Страница 5 из 20
- Ну, это можно легко исправить! - сказал Тео радостно. - А этот концерт в "Чикаго" поставит Мортимер. Этот твой агент собирается, кажется, продвинуть тебя в Голливуд.
- Какой Голливуд, Марш, не смеши меня! Сейчас совсем не те времена.
- Раньше Великая депрессия тебя так не пугала.
- Она мне и сейчас не страшна, пока деньги Данни - мои деньги.
- Хорошо. Ну, раз ты согласна, позволь, - Тео протянул ей свою руку, помогая встать.
Они поднялись из-за стола. Он бросил смятые доллары возле опустошенного стакана эспрессо на деревянный столик у окна. Чаевые и, конечно же, сама плата. Агата все равно никогда бы не заплатила. Никогда.
Парочка удалилась, хлопнув дверью. Дождь еще моросил, все так же шумели сигналы автобусов, басовитые голоса прохожих - грудные и гортанные, цокот женских каблуков - высоких и не очень. Люди идут с работы, держа в руках свои папки и сумки из магазина. Огни в окнах квартир, просачивающиеся сквозь щели в жалюзи. Протяжные счастливые "Goodby-y-y-e!" и уставшие радостные взгляды, возвещающие о конце рабочего дня. Мужчина и женщина под кофейным зонтом, достаточно просторным, чтобы вместить их обоих. Она - в черном плаще и на высоченных каблуках, все равно недостовавшая до его роста. И он - в пиджаке и лакированных бордовых туфлях с резной подошвой, подобранными под цвет галстука. Мода, шум, люди. Все это и есть жизнь. Все это и есть жизнь?
Глава 2
" Знай, что моя песенка до конца не спета.
Пускай завидуют все! С ней я объезжу полсвета!"
Пела Агата написанную Теодором французскую песенку. С самого детства они хотели быть французами, но судьба их обошла - он так и остался греком, а она - беспросветной американкой. Пела она везде, начиная от засоренных переулков и чикагских театров, заканчивая выездными концертами на дому у аристократов. Жизнь была хорошая - джаз слушали везде, везде его пели. Но только дома Агата не пела - Дамиан Вашингтон, ее муж, терпеть не мог абсолютно никакую музыку кроме классики. Все остальное он называл вульгарным и присваивал свой любимый титул "долго не протянет", который он применял попеременно то к людям, то к предметам неодушевленным. И всегда его "пророчества" исполнялись, точнее он сам их исполнял.
Сегодня в "Чикаго" было душно. Переполненный зал то и дело взрывался овациями, когда Агата заканчивала свои песни. В платье в пол, покрытом переливающимися темно-фиолетовыми пайетками, она была чудесна. Люди сейчас хотели слушать музыку, хотели пить и курить, тратя последние деньги, потому что им срочно нужно было забыть о кризисе, владельцы театров и кабаре знали это и пользовались. Знала и Агата. Но она понимала, что таким способом ты можешь забыть о проблеме, но уж точно ее не решишь. Это было слышно в ее голосе - как будто она переживала, горько-обреченно и упоительно-сладко о чем-то никому непонятном, но в то же время таком знакомом всем собравшимся в зале.
Люди осуждали певиц за их распутный образ жизни, за их продажность, алчность и расточительность, когда другие живут в нищете. Но слушали их песни. В этой жизни совсем нет логических цепочек и состыковок. Она состоит из разительных противоречий.
Концерт закончился, Агата печально улыбнулась и, не сказав ни слова, удалилась в глубину кулис. Зал встал, погружая сознание Агаты в резкий, взрывной шум хвалебных аплодисментов. У нее не было таланта и об этом знали все. Но была у нее такая красивая манера подать себя, после которой у людей не оставалось сомнений в ее исключительности. Они, конечно, думали, наивные, что это дар природы. Но природа не дает таких бесполезных даров - их создают люди. Так и Агата создала для себя образ дивы. Все время с кем-то, все время занята, все время роскошна. Но кто знал ее настоящей? Знала ли она сама себя? И была ли она хоть когда-нибудь настоящей? Ответ тонул в овациях зала. Мучительное чувство, что что-то очень важное ускользает от нее, заставило ее издать непонятный истеричный рев, словно желая заткнуть всех, кто аплодировал ей там, в зале театра. Сила мысли или просто стечение обстоятельств, но зал действительно замолчал. Все погрузилось в тишину и Агата, уже более спокойно, пошла по темному коридору в свою гримерку.
"Агата Стар" - гласила вывеска на перекрашенной в белый цвет деревянной двери. Агата открыла ее, дверь скрипнула, неумело протягивая одну и ту же ноту и перед певицей открылась удивительная картина. У зеркала, усыпанного со всех сторон встроенными лампочками, сидел Адам Твайс, старый друг Дамиана, который во времена, когда он работал в полиции, вытаскивал ее мужа из переделок. Рыжая девушка, тощая до неприличия, с острыми плечами и локтями, с длинными худыми ногами и неприветливыми чертами лица, сидела облокотившись о ее трюмо для грима. Завитые терракотовые волосы спускались ниже плеч, до выступающих лопаток. Девушка была одета в длинное золотое платье, не доходящее до коричневых бархатных туфелек на каблуке, сверху обтянутое черным шифоном, на котором тут и там виднелись бантики черного бархата. Адам был как всегда - одет, словно только что вылез из свалки. Небрежная белая блузка, явно купленная им только перед выходом (он имел обыкновение надевать вещи один раз и после - сразу их выкидывать, покупая новые), уже смялась под ангоровым пальто с выразительным геометрическим швом. Усы и борода из его седеющих волос как-то удивительно органично смотрелись на его грубоватом лице, что их можно было даже и не заметить. Волосы, правда, у него всегда были зачесаны бриолином. Розоватый шрам рассекал его бледную кожу вдоль левого, янтарного, почти желтого, глаза и более маленький шрам шел поперек лба. Увидев ее, оба мило беседующих собеседника, повернулись.