Страница 61 из 89
Вот и сейчас в Омске в красном углу его кабинета тихо сиял удивительный образ. Никола Чудотворец в неканоническом венце из пулевых пробоин строго и кротко взирал на всякого входящего к адмиралу. Икону совсем недавно вручили Верховному иерархи омского духовенства. Ее история потрясла Александра Васильевича…
В октябре 1917 года, когда красногвардейцы, матерые мужики и бывалые солдаты, выбили из Кремля юнцов-юнкеров, началось глумление над святынями. Кто-то потехи ради стал стрелять в надвратную икону, что осеняла вход в Никольскую башню. Стрелок метил в лик Святителя Николая, но пули уходили в стороны, выбивая в кирпиче своего рода терновый венец. Присыпанное красноватой пылью чело Чудотворца казалось окровавленным. Именно таким увидел его на другое утро безвестный московский художник, пришедший к разграбленному Кремлю. Он достал лист бумаги и зарисовал увиденное. А позже написал икону - Николу Кремлевского. С нею покинул Москву и уехал в Сибирь. В Омске передал ее настоятелю одного из храмов.
Именно этим новописаным образом и благословили церковные отцы воина Александра на служение России в качестве Верховного правителя.
Кто знает, может, именно она и спасла жизнь Колчаку, когда в его омской резиденции прогремел мощный взрыв?
ОРАКУЛ-2000:
В 2000 году икона Николы Кремлевского объявилась в Москве. Нынешний владелец ее, пожелавший остаться неизвестным, предложил Российскому фонду культуры приобрести ее за миллион долларов. У Фонда таких средств не нашлось, и владелец исчез вместе с бесценной реликвией.
ПАРАД
И был парад на главной площади Омска… Адмирал Колчак, произведенный Советом министров в полные адмиралы с тремя орлами на погонах, стоял на сколоченных из досок подиуме в окружении министров, дипломатов, фотографов и кинохроникеров.
Ахнул и грянул отчаянно грустно лихо марш «Прощание славянки». У Колчака невольно навернулись слезы. Под эту рвущую душу музыку стало обидно и больно за все, что случилось в эти годы с русской армией, с русским флотом. Припомнилось и навалилось разом все: и порт-артурское пленение, и севастопольское «разофицеривание», и толпы дезертиров, невиданные за всю историю российской армии, и снисходительная улыбка Плеханова, и этот болтливый чертик из политической табакерки - Керенский, который возомнил себя Верховным Главнокомандующим и которого он, боевой адмирал, вынужден был встречать с высшими воинскими почестями, но главная обида все же за нее - за русскую армию, с мундиров которой содрали погоны, за ее оболганные и обманутые полки, чьи знамена, овеянные славой Бородина, Шипки, Севастополя, втоптали в грязь не тевтоны, османы или самураи, а свои же собственные сограждане, как эпидемией охваченные кровавым буйством, названном словоблудами «революционной свободой».
А старые помятые медные трубы сводного оркестра пели о доблести, о подвигах, о славе как ни в чем не бывало, и под эту то ли лебединую, то ли орлиную песнь уже выдвигались поротно и поэскадронно первые части Сибирской армии.
Конечно же, это было не Марсово поле и не царскосельские плац-парады. По серому булыжнику городской площади в лад и не в лад громыхали сапоги и ботинки бойцов Ударной стрелковой бригады, за ней мерно покачивались папахи дивизии Уральских горных стрелков, еще дальше подергивались на рыси пики казачьих сотен и 2-й Уфимской кавалерийской дивизии под водительством генерал-майора Джунковского; были в ней полки кирасиров, гусар, уланов и драгун, но без прежнего блеска амуниции и выправки, поскольку татарские и башкирские эскадроны возглавляли большей частью пехотные офицеры.
Однако первыми - по историческому праву - прошли перед адмиралом преображенцы роты Егерского батальона, сбитые в более или менее четкое каре. Лишь бойцы этого старейшего в русской армии полка, возрожденного горсткой его офицеров здесь, в Омске, в виде батальона, были одеты в шинели русского покроя, вооружены русскими винтовками, только они, преображенцы, имели право носить дореволюционные кокарды георгиевских цветов. Все остальные части были одеты и обуты в то, что послал Бог, союзники и что сохранилось на неразграбленных кое-где интендантских складах: в синие французские шинели, в английские френчи, казачьи черкески, бешметы, гимнастерки… Ноги в австрийских обмотках и татарских ичигах, реже - в русских сапогах, отбивали мерный шаг под медногласые аккорды старого марша.
Шли любимые Колчаком морские стрелки в серо-зеленых шинелях, но с флотскими погонами, офицеры каким-то чудом сохранили свои кортики, а некоторые и черные фуражки с белым кантом. Вел бригаду морских стрелков старый товарищ по Минной дивизии бывший цусимец контр-адмирал Георгий Старк.
С громким цокотом каленых подков по булыге прорысили сотни 1-го Сибирского казачьего полка Ермака Тимофеевича.
Шли стрелки Воткинских дивизий, шли степняки и пермяки, тагильцы и исетцы, шли роты чехов, поляков и даже болгар, шли юнкера иркутского, томского, оренбургского, читинского и красноярского кавалерийских училищ, шла Николаевская военная академия, волею судеб заброшенная в Екатеринбург, шли каппелевцы-ударники и бойцы Броневой дивизии, шли барнаульцы и казаки-приамурцы. Шла Сибирь… И эта твердая поступь плохо обмундированной и вооруженной, но все же собранной под одним знаменем армии рождала надежду, что однажды все они или те, кто уцелеет в боях, войдут в белокаменную под благовест кремлевских колоколов.
Шли бородачи из дружины «Святого креста» с нашитыми на левой стороне шинелей - над сердцем - белыми крестами, шли бойцы 25-го Екатеринбургского адмирала Колчака полка с золотистыми вензелями «АК» на погонах…
Однако прощальный марш не обещал победы. Трубы-вещуньи звали на отчаянный и, возможно, погибельный бой, предрекая немыслимые испытания…
Последним вышел на площадь Студенческий батальон. Омские студенты и гимназисты-старшеклассники в нашитых на светло-серые шинели синих погонах маршировали с японскими винтовками. Их старательный, но не ровный строй возглавлял поручик, который четко рубил шаг, держа под козырьком артиллерийской фуражки - адмирал глазам своим не поверил - левую руку. Да что он, спятил?! И только приглядевшись, понял, в чем дело, - правый рукав шинели был заправлен под ремень.
Колчак кивком подозвал адъютанта:
- Фамилию поручика!
Через несколько минут адъютант доложил:
- Поручик Иванов, господин адмирал.
«Иначе и быть не могло! - грустно усмехнулся Колчак. - Имя его ты веси, Господи!»
А ушлый капельмейстер, конечно же, не без умысла, дал знать своему оркестру - «Играем «Варяга»! Любимая морская песня, переделанная под марш, адресовалась прежде всего адмиралу в защитной шинели. Альты и баритоны почти выговаривали своими лужеными глотками:
Наверх вы, товарищи, с Богом - «Ура!»
Последний парад наступает…
Колчак приложил ладонь к козырьку и благодарно повернулся в сторону сводного оркестра. Эти молитвенные для каждого русского моряка слова пели погребенные заживо в трюмах опрокинувшейся после взрыва «Марии» матросы.
Не думали, братцы, мы с вами вчера,
Что нынче умрем под волнами…
Барон А. Будберг заведовал в Сибирской армии службой снабжения. Трудно судить, как проявил он себя в роли интенданта, но он оказался прекрасным хроникером, тонким аналитиком. На страницах его дневника немало точных суждений. Вот и парад он сумел увидеть несколько иначе:
Рукою очевидца. «Войск на парад вытащили много, говорили чуть ли не до 25-30 тысяч, но я предпочел бы видеть один настоящий полк старого порядка; среди разнообразных форм неприятно поражали чешские колпачки ударных полков, заменившие наши фуражки (уверяют, что колпачки легче шить).
Некоторые части одеты в английское обмундирование, доставленное генералом Ноксом, и в массе выглядят аккуратно и для неопытного глаза даже внушительно; остальные части одеты порядочными оборванцами. Самое скверное то, что все направлено на то, чтобы сколотить части по-внешнему, а на отдельных солдат не обращено должного внимания. Это всегда было скверно, ну а теперь это основание верного неуспеха, ибо теперь нужны не боевые квадраты из дрессированных единиц, а подготовленные к бою отдельные единицы…