Страница 30 из 30
- Скажи Зие, что я хотел сообщить ей сам одну новость, - кричит вслед Ребель. - Убийцы ее дочери были арестованы и отданы под суд. Я приказал, чтобы им связали руки и ноги и бросили живыми в реку. В последние дни у наших славных крокодилов отличный рацион, - кричит он со смехом, выходя за ворота.
VIII
В сумерках от болот поднимается кисловатый смрад, запах пропадающего света, запах исчезающего мира. Это час, когда ослабевает зрение, час, располагающий к молчанию и беспокойству.
Пьер научился слышать, как приближается и ширится ночь. Каждый вечер он садится на террасе и слушает. После восстания, освобожденный от своих служебных обязанностей, он решил остаться на Острове. Выдворения, которым грозился Ребель, он не боится. Оно отныне ни к чему, и никто его не желает.
Жюли вновь открыла Миссию. Вместе с одной девушкой, которой она помогла выучиться на медсестру, каждое утро Жюли принимает больных в бывшей часовне, пострадавшей от пожара меньше других помещений. Во второй половине дня она занимается Усадьбой, где хочет наладить доходное хозяйство, чтобы оно служило образцом для окрестных фермеров. Если у нее остается свободное время, она рисует на листах пергаментной бумаги животных и растения исчезающих на Острове видов, которые она решила охранять.
В первую очередь она рисует Большого Турако, верного свидетеля. Его все более хриплый крик наполняет печалью уходящие часы, и поэтому их не жаль. Еще она рисует лицо Пьера. Чтобы убедить его позировать ей, она называет его "последним представителем ушедшей эпохи". Затем Жюли рисует портрет Камбэ и, на сей раз не с натуры, обнаженного Ребеля, глаза которого ей никак не удается воссоздать по памяти - из пепла сердца ничто не восстает. Зиа и Пери позировать отказываются. Потом, чтобы сохранить для грядущих поколений точную картину мира, которого они не увидят, Жюли рисует птиц, пресмыкающихся, грызунов, хищников, деревья и цветы, которым грозит исчезновение. А вот насекомых, кроме пауков, рисовать не хочет. В саду, на чердаке, в лесу, на болоте она ловит пауков-крестовиков, пауков-птицеедов и тарантулов. Обдает их водяным паром и накалывает булавкой на доску из дерева окубака, которую ей дала Зиа. Это ее дерево-фетиш: своего рода растительный вампир, оно нападает на корни деревьев и убивает их.
Это могло случиться утром. Но это происходит вечером. Пьер Дост сидит, укрыв ноги одеялом, в уцелевшем от разграбления неоготическом кресле и смотрит, на этот раз без печали, на увядающие цветы якаранды, на подстриженные верхушки пальм, смотрит на освещенные заходящим солнцем круглые зеркала водной поверхности посреди болота, по которым восточный ветер гонит рябь.
В это время дня крабы с красными клешнями, живущие в иле, пользуясь отливом, вылезают из нор, залезают на дюны или добираются до подлеска, где поедают птенцов, уцелевших было после того, как их гнезда разорили дикие кошки или хищные птицы.
С самого рассвета Пьер задыхается, как от приступа астмы. К полудню он прекращает читать археологический журнал и пишет короткое завещание: все свое имущество он оставляет Камбэ, которого ранее усыновил. Жюли он завещает свою ручку, трубку и соломенную шляпу. Кроме того, просит сжечь кресло, унаследованное им от матери, а пепел бросить в реку, вместе с его трупом.
Сидя на террасе, он как бы парит над этим уголком мира, который из-за ослабевшего зрения с трудом видит. Зиа приготовила напиток, прибавивший ему сил, но, когда солнце опускается к горизонту, Пьеру становится все тяжелее дышать. Он хватается пальцами за ручки кресла, приподнимается, ловит ртом воздух. Усилие оказывается чрезмерным. Он оседает и открытым ртом прерывисто вдыхает мягкий вечерний воздух.
У ног своего отца сидит Камбэ и тихо с ним разговаривает. Словно вуаль окутывает Пьера, мешает ему все понимать. Он улавливает слова, повторяемые Камбэ: "Не уходите. Вы мне нужны". Пьер раскрывает ладони. Камбэ кладет в них свои ладони. Пьер пожимает их и не выпускает.
- Ты самый лучший из друзей, самый нежный из сыновей, - шепчет он, перемежая каждое слово паузами.
Он умолкает, закрывает глаза. И уже не ощущает медленного биения своего сердца.
Тут Большой Турако взлетает с вершины хлебного дерева, где он обосновался после гибели Нао. Он кружит над Виллой, парит все ниже, ниже и опускается на подлокотник кресла, где угасает Пьер. Он не боится его. Он смотрит на него, как смотрел постоянно со времени его приезда на Остров. Потом несколько раз легко ударяет клювом в грудь и улетает. Тихо, без криков летит он к морю, чтобы никогда больше не возвращаться.