Малярка

Спохватившись, Алексей Алексеевич наставительно добавил:

— Ты смотри, о наших разговорах никому не болтай! А то, знаешь, и тебе и мне несдобровать!..

— Что вы, дядя Алёша! Я даже маме ничего не рассказываю.

Евдокия Ивановна после больницы сильно изменилась. Она как-то замкнулась в себе, в своём горе.

Вале казалось, что мать даже о ней забывает. Она никогда не расспрашивала о работе у живописца. А девочка делала большие успехи. Алексей Алексеевич не только вполне доверял ей заливать краской фон для вывесок, но как-то сказал:

— Вот этот заказ ты выполнишь сама. Надо на железном листе в один аршин уместить надпись: «Пётр Зайцев чинит мебель и делает гробы», а ниже обязательно сделать рисунок ломаного стола и голубого гроба. Смотри, гроб обязательно должен быть небесного цвета!

Девочка горячо принялась за работу. Надпись и гроб у неё вышли хорошо, а вот ломаный стол никак не получался.

«Попрошу завтра дядю Алёшу нарисовать!» — решила она, складывая работу. Но уснуть не могла. «Сделаю без одной ножки! — придумала девочка. — Тогда всем будет ясно, что его надо починить».

Она тихонько встала, зажгла лампу и снова принялась за рисунок. На трёх ножках стол вышел прекрасно. Довольная, Валя погасила лампу и быстро юркнула в постель.

Вывеска понравилась заказчику. Он заплатил за неё два рубля.

— Возьми эти деньги. Ты заработала их, — сказал Алексей Алексеевич.

Счастливая, прибежала Валя домой и положила деньги на стол перед матерью. Та словно проснулась от долгого сна. Она горячо обняла девочку и заплакала. Валя по-отцовски нахмурила брови.

— Ну, не буду, не буду! — утирая слёзы, повторяла Дуня. Она сбегала в лавочку, купила Валиных любимых пряников и баночку варенья. Приготовив чай, принялась угощать дочку, а сама всё смотрела на неё, повторяя:

— Вон ты какая большая!.. И вся в отца!

Валя засмеялась:

— Ты точно первый раз увидела меня, мама!

— Пожалуй, что и так!..

С этого дня Евдокия Ивановна стала особенно заботиться о девочке. Она теперь часто говорила с ней об отце.

— Один в Сибири живёт. Нелегко ему там! Вот мы подкопим к весне денег и поедем к нему. Хочешь, дочка?

Валя давно мечтала о встрече с отцом. Они старались откладывать каждую копейку. Алексей Алексеевич знал об этом и всегда охотно передавал своей помощнице маленькие заказы:

— Вот покрась этот двухэтажный пароход. Его покроешь белилами, а трубу сделай чёрную с красной полосой…

Старый живописец и его юная ученица работали прилежно. В часы отдыха Кончиков набивал трубку крепким табаком и ложился в своё любимое кресло-качалку. Валя придвигала маленькую скамеечку поближе к окну, раскрывала книгу, и для неё начинались самые счастливые часы. Алексей Алексеевич познакомил её с произведениями Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Диккенса. За эти вечерние часы он также показал девочке четыре правила арифметики и научил её писать.

Но. после нового года Алексей Алексеевич почему-то перестал интересоваться книгами. Он почти каждый раз приносил кучу газет и говорил:

— Нет, ты почитай, что они пишут! Как осмелели-то! Так прямо и говорят: «Страна и народ истощены войной. Поля некому засевать. Всех здоровых, сильных работников взяли на фронт. В деревнях одни бабы остались…» Это они верно пишут, только понять я не могу, отчего это газетчики так расхрабрились. Как ты думаешь, малярка?

Не дожидаясь её ответа, старик задумчиво продолжал:

— Перед революцией 1905 года газетчики тоже смело писали…

Трубка старого живописца дымила, как паровоз, а он то замолкал, глубоко задумавшись, то снова начинал говорить. Вале очень хотелось спросить: «Неужели революция может быть второй раз?» — но она знала: когда дядя Алёша думает вот так вслух, — прерывать его нельзя.

— Такие дела-то, девочка!.. По-моему, семнадцатый год не пройдёт для нашего царя гладко!.. В воздухе чем-то пахнет. Помяни моё слово, — пахнет!..

Словно опомнившись, что сказал лишнее, старик с ожесточением принялся выводить буквы.

— А ты что сидишь, раскрыв рот? Опять мне краски не приготовлены!

Валя хотела сказать, — как же она могла растирать краски, если читала газету? Но она промолчала, видя, как взволновался её учитель.

Всё смелее и смелее писали в газетах о неудачной войне, принёсшей России разорение и голод.

— Война нужна богатым, — объяснял Алексей Алексеевич. — Бедным людям она не нужна. Так, девочка?

Валя солидно кивала головой.

Глава пятая

В конце февраля выдался ясный морозный день. Прохожие поглубже натягивали шапки, прятали уши в воротники. Снег хрустел под ногами, и солнце на поголубевшем небе поднялось такое большое, яркое.

Валя стояла у окна, поджидая Алексея Алексеевича. Он ушёл за новым заказом и почему-то долго не возвращался. Девочка смотрела на улицу. Вот стайка воробьёв слетела на дорогу. Они весело роются в свежем навозе… Вот мальчонка выскочил в одной рубашке из магазина и рысью помчался в соседний дом. Морозно; но разве в такой яркий день можно поверить в мороз?.. Воробьи испуганно зачирикали и все разом поднялись на крышу.

Тихонько напевая, девочка стала прибирать комнату. Вдруг дверь распахнулась, и Алексей Алексеевич, не раздеваясь, повалился в кресло. На нём не было шапки. Валя испугалась: не заболел ли её старый друг? Но Алексей Алексеевич весело закричал:

— Валюшка, доставай скорее киноварь и позолоту, что у меня в шкафчике припрятаны!

Девочка бросилась исполнять его приказание, а Кончиков развернул принесённый свёрток и вытащил аршин пять алого шёлка.

— Дожили мы с тобой, малярка! Знаешь, что мы на этом знамени писать будем?.. Нет, не догадаешься! — хитро подмигнул он Вале. — Мне и самому трудно поверить!..

Помолчав, он торжественно произнёс:

— Мы напишем только два слова: «Долой самодержавие!»

— Дядя Алёша, вас же посадят! — с испугом сказала девочка.

— Нет, не посадят! На этот раз мы их посадим!.. Валюша, что в Питере делается! И по всей стране народ восстал. А завтра и у нас будет демонстрация. Это знамя заказали мне рабочие завода, где твой отец работал. Я вместе с ними пойду!

— А мне можно? — робко спросила девочка.

Старик поглядел на её бледное личико и твёрдо сказал:

— Можно! Рабочие хорошо помнят твоего отца.

Вечером Валя рассказала матери всё, что слышала от Алексея Алексеевича о событиях в Петербурге. Дуня собиралась стирать и не пошла на демонстрацию, но дочку отпустила. Рано утром Валя помчалась к своему учителю. С бережно свёрнутым знаменем они пришли в Мотовилиху к воротам завода.

Рабочие поставили Валю Столбову в первый ряд. Она гордо шагала под красным знаменем рядом со старым живописцем.

Девочка сначала про себя повторяла незнакомые слова «Варшавянки», но скоро её тоненький голосок влился в общий могучий хор.

Демонстрация дошла до Соборной площади. Там уже плотной стеной стоял народ. Кое-кто из обывателей трусливо прятался в подъездах и за заборами.

— Стрелять будут! — боязливо оглядываясь, зашептали они. Но никто не стрелял. Городовые и жандармы знали, что произошло в столице. Они поняли, что их власти пришёл конец. Трусливо прятали они свою форму, переодевались в штатское платье и старались удрать из города.

А на площади, переполненной народом, царило радостное оживление. Но вот кто-то недалеко от Вали поднялся на опрокинутую телегу.

— Тише, тише! — закричали со всех сторон. Замолк гул толпы.

— Волею российского народа свергнуто самодержавие! Сегодня царь Николай Второй отрёкся от престола! — во весь голос кричал он.