Стриптиз

Ни казнь епископа, ни стремительно прошедшие приход и уход Изяслава, не означали наступления покоя. Наоборот, за эти недели накопилось куча дел, которые требовали моего внимания. Многое решали приказные головы. Но и мне доставалось.

Наконец, я выпихнул из балагана очередную партию собеседников и, сладко потянувшись, поманив за собой Сухана и прихватив рванувшегося следом Алу, потопал в баньку.

Софочка млела в парилке. Чуть прикрытая простынкой, густо намазанная какими-то сильно ароматическими маслами, она выглядела совершенно довольной. Отхлебнула из принесённой мною кружки пивка, шумно отфыркнула пену, мотнула головой, указывая подбородком, насмешливо спросила:

— Чего, племянничек, уже и не встаёт? Поистаскался, бедненький. Беречь себя надо. А то раз — и п-ш-ш…

Она старательно строила из себя «весёлую дурочку».

«Чем старательнее женщина изображает дуру, тем более злобной стервой она является» — международная мужская мудрость.

— И не говори. Такая жизнь пошла — никакой радости. Ты чего шею замотала?

— А… ошейник твой. В парилке жарко — печь начинает. Это, стало быть, будет моё второе желание. А с первым ты меня обманул. Изяслав-то ушёл, поговорить с ним — не дал. Нехорошо, племянничек, тётушку обманывать. Как же так? Ай-яй-яй. Клялся-божился…

— Ну-ну. Не торопись. Сними-ка тряпку. Мда… Так я и думал. Иди-ка сюда, к окошку.

— Да чего там? Ой, больно!

— Чирей. Шею надо чаще мыть. Ложись-ка на лавку.

Приветливо, как родному, по-улыбавшись вошедшему в парилку голому Сухану, Софочка, отнюдь не смущаясь своей наготы, немного стриптизнула, увлекательно покачав верхом и покрутив низом, улеглась животом на лавку, свободно раскинулась, старательно изображая полноту неги на довольно узкой и короткой лавочке, поёрзала, и томно спросила:

— Ну. И чего теперь будет? А, мальчики?

— Лечить тебя буду. Дай-ка ручки. И вторую.

Неторопливо свёл кисти её рук под лавкой, так, чтобы ножки не позволили вывести их вперёд, защёлкнул наручники. Она не сразу среагировала, я успел накинуть браслет второй пары на её лодыжку.

Тут до неё дошло, она возмутилась, задёргалась, заорала:

— Э… ты чего? Ты чего делаешь?! А ну прекрати! А ну отстегни немедля! Ванька! Хам! Дурень! Подлюка! Отпусти! Подонок! Гадина! Не смей! Сволота! Каин!

Пришлось дёрнуть, приложить силу. И вторая пара браслетов аналогичным образом ограничила свободу движения её ног.

Софочка бесновалась. Она рвалась во все стороны сразу, подобно пойманной волчице, материлась, как пристанская шлюха в подпитии, била пятками в ножку лавки, как кобыла с букетом шиповника под хвостом, и проклинала меня с богатством образов, свойственных профессиональному экзорцисту.

От наигранных неги с истомой мгновенно не осталось и следа — передо мной был громко матерящийся отбойный молоток с немалыми габаритами и повышенным давлением в шланге.

Факеншит! Разнесёт же всё в куски! Как ту асфальтовую мостовую.

Мне удалось ухватить её за ошейник, оттянуть назад голову, пережав дыхание, и, когда она в очередной раз попыталась набрать воздуха, чтобы подробно описать мои грядущие переживания в ходе исполняемого с особой жестокостью и цинизмом сексуального действа вилами бесов на сковородках преисподней, всунуть в распахнутое хайло мочалку.

Извержение богатейшего словарного запаса, свойственного экс-государыне из простонародья, точнее — из простобоярья, в смысле — из просто русских бояр, а не из князей-рюриковичей, приостановилось. А вот резкие телодвижения — нет.

Лавочка в парилке была довольно узкая и короткая. Когда Софочка всеми своими немаленькими телесами по ней гукалась и елозила — лавочка качалась и норовила упасть. Пришлось усесться на тётушку сверху.

Вы на отбойном молотке никогда не катались? — Здесь — сходно. Но — приятнее.

Широко расставленные ноги, обеспечивали устойчивость. А крепкое, горячее, распаренное, намытое и умасленное женское тело, бешено бьющееся у меня между бёдер… дарило массу впечатлений.

Я уже говорил, что тактильные ощущения составляют для меня значительную часть мировосприятия? Значительная часть этой значительной части предлагала мне сейчас очень… страстные ощущения. Нежная кожа княгининской поясницы, густо умащенная дорогим оливковым маслом с ароматическими и витаминными добавками, волнуемая изнутри мышцами, подобно штормовому морю с картин Айвазовского, так увлекательно массировала нежную кожицу моей мошонки… Софочка восхитительно пахла, нежно скользила и волнующе трепетала.

«Звезда» пребывала в шоке. А я — в экстазе.

Фонтан её страстей просто захлёстывал. И призывал приобщиться, омыться и разделить.

Какая женщина! Источник наслаждений! Вся. В любом месте. Тут и не хочешь, а… захочешь.

Страсти её, правда, были не из радостных. Ненависть, злоба… Но это дело наживное. Главное — сильное чувство. Хоть какое.

«Тёплых — изблюю…».

Сейчас она пропотеет, притомится и я её… Полюблю. Всю. Неторопливо, вдумчиво, глубоко и разносторонне.

Освободиться от «браслетов» она не могла, но «способ крепежа» оставлял достаточно пространства для манёвра. Беспорядочные рывки сменились упорным целенаправленным взбрыкиванием.

«Кобыла била задом».

Чувствовалось, что это надолго.

«Человек не доживает и до ста лет, а суетится как на тысячу».

Софочка суетилась на две.

Она осознавала себя обманутой. Не то, чтобы обман был для неё новостью — она и сама постоянно дурила окружающих, даже и по мелочам. Но от меня этого не ожидала. Привыкла, что мне лжа заборонена.

«Мужчине можно верить до тех пор, пока он не скажет «люблю».

Странно — я ещё ничего такого не говорил, а она уже не верит.

«Обманутые ожидания». В женском исполнении. То, что я её и сейчас не обманываю — ещё не понимает. Поэтому страшно злобится. Попёрла напролом. Точнее — на подкид. Упрямства у неё — много, сил — хватает. И ждут меня долгие часы тряской рысцы. По банному непроезжему бездорожью. А где вы видели в бане — проезжую дорогу?

Дура — раз уж попала к «Зверю Лютому» в лапы — лежи спокойно и не рыпайся.

У меня план по мельницам на следующую неделю не согласован, надо дать отмашку по вывозу болотной руды, собирался с двумя литовскими семьями поговорить…

Дел — выше крыши. А она, вишь ты, брыкаловщиной занялась. Унылое однообразие родео.

«Расслабиться и получать удовольствие» — международная женская мудрость.

Коллегши, вы никогда не пробовали, в ходе выслушивания начальственного разноса, ритмически напрягать и расслаблять… некоторые группы внутренних мышц? — Как отмечала одна моя собеседница — даёт очень позитивный психологический эффект. Да и административно… «На ковёр» — с радостью и нетерпением.

Ну вот, 8 секунд, как и положено по регламенту этого вида спорта, я на ней продержался. И чего дальше?

Однообразие предложенного «тетушкой» галопа вгоняло в тоску, требовало перевода ситуации в какую-то новую фазу. Как у алкоголиков: «А поговорить?».

Пришлось прижать к лавке всем телом, улечься на её спине, приблизить губы к уху. И приступить к проповеди. Дополняя свои просвещающие и удобряющие слова непрестанными движениями пощупывающих, пощипывающих и полапывающих вездесуйных ручонок.

— Софочка, ты дура. Ты дрянная, мерзкая и непотребная баба. Но это пол-беды. Ты — дура. Ты дура с детства. С тех пор, как пошла замуж за Андрея. За сына убийцы твоего отца. С обмана его. И братья твои — дурни. Вздумали Андрея на мякине провести. Пни лесные, а туда же — светочами разумности да хитрости себя возомнили. И батюшка твой, Стёпушка покойный — дурень. Мог же семейство с Москвы убрать, видел же — на его шею топор точат. И дед твой — дурень стоеросовый. Коли решил, что проклятия преданного им Хадоги — туманом развеются. Вы все — князьки вятические — гнилой, дурацкий род.