Офсайд

— Идём, дорогая, — плечи заботливо обняла крепкая мужская рука.

Лейла узнала её обладателя, но всё же повернула голову, чтобы встретиться с братом глазами, и про себя подивилась, как сильно он сдал за прошедшие несколько дней. Они ведь общались незадолго до трагедии по скайпу: всегда подтянутый и бодрый, Байро иронично шутил над своей ролью няньки для племянницы, интересовался их делами, передавал привет зятю, соблазняя того зимней охотой. Личная жизнь у брата не сложилась — любимая девушка предпочла другого, оставив однолюба Байро без семьи и детей. Но это не сломило его, и весь нерастраченный пыл своей души он отдал работе. Лейла не помнила, чтобы брат когда-нибудь унывал или опускал руки. Поэтому так особенно больно было смотреть на скорбные складки в уголках губ, видеть глубокую грусть в потухших глазах, ощущать сожаление в каждом осторожном жесте. Лейла не винила его за произошедшее — подобное могло случиться где и с кем угодно, тем более что была уверена — брат сделал всё от него зависящее, чтобы Люси в их отсутствие ни в чём не нуждалась. Но теперь ему не придётся нести эту ношу в одиночестве.

Разговор вышел долгим и трудным. Врач, Сильвер Фуллбастер, крепко сбитый, суровый на вид мужчина с пронзительным взглядом тёмных, почти чёрных глаз, не стал миндальничать, вселяя ложных надежд, просто и подробно обрисовал ситуацию, положил перед ними список других клиник, в которые они, при желании, могли бы перевезти Люси, и предложил всё как следует обдумать. Супруги Хартфилии вернулись к палате. Время на размышление у них ещё было, но принимать решения, особенно такие важные, лучше всего на свежую голову. А пока можно просто побыть рядом с дочерью, подержать за руку и сказать о том, как сильно они её любят.

Подойдя к двери, мистер Хартфилий осторожно коснулся холодного пластика кончиками пальцев, но войти так и не решился. Лейла, подавив тяжёлый вздох, взяла мужа за безвольно повисшую руку: Джудо с лёгкостью улаживал любые вопросы, связанные с работой, но когда дело касалось семьи, становился беспомощным, как ребёнок. Нет, она не сердилась, за столько лет привыкнув к ведущей роли, лишь сейчас впервые ощутив потребность в крепкой, надёжной опоре. Хорошо, что рядом будет Байро — брат всё поймёт без слов, посоветует и поддержит, и ей будет уже не так страшно.

В палате кто-то был — Лейла заметила этого посетителя ещё в прошлый свой приход, но тогда не стала интересоваться его личностью, уверенная, что Байро не подпустит к Люси не вызывающего доверие человека. Видимо, этот смог добиться расположения брата, а значит, нужно о нём непременно подробно расспросить.

— Кто этот мальчик? — по виду паренёк был ровесником дочери и казался смутно знакомым — Лейла уже видела эти встрёпанные розовые вихры, но память упорно отказывалась напоминать, где и при каких обстоятельствах.

— Нацу Драгнил, — немедленно пришёл ей на помощь Байро. — Они встречались.

— А-а-а… да, — перед глазами всплыли несколько фото, что Люси скинула ей после долгих уговоров. — Как он? Ты говорил, его сильно избили.

— Сотрясение мозга, перелом руки и ребра, не считая много чего по мелочи, — перечислил Байро, недовольно морща лоб. — А он здесь днюет и ночует, выгнать его не могу.

Губы Лейлы невольно дрогнули, складываясь в лёгкую, припорошенную светлой печалью улыбку: в голосе брата за недовольством явно чувствовалась забота и об этом мальчике тоже. В этом был весь Байро — суровый внешне, он всем сердцем радел за тех, кто так или иначе оказался под его опекой: младшая сестра, ученики, племянница. И вот теперь Нацу. Брат мог ворчать на него сколько угодно, но при этом переживал, как за родного. Странно, что он ещё собственноручно не транспортировал упрямца в отведённую тому палату. Хотя, судя по глубокой вертикальной складке, пересекающей широкий лоб Байро, и прищуренным глазам, до применения грубой силы осталось совсем немного.

При их появлении Нацу вскочил, тут же болезненно поморщившись — очевидно, резкое движение потревожило недавно повреждённое ребро — и настороженно замер, будто ожидая с их стороны какого-то подвоха. Лейла, пробежав по его лицу внимательным взглядом, поджала губы: на месте брата она уже давно отправила бы мальчика в кровать, для надёжности привязав ремнями, чтобы не смог покинуть её до полного выздоровления. Бледная кожа, чёрные круги под глазами, налившиеся гематомы, опухшие разбитые губы — и куда его в таком виде на подвиги потянуло? Лежать нужно, а не по больнице бегать.

— Нацу, это родители Люси, Джудо и Лейла Хартфилии, — представил их Байро.

— Здравствуйте, — хрипло поздоровался Драгнил и смущённо кашлянул, когда повисшая в палате тишина стала невыносимой: — Эм… вы, наверное, хотите побыть с Люси. Я тогда попозже зайду.

Лейла с облегчением выдохнула: она была совсем не против нахождения Нацу здесь, но не в эти, первые и самые страшные, минуты. Потом, позже. Они ещё встретятся и поговорят, и будут вместе делать всё от них зависящее, чтобы Люси пришла в себя, но не сейчас. Не сейчас…

*

Нацу, устало прикрыв глаза, откинулся на невысокую спинку стоящего в коридоре диванчика — неплохая замена его кровати, до которой он просто не дойдёт. Головокружение так и не проходило, вместе с тошнотой и слабостью создавая неописуемый букет ощущений. Но это казалось сущей ерундой по сравнению с бесконечно крутящимися в мозгу, как заезженная пластинка, мыслями: в том, что случилось, только его вина. Если бы он не задирал противников во время игры, если бы не хвастался победой перед всеми, не целовал Люси на глазах разъярённых «Быков», не упросил её остаться, не… Если бы! Хотелось побиться своей дурной головой о любую более-менее твёрдую поверхность, но кому нужны его сожаления? Они не вернут Люси здоровья, не помогут вывести её из комы, не сгладят нанесённый вред. Поэтому мистер и миссис Хартфилии будут отчасти правы, если запретят ему навещать свою дочь. Он, конечно, не сдастся — уж отсюда, с дивана, его точно никто не прогонит — но поймёт это решение и не станет осуждать.

Гладкая стена приятно холодила затылок, притупляя боль. Думать ни о чём не хотелось, но воспоминания сами лезли в голову, смутные, горькие, жестокие.

Свежий, с едва уловимыми нотками обещанного ночью морозца уличный воздух после пропахшего потом и адреналином тяжёлого духа мужской раздевалки опьянил похлеще дешёвого пива, которым они заливались на вечеринках — хотелось вдыхать его полной грудью, до мелких ярких звёздочек перед глазами. С волос за шиворот стекла холодная капля, за ней ещё одна. Он ведь даже не успел толком вытереться после душа, натягивая одежду на влажное тело — тренер так разошёлся, воодушевлённый неожиданной победой («Будет большой удачей, если вы хотя бы в этом году не продуете им всухую, — сказал он перед началом матча. — Одно очко, парни, и я лично расцелую каждого»), что незаметно слинять удалось только через час. Нельзя было заставлять Люси ждать ни одной лишней минуты.

Но его постигло жестокое разочарование: ни в коридоре, ни на улице девушки не оказалось. Телефон тоже молчал. Хотелось завыть волком: что опять случилось?! Почти два месяца в их отношениях царила идиллия, такая, что порой всё происходящее казалось сном. Он уже и забыл, что можно до колик смеяться над всякой ерундой, каким вкусным бывает мороженое, если есть его с чужой ложки, и что молчание подчас уютнее любых слов. Даже отец оживился — всё чаще отрывался от своих распечаток, то предлагая всем троим почаёвничать и заводя с Люси оживлённые разговоры на литературные темы, то составляя мистеру Краси компанию на воскресные походы с ружьём. А буквально неделю назад на журнальном столике появились старинные костяные шахматы, в которые они почти каждый вечер играли до смерти мамы. Неужели всё это снова исчезнет? Люси так быстро и прочно вошла в его жизнь, что по-другому эта самая жизнь уже и не представлялась. Кто теперь будет терпеливо, без малейшей толики раздражения ждать, пока он закончит чинить очередную безделушку в гараже? Или жарить хлеб над огнём в камине, потому что так вкуснее, чем в тостере? Да и делать домашние работы оказалось гораздо интереснее вдвоём. Нет, конечно, Люси была нужна ему не только для написания очередного эссе или в качестве приятной компании для похода в кино. Она стала для него своеобразным, принадлежащим лично ему карманным солнышком: светила, одаривала теплом, прогоняла тоску, так, что любой, даже самый мрачный день наливался красками и уже не казался серым и безрадостным. Каково будет лишиться такого дара Судьбы?