Самозванцы

Теперь оба противника стояли друг напротив друга.

— Подлец, — сквозь зубы процедил Чигирев.

— Салага, — огрызнулся генерал.

Чигирев сделал выпад, генерал отразил его и контратаковал. Теперь противники кружили, обмениваясь ударами. Звон сабель заполнил комнату. Враги то сближались, то расходились. Если бы в этот момент в комнате присутствовал ценитель исторического фехтования, он заметил бы, что уровень обоих соперников примерно одинаков и лишь случай должен решить, в чью пользу склонится чаша весов.

Внезапно во время одной из атак Чигирева Селиванов как-то странно присел, отражая выпад, и тут же историк ощутил острую боль в правом боку. От неожиданности он даже выронил ножны и освободившейся рукой схватился за раненное место. Пальцы ощутили теплую жижу. Быстро отступив, Чигирев увидел, что генерал стоит, сжимая в левой руке окровавленный кинжал, который, очевидно, только что вытащил из голенища, и злорадно улыбается.

Издав яростный вопль, Чигирев снова атаковал, он все бил и бил по ускользающей, подобно тени, фигуре противника и все никак не мог дотянуться до него своим оружием. Генерал легко уклонялся, лишь парируя атаки и не предпринимая никаких попыток контратаковать. Рана в боку саднила и отдавала при каждом движении. В конце концов, утомленный безрезультатными атаками и измученный болью, Чигирев остановился. Селиванов застыл в двух метрах от него. Плотоядно оскалившись, он произнес:

— Ты скоро умрешь. Просто истечешь кровью, истратишь силы в бесполезных атаках. А потом я тебя прирежу, как теленка на бойне. И никакой Басов тебе не поможет, — он быстро скользнул к двери и задвинул засов. — Мне бы только до оружейной добраться и взять АКМ. Ни один каратист в мире не прыгнет с места на десять метров, а я с того же расстояния не промахнусь, уж поверь. Таков конец всех этих дурачков, играющих в благородство. Их просто пристреливают. Но ты… Я приготовил для тебя особый сюрприз. Ты будешь умирать в муке и бессильной злобе. Я расскажу тебе, как визжала под кнутом твоя жена. Я расскажу тебе, как я наслаждался, когда видел ее агонию, потому что никому не позволено безнаказанно противиться мне. А еще, умирая, ты будешь знать, что твой сын навеки останется моим холопом. Он будет подавать мне сапоги, и я буду пороть его на конюшне за малейшую провинность. Но он будет благодарен мне за это. Он будет боготворить меня. Все холопы с радостью целуют плеть строгого хозяина — таков их удел. Но ты этого не увидишь. Ты только умрешь, зная, что так будет. А сейчас я тебе расскажу, как умирала твоя жена. После того как она выбила мне глаз, я приказал двум конюхам привязать ее к лавке…

— Мне плевать, — процедил Чигирев. — Наверное, я умру, мне это безразлично. Но и ты не будешь жить. Потому что такие, как ты, не должны жить: ни сейчас, ни до, ни после.

Он медленно двинулся на противника. Селиванов ухмыльнулся и отступил чуть назад, готовый отражать атаки. Но удара не последовало. Чигирев просто шел вперед. Улыбка сползла с лица генерала. Он сделал выпад, но историк легко отразил его, не останавливая своего движения. Селиванов снова атаковал, сабли скрестились, родив сноп искр. Генерал снова вынужден был отступить. На его лице отразился страх. На него перло нечто, уже не имевшее ничего общего с обычным человеком, которого можно напугать, подкупить, переубедить. На него шло существо, нацеленное только на одно: уничтожать. И был лишь один способ спасти жизнь: распылить, развеять, ликвидировать это.

Теперь Селиванову отступать было уже некуда. Его спина уперлась в стену. Дико закричав, генерал сделал отчаянный выпад. И в тот же момент атаковал Чигирев. Два вопля слились в один, две сабли прошли параллельно друг другу и противники замерли. Сабля генерала скользнула мимо горла Чигирева и проткнула плечо. Клинок историка с силой вонзился в грудь Селиванова недалеко от сердца. Андрей Михайлович медленно провел глазами по всей длине убившей его сабли.

— Не-мо-жет… быть, — еле шевеля губами, произнес он.

Его левая рука разжалась, и кинжал с грохотом упал на пол. Чигирев сделал шаг назад, с противным чавкающим звуком извлек оружие из тела врага. Генерал мягко повалился к его ногам.

Чигирев обвел бессмысленным взглядом комнату, медленно повернулся и захромал к выходу. Когда он открыл дверь, то увидел, что прямо посередине комнаты стоит Басов с белобрысым малышом на руках.

— Посмотри, тятя пришел, — елейным голосом сказал Басов, указывая мальчику на Чигирева.

— Тятя, — ребенок протянул вперед ручонки.

— Игорь, я умираю, — еле прошептал Чигирев и рухнул на пол.

Басов быстро посадил начавшего хныкать ребенка на скамейку, подошел к историку, перевернул его на спину, осмотрел рану и негромко произнес:

— А вот умереть-то я тебе не дам.

ГЛАВА 19

Расставание

— Ну вот, кажется, вы и пришли в себя, голубчик.

Чигирев открыл глаза. Рядом с ним сидел мужчина в пенсне с седыми усиками и бородкой клинышком и с самым участливым видом взирал на историка. На незнакомце был белый халат, накинутый поверх костюма-тройки, на шее болтался стетоскоп. Историк быстро огляделся. Он лежал в небольшой, чисто убранной больничной палате с белыми стенами и белыми же занавесками на единственном окне. В открытую форточку доносилось пение птиц. На подоконнике в стеклянной банке стояли полевые цветы. В нос ударил резкий запах каких-то незнакомых медикаментов.

— Где я? — слабым голосом спросил Чигирев.

— Вы в больнице, голубчик. Я — заведующий этим отделением, профессор Михаил Аркадьевич Бронский. Как вы себя чувствуете?

— Неважно, — признался Чигирев, ощущая слабость во всем теле. — А где я?

— В больнице, — мягко улыбаясь, повторил Бронский.

— Нет, в каком городе?

— В первопрестольной, голубчик, — лицо Вронского просто источало радушие, — в Москве.

— А какой сейчас… год?

— У-у-у, да дело сложнее, чем я думал, — сочувственно произнес профессор и потрогал лоб больного. — Год сейчас тысяча девятьсот восьмой. Вы вообще что-нибудь помните?

— Смутно. А кто меня привез сюда?

— Ваш друг. Басов, кажется, его фамилия. Вы ему по гроб жизни должны быть благодарны. Он, в общем, очень грамотно для непрофессионала сделал вам перевязку и предотвратил большую потерю крови. И выхаживал он вас весьма неплохо. Но у вас, к сожалению, начал развиваться сепсис. Очевидно, глубоко в рану попала грязь. Слава богу, что ваш друг вовремя обратил внимание на опасные симптомы и обратился к нам. Так что жизнью своей вы обязаны ему.

— Я могу его увидеть?

— Вообще-то он здесь, — замялся Бронский. — Но я бы настоятельно не рекомендовал…

— Доктор, мне очень нужно его увидеть, — Чигирев попытался приподняться, но, обессиленный, рухнул на кровать.

— Что вы, что вы! — Бронский взволнованно замахал руками. — Лежите, я вам запрещаю подниматься. И волноваться в вашем положении категорически нельзя.

— Доктор, мне очень надо! — В голосе историка послышалась мольба.

— Ладно, если вы так настаиваете, — проговорил Бронский после секундного колебания. — Но не более пяти минут. И умоляю вас, никаких сильных эмоций. Волнение в вашем случае может чрезвычайно осложнить дело.

— Хорошо, профессор, — улыбнулся Чигирев. — Только, пожалуйста, поскорее.

Ждать, однако, пришлось долго, пока дверь палаты отворилась и перед изумленным историком предстал Басов в своем новом обличье. От удивления Чигирев даже сморгнул. Басов был одет в костюм-тройку, поверх которого накинул белый халат. В руках он держал роскошный букет из алых роз. От пуговицы к карману жилетки тянулась золотая цепочка, очевидно, заканчивавшаяся старинными часами. На ногах у фехтовальщика сияли начищенные до блеска лакированные ботинки. Рубашка поражала безукоризненной белизной. Русская борода-лопата уступила место элегантной эспаньолке, а волосы были аккуратно уложены на пробор.

Но не это больше всего произвело впечатление на Чигирева. Взгляд, походка, манера двигаться, словом, впечатление, которое производил теперь Басов, было совершенно иным, чем в последний раз, когда историк видел его. Исчез преподаватель боевых искусств, бизнесмен и каскадер конца двадцатого века, сгинул надменный и чуточку хамоватый русский дворянин времен Бориса Годунова. Что бы мог предположить проницательный наблюдатель, глядя сейчас на Басова? Разночинец, очевидно, выходец из богатого купеческого рода, получивший блестящее образование в Петербургском или Московском университете; преуспевающий деловой человек, скорее всего — приумноживший доставшийся в наследство капитал крупной оптовой торговлей или биржевой игрой, но сейчас, без сомнения, вкладывающий деньги в производство; завсегдатай роскошных ресторанов, а возможно, и игорных заведений; любитель отдыха на водах в Вейсбадене и приятного времяпрепровождения в Ницце и Монте-Карло; безусловный поклонник императорских театров, а особенно жриц этих храмов Мельпомены. Только это и ничего больше.