Страница 8 из 11
Привезли нас после буйной, ну, очень буйной дороги в Москву. Денег у меня при себе было 320 рублей, по тем деньгам и временам сумма достаточная, чтобы на первое время себя благоустроить и позволить себе питаться, так как привык дома. В Москве нас рассортировали, и попал я в команду, где кроме меня был еще один сибиряк, а остальные кто откуда. Привезли нас новобранцев в подмосковный Калининград, там располагалась часть войсковая, строительного батальона. С казенным общением, интендантскими и прочими службами, так же как и с бюрократическим аппаратом, я не сталкивался, так как не было нужды. Все необходимое и достаточное у меня всегда было, людей я мерил не по одежке, а по уму. Но в те условия, в которые я волей судьбы окунулся, и одежда и деньги играли существенную роль. Я был теоретически многому научен, уголовниками, которые преподавали мне азы нравственности и понятия уголовного мира, а армейская постановка мало, чем отличалась от той, что мне описывали. Собственно отличие и состояло в форме одежды да атрибутике, где-то же есть общее между армейским и лагерным. Ну а морально-психологическая, идейно-политическая обстановка та же, ее я назвал жизнь как в курятнике: «Клюй ближнего, плюй на нижнего» и будешь парняга, что надо. Благо, что у меня были и деньги, и дорогие хорошие вещи. Когда завели в баню мыться и переодеваться в солдатскую форму, двое из старослужащих, оттянули меня в сторону поговорить по поводу кое каких вещичек, что были на мне. Они стали мне объяснять, какие я буду иметь льготы, если отдам им часть вещей, которые им приглянулись. Сапоги у меня зимние были классные, была и шапка, а я же рубаха-парень был, раз надо братва, какой разговор. Так вот быстро нашел со «стариками» общий язык, через пару часов красовался в ушитой по мне форме ПШ, и отличался от новобранцев своим видом, все сидело на мне как влитое, тогда как других нарядили как в мешковины. Мне даже смешно на них смотреть было, одинаковые все и нахохлившиеся, как воробьи на морозе. Там у некоторых и деньги отбирали и прочие мелочи, я же сразу оказался в кругу приблатненных, при своем интересе и деньгах, что значило – хоть где, ни пропаду. В роту, куда я попал, русских было человек десять. Начались конфликты на межнациональной неприязни, и стал я драться через день, в основном с азербайджанцами, быстро наверстал себе авторитет за счет своих кулаков и денег.
Был в части солдатский магазин и чайхана, все свободное время я в основном там, общаясь со всеми более-менее достойными, и расовых разделений не видел, т.к. национализм был для меня неприемлем. Быстро освоился и стал почти для всех своим парнем, но тут у меня с офицерами возникли «непонятки», им не нравилось, что я быстро общустрился и почти их не слушал. Пробыв около двух месяцев в городе Химки, за очередную массовую драку еще с двумя такими же дерзкими, нас перевели в самую разухабистую часть, где были собраны нарушители режима и войсковой дисциплины в поселок Тучково, Московской области. По приезду в часть я познакомился с самыми крутыми ребятами из части, но в дружбу наши отношения переросли после двух драк, где я один дрался против троих и кончено проигрывал, но не сдавался. Тем самым попал в опалу к офицерам, подвиги мои дошли до командира части, меня хотели оформить в дисциплинарный батальон. По отношению к быту, жил я, как говаривал мой дед: «выше Яшки косого», посылки мне слали, но только мать отправляла мне их из соседнего города, чтобы милиция не узнала моего местонахождения, это было прискорбно, но за меня всерьез взялся уголовный розыск. Хоть я и менял часть за частью, но уверенность, что меня оставят в покое, таяла. К марту месяцу я побывал на гауптвахте за самовольное оставление части и пьяную драку, это я с азиатами своего призыва разбирался. Поймали меня командиры взводов с дежурным по части на кирпичном заводе, где работали мои друзья со второй роты, сам я был в третьей, самой престижной, т.к. на работу нас возили на песчаный карьер, где была фабрика. Там я и пристроился на самую блатную работу – электриком.
Водворили меня на гауптвахту, дежурный по части, капитан был премного удивлен, когда перед тем как меня обыскивать, я сам из сапога достал охотничий нож, который почему-то всегда держал при себе, традиция, как у горцев кинжал. Я объяснил ему, что не вижу ничего особенного. «Работаю электриком» – говорю. Он – «так». «Провода зачищать, проводку обрезать, нужное дело», он: «Да, в принципе», «Вот для этого нож мне, и необходим, по работе так сказать». Он покачал головой и сказал, что это все равно, если бы он вместо пистолета, возил за собой пушку, то же по работе. Мы друг друга поняли, на том дело и ограничилось. Дальше его информация не ушла, а мне не резон было распространяться, так как сук, на котором сидишь, кто пилит? Хвалиться тем, что являлось, уголовно наказуемым было не в моих правилах. Даже в веселом, чисто мужском застолье, я обычно говорил о женских прелестях, пересыпая речь анекдотами.
Отсидел я десять суток, гауптвахта была гарнизонная, и мои сокамерники смеялись и думали, что я их разыгрываю, что служу всего четыре месяца, пока через пару дней к нам не закрыли одного старослужащего, который и подтвердил правильность моих слов. Тогда всем стало дивно, что такие «салаги» бывают. В роте меня встретили кто как: одни с радостью и уважением, другие со страхом и недоверием. Чего от меня ждать? Я был действительно непредсказуем. Замполит роты говорил мне «Тебя только в тюрьму».
Служба шла, шла, и дошла до того солнечного, теплого апрельского дня который стал переломным в моей судьбе. В полдень, грелись мы с товарищем Андреем М. на солнышке, обсуждая наши солдатские будни, и видим, подъезжает УАЗ – «ВАИ» написано с обоих боков машины. Родом Андрей был из Астрахани. Удалой малый, накануне погулял, учинив «геноцид» над узбеками, который, кстати, со стороны офицеров части поощрялся, я и подумал, что приехали за ним. Он сам, не дожидаясь, пошел к машине… Вижу, возвращается с непонятной миной на лице, и тихо мне так: «Это Серега за тобой…». И в глазах сверкнула молния, и понял я: «уеду скоро я из этих мест, туда, где растет тайга густая», наступила моя очередь подходить и так же смело, как и за пять минут до меня Андрей пошел и я, сказав ему обескураженному на прощание: «Не поминай лихом». Дверки резко распахнулись, и из машины выпрыгнули, два сержанта с автоматами и чинно вылез замполит роты, мой необъявленный и предвзято относившийся ко мне враг. Мне предложили сесть между вояками, а замполит застегнул на мне наручники, хоть у меня и в мыслях не было чего-нибудь плохого. Убегать от погони, оказывать сопротивление при задержании, я не собирался, хотя чувствовал, что замполит именно этого и ждет. «Нет, дружок, на мне ты дополнительную звездочку не заработаешь» – подумал я про себя, а он спрашивает: «Знаешь, за что?», я ответил: «Догадываюсь». И поехали мы в часть, дорогой молчали, каждый ушел в свои думы. По приезду меня препроводили в штаб к командиру части, в кабинете кроме подполковника находились двое милиционеров по форме – капитан и старшина милиции. Поздоровались. Мне пояснили, что они являются спец. конвоем, доставят меня до дома и желательно без происшествий. Я дал слово, что не убегу, мне разрешили зайти в роту переодеться, отдать свои последние распоряжения друзьям, чтобы прислали фотографии с письмами и еще не сделанный фотопортрет, моей матери, ну и попрощаться, конечно. Все мои поручения в точности исполнили, за что я им до сих пор благодарен, есть оно настоящее мужское братство… Сопроводили меня на гауптвахту и закрыли в одиночную камеру. По размерам и форме их называют камера-пенал. Полтора метра в ширину, четыре в длину, стены и потолок окрашены серой краской, а деревянный пол красно-коричневой, кроме «параши» ничего в камере нет, даже сидушки какой-нибудь… Четыре стены и пол с потолком, на окнах решетки и довольно внушительные, в двери глазок и «кормушка» (подобие форточки через которую подают пищу и воду), вот и весь интерьер. И стал я ходить туда-сюда, так звери в клетках в зоопарке мечутся, и когда я смотрел на волков, тигров то невольно проникался той мыслью, почему они мечутся? И вот я сам метался по камере, той же клетке, вот тут-то я и понял, почему… Для тех, кто прошел это состояние описывать ни к чему, и так все ясно, а для тех, кто не имеет представления тоже ни к чему, лучше об этом вовсе не знать. На ночь выдали шинель и «вертолет» (щит деревянный с подголовником), так я провел две ночи. В целом я был спокоен, так как внутренне был подготовлен ко всему худшему. Была у меня надежда, на то, что не позволит мама, чтобы посадили ее родимого сына, подумывал, может, откручусь от тюрьмы, как это со мной уже однажды было. Девятого с утра за мной пришли, вывели меня к вахте, там мою правую руку пристегнули наручниками к левой руке старшины и тронулись мы к железнодорожному вокзалу на электричку до Москвы, два милиционера и солдат, все трое при портфелях, своеобразный кортеж.