать.

Рашингава предложил ей руку, полагая, похоже, что она снова будет такой же неловкой, как в прошлый раз, и у неё точно так же подогнутся колени от его загадочно-приятного запаха. Так что Мария решила не принимать его помощь:

– Я даже не заснула по-настоящему.

– Прогресс, – отметил он. – Один из подобных последующих вечерних сеансов обернётся для вас непременным открытием. Вы будете гордиться собой.

– Правда? – захлопала глазами Мария. Потом до неё дошло, что он имел в виду, что скоро она перестанет засыпать. И ей снова что-то в этом всём не понравилось.

Всю дорогу до задней калитки дома Левенхэма Рашингава либо молчал, либо говорил о строго научной ерунде и в итоге Мария… разозлилась. Но она понятия не имела, какую пакость можно безбоязненно сделать принцу империи, перевёртышу и работодателю, и ограничилась просто молчанием и непроницаемым выражением лица.

– Что-то не так? – спросил он, когда Мария уже отпирала калитку ключом. Но, даже позволив себе ненадолго задуматься, она не нашла внятного объяснения для того, что хотела сказать.

– Плохое настроение, – только сказала девушка, попрощалась, и, избегая встречаться взглядом с Рашингавой, отгородилась от него калиткой и скрылась за опущенными к самой земле ветками дерева-гамака.

Марию встретила Апенене:

– Ну что?

– Ничего. Вообще ничего. Я проводила время в его пределе, а он проводил время где-то ещё.

– Ты хотела побыть с ним? Поговорить о чём-то важном? Невооружённым глазом видно, что ты злишься.

– О, я? Устала, наверное… Да, правда, устала. Пойду-ка спать.

– Поесть не желаешь? Нет? Хоть перекусить надо… матти ещё совсем мягкие, с пудровыми сливками, а?

– А, о… нет. Я – только спать, только спать. Спасибо, милая, но нет. Мне нужно очистить голову. Завтра утром опять туда отправляться.

Следующим утром Марии дали нового мучителя-учёного, заливавшего ей в уши всё о том, какой он выдающийся, и как велика его цель.

Рашингава долго не появлялся.

Мария уже почти начала понимать, о чём вообще ведётся речь, когда принц влетел, не касаясь пола, поднял приветственно руку, взял что-то со стола и снова исчез – его буквально втянуло в один из дверных проёмов, вырезанных в стене, неестественно высоко над полом. Не перевёртыши не смогли бы туда влезть или впрыгнуть.

Воодушевление, вспыхнувшее было, придавило тяжёлым, удушающим чувством.

Но через некоторое время Рашингава вернулся, попросил одну из сопровождавших девушек принести шоколад с молоком и сливовый джем, и уселся рядом, чтобы послушать рассказ учёного вместе с Марией. После того, как разглагольствования закончились, Рашингава пил с ней шоколад, расспрашивая о её делах. Он делал всё это так доброжелательно, что девушке стало немного стыдно. Она была уверена, что совсем-совсем не приблизилась к тому, что бы хотя бы начать выполнять свою работу здесь так, как хотел Рашингава. И призналась в этом. Рашингава только улыбнулся:

– Если вкратце, то тот, последний выступавший, кстати, его зовут Прендр, работает над очень важной и опасной вещью…

– Это вот я поняла, – прервала принца Мария. – Он подробно расписал, какие болезни грозили бы мне, работай я вместе с ним.

– Потому что… – Рашингава на такт прервался, чтобы глотнуть из чашки и Мария продолжила вместо него:

– Потому что летшары сделаны по технологиям космофлота, а там используются какие-то там радиоактивные элементы, которые, собственно, и вызывают болезни у крылатых и фитов, а так же смерть людей.

– Химически они тоже небезопасны. Но летшары используются сейчас… хм…

– Для того чтобы снимать слепки и отображать их на метакартах в виде очень-очень похожего рисунка. Фактически, в особых студиях они воссоздают любой объект, но с помощью крошечных частиц.

– А ещё у летшаров есть то, что заинтересовало Прендра больше всего.

– И это система тяги летшаров, аналогичная той, что заставляет частицы выстраиваться в нужном порядке. Да, материалы опасны, но в небольших количествах и при умеренном использовании, без контакта с кожей, их можно использовать. И потому Прендр решил увеличить вес, который может поднимать обычный летшар, не меняя при этом содержания опасных веществ и этого… я забыла, как то слово…

– Реакций.

– А, точно. В будущем это позволит использовать летшары не только для снятия слепков, но и для других необходимых вещей, вроде быстрой доставки разных предметов, поиска пропавших детей и помощи им, помощи в тушении пожаров и на войне. А ещё они смогут охранять крепости. Не дети, летшары, конечно. И… всё такое прочее.

– Всё так. Вы всё прекрасно смогли усвоить. А что же было не ясно?

– Прендр говорил уж слишком много всего. Я запуталась.

– Вы не запутались. Всё важное осталось в вашей голове.

– И это всё?! – поразилась Мария.

– Да. Это всё.

– Мне нравится такая работа, – рассмеялась Мария. – Но отчего тогда Прендр говорил столько всего?

– Он… учёных тоже заносит. К примеру, я терпеть не могу, когда несколько господ, занимаясь одним и тем же исследованием, отдельно друг от друга, в своих работах начинают яростно обличать ошибки друг друга. Гадость. Прендр мог рассказывать тебе что-то вроде того и тем засорять твою голову. Это не так ужасно, как нарушение научной этики, но некоторое несоблюдение нашего профессионального этикета.

– Я почти запуталась. Этика и этикет?

– Но вы меня понимаете. Правда же?

– Я не уверена.

– Вы напрягаетесь, когда встречаетесь с чем-то новым и незнакомым, но это полезно. Напряжение поможет запомнить непонятное слово, и автоматически искать подходящие смысловые конструкции. Но это именно та гигантская работа мозга маленького ребёнка, которая всеми так восхваляется и…

– Вы назвали меня ребёнком?

– Нет.

– Но вы сказали…

– Способность по-детски воспринимать и обрабатывать информацию никуда не теряется. Иначе как объяснить те случаи, когда, оказываясь в окружении иноязычных существ, и перевёртыши, и фиты, в итоге довольно быстро осваивают нормы чужой, казалось бы, речи, без малейшей помощи. Вы считаете, я могу намеренно вас оскорбить?

Это было неожиданное возвращение, и Мария растерялась. И не была готова услышать в голосе принца мягкость, превышающую любой нормальный уровень:

– Вы так широко раскрываете глаза… это забавно. И мило. Так я ошибся?

– Просто… вы кажетесь… иногда… очень сердитым. И я прямо-таки жду, когда вы меня выгоните за тупость.

– Этого не случиться. Во-первых, мы выяснили, что вы прекрасно справляетесь. Во-вторых, вы мне нравитесь, и я уже говорил об этом, а значит, в моих интересах найти вам постоянную работу здесь. В-третьих, я уже говорил, что моя внешность вовсе не отображает моего истинного состояния. У крылатых радужки глаз алеют от гнева и вы, возможно, не раз видели такое на юге, да и в доме Левенхэма. Но я родился таким. Это мой естественный цвет глаз и он неизменен.

– Я ни разу не видела, чтобы… как у вас.

– Не обращали внимания. Примерно четверть моих и принца Адмора наследников, а так же множество потомков, имеют ярко-красный цвет радужки. У перевёртышей, к примеру, никогда не бывает вьющихся волос. Но и у фитов они не так часты, пусть и встречаются…

– О, как раз – красные глаза, – в очередной раз прервала принца Мария, увидев за его спиной почти совсем белокожую красавицу с красивыми, огромными глазами того же, что и у Рашингавы, цвета, высоким лбом и маленьким ртом. При всей изящности леди, она была одета по-мужски, вооружена дальше некуда и очень серьёзна.

– Ты обещал провести урок, – сказала леди-перевёртыш, когда Рашингава обернулся.

– Я его проведу, но после того, как закончу здесь.