Страница 25 из 95
По-настоящему вывели меня из равновесия слова, которые он произнес, то, как он меня целовал и как дал почувствовать себя желанной. Впрочем, пребывала я во взбудораженно-огорченном настроении очень-очень долго. Как ни странно, когда все же думала о нем — одно время это случалось, — мне вспоминался тот неприятный факт, что от него пахло чесноком.
Такова жизнь!
7
Дети подросли и пошли в школу. Дилли оставалась в своей детской дольше, чем Джеймс, который на два года раньше поступил в приготовительный класс.
Мои детки были забавной парочкой. Мы иной раз очень славно и весело проводили время, но в присутствии Чарльза это случалось нечасто. Мне пришлось признать, что стоит отцу примкнуть к нашему семейному кружку — жди какой-нибудь неприятности. Право же, я вовсе не думаю, что Чарльз делал что-либо из дурных побуждений, но слишком уж часто он по любому поводу становился на сторону Джеймса. Я бы предпочла, чтобы он действовал совсем иначе. Джеймс хуже всего вел себя со мной в присутствии отца.
Мы с Чарльзом дошли до того, что от нашей доброжелательности взаимного расположения осталась одна видимость. На самом же деле мы уже больше не нравились друг другу. Оставаясь наедине, мы ссорились, для друзей же притворялись, будто все обстоит прекрасно. Наш брак оказался из рук вон скверным. Особенно сильно страдала от этого я. Думаю, когда между нами происходили открытые схватки, Чарльз тоже чувствовал себя несчастным. Он ненавидел их так же, как и я. Но так как он и не испытывал потребности в моей любви, ее отсутствие его не трогало. Это мне приходилось подавлять свои чувства.
Наша совместная жизнь превратилась в рутину. Большую часть времени мы проводили в Корнфилде, лишь иногда наезжая в Лондон и раз в год отправляясь куда-нибудь отдыхать, для чего Чарльз довольно неохотно отрывался на две недели от своей работы.
На уик-энд у нас всегда был полон дом народу, и я любила принимать гостей, за исключением тех случаев, когда к нам приезжала Уинифрид. Если уж быть совсем откровенной, мне нравилось общество посторонних мужчин. Они заставляли меня вновь чувствовать себя привлекательной. В возрасте между двадцатью пятью и тридцатью годами я находилась в самом расцвете и прекрасно это сознавала. Я сохранила стройную фигуру, научилась хорошо одеваться.
Однако мой былой вкус к жизни воскресал, пожалуй, лишь в тех случаях, когда откуда-нибудь из-за границы возвращался на родину и на время поселялся у нас Джерими. Они прекрасно ладили с Чарльзом. При Джерими Чарльз проявлял себя в самом выгодном свете и бывал очень весел. Всякий, впервые увидев нас, мог бы подумать, что перед ним необыкновенно дружная семья.
Я решила скрыть от брата, что мой брак оказался неудачным. Чем он мог помочь мне? Ничем, Так чего ради его огорчать? Однако в некоторых случаях, когда глубокое чувство потери и разочарования прорывало защитную броню, которой я себя окружила, бывали опасные моменты. Вроде того эпизода в Риме. В скором времени за ним последовали и другие.
Как-то раз на Рождество мы с Чарльзом отправились на танцевальный вечер в Лондоне, который устроил биржевой маклер Чарльза, Дигби Лэйн. Супруги Лэйн буквально купались в деньгах. Они жили в одном из божественных домов на Честер-Сквер. Когда мы посещали их, Чарльз всегда бывал в хорошем настроении. Дигби загребал для него на бирже большие деньги, и, кроме того, Чарльз обожал Пинелопи Лэйн — крупную женщину с длинными ногами, употреблявшую в разговоре массу жаргонных словечек и вообще державшуюся как школьница, хотя ей было под сорок. Она отнюдь не отличалась элегантностью. Вообще эта женщина явно не годилась в жены Дигби. Однако она всячески подчеркивала, что боготворит его и что главная цель ее жизни — ублажать его и четверых детей. Я уверена, Чарльз хотел бы, чтобы я стала такой, как Пинелопи, — женщиной, привыкшей поддакивать мужу. Смешно сказать: я и хотела бы походить на Пинелопи, но только не при таком муже, как Чарльз. В этом-то и состоит трагедия. Женщина может быть всем, чем угодно, но только ради мужчины, который любит и удовлетворяет ее.
Во время того танцевального вечера я испытала нечто вроде шока. Дигби уделил мне слишком много времени. Это был невероятно высокий мужчина — ростом примерно в шесть с половиной футов, с очень широкими плечами. Он словно гора возвышался над окружающими. У него была изысканная и красивая внешность, своеобразный ум. Чарльз всегда говорил, что у Дигби поразительный нюх на рыночную конъюнктуру.
Мне Дигби нравился, но до того вечера я никогда не думала о нем с точки зрения секса. Однако тогда он выпил шампанского сверх обычной своей нормы и, вместо того чтобы уделять внимание всем присутствующим женщинам, как положено хозяину, хотел снова и снова танцевать со мной. И с каждым разом его руки, придерживавшие меня за талию и за плечо, становились все более горячими и ласкающими. Он так и сыпал комплиментами. Восхищался черным бархатным платьем. Оно подчеркивает белизну моей кожи, говорил он. Он восхищался моими длинными шелковистыми рыжеватыми волосами. Но больше всего его восхищали мои губы.
— А вы знаете, Кристина, какой у вас манящий рот?
— Вы немножко на взводе, милый Дигби, — сказала я, пытаясь придать голосу шутливость. Ведь мы прекрасно знали друг друга. Он сотрудничал с Чарльзом с тех пор, как мы уехали из Ричмонда. Иногда Лэйны приезжали к нам в Корнфилд с двумя старшими детьми, которые, к сожалению, не слишком ладили с двумя моими чадами.
— Я абсолютно трезв, — заявил он, — сегодня дошел до точки и больше не в силах скрывать, дорогая моя Кристина, что слегка влюблен в вас.
Я пыталась продолжать болтовню в прежнем легкомысленном тоне, глядя снизу вверх на залившееся краской красивое лицо Дигби и ощущая на своей талии руки, от которых исходило неприкрытое желание.
Я сказала:
— Слово «слегка» звучит неуместно в устах громадины шести с половиной футов. А кроме того, на нас смотрит Пинелопи.
Мы оба взглянули на нее. По-моему, Пинелопи никогда не отличалась большой привлекательностью. Она не употребляла никакой косметики, кроме губной помады, которая почти всегда была не того цвета, какой требовался, — ярко-оранжевый. Но у нее была веселая улыбка, и от всего существа исходило глубокое животное довольство, чувство полнейшего удовлетворения мужем и большой семьей. Дигби заявил, что я ошибаюсь и что она улыбается мне только как приятельнице, а ревновать она вообще не умеет.
— Пенни вообще никогда не думает, она только ест и спит — со мной, разумеется, — ухмыльнулся Дигби. — Или же подносит младенцам бутылочки с молоком.
— Ну что ж, все это звучит прекрасно. Чарльз находит ее божественной и считает, что мне следовало бы больше на нее походить.
— Миляга Чарльз, дай ему Бог здоровья. Ну не странно ли это?! — изумился Дигби. — А я часто думаю, что Пинелопи не худо бы чему-нибудь научиться у вас и попробовать стать хоть немного более красивой, изысканной и холодноватой.
— Холодноватой? — переспросила я.
Я услышала в этом слове вызов. Дигби смотрел на меня горячими красивыми глазами. Он был таким гигантом, таким неотразимо мужественным! Многие женщины были от него без ума, жизнь буквально била из него ключом.
Я почувствовала, как в глубине моего существа нарастает знакомое волнение. Как и Дигби, я тоже выпила бокал шампанского — ведь это было Рождество, званый вечер.
Чарльз, сидя на диване в другом конце гостиной, беседовал с Пинелопи, я уверена, о парусном спорте. Она никогда не страдала морской болезнью и неизменно восхищалась его судном.
— Внутри вы, верно, не такая прохладная, а? — вернул мои мысли к себе Дигби. — Я ведь за вами успел понаблюдать, знаете ли! Я всегда находил вас дьявольски привлекательной. Мы с Чарльзом большие друзья, и я очень тепло к нему отношусь, но иной раз сомневаюсь, действительно ли вы подходите друг другу.
— А вы с Пинелопи подходите?
— О, она совершенно счастлива, и я люблю свою старушку Пенни. Я знаю, что у нее вид шестиклассницы, но для меня это идеальная женщина. И я без ума от своих ужасных детей.