Львиная охота

На одной из парковых скамеек, на краешке, этак скромно сидел мускулистый здоровяк, положив ногу на ногу. Совершенно голый. Обнаженный, как принято выражаться.

- Вот это мне и хотелось показать, - сказал сбоку Вивьен. - А ты думал, чего ради я провожал тебя, как любимую девушку?

Я пошел, стараясь не сорваться на бег, прямо через площадь и возле скамейки остановился. Меня больше не качало, потому что настоящее искусство с людьми чудеса делает. Разумеется, голый атлет был всего лишь изваянием цветным, телесного цвета. Не сразу сообразишь, что перед тобой мертвый пластик, а не живой придурок-эксгибиционист. Подобные озорные сюрпризы обычны для скандинавских городов, но чтобы здесь, на задворках европейской культуры... Да и скамейка оказалась не простой. Роскошная, с массивной спинкой, была она изготовлена из черного камня с необычными радужными переливами, напоминающими павлинье перо - вот такой постамент для скульптуры. Неотъемлемой частью композиции являлась красная рубаха (пластиковая, как и фигура человека), небрежно висящая на отставленном в сторону локте героя. Скульптура была прикована стальной цепью к подлокотнику - чтобы туристы в порыве чувств не стащили... Короче говоря, на каменной скамейке восседал, демонстрируя миру величие собственного торса, не кто-нибудь, а я, Максим Жилов.

Причем, персонаж имел поразительное со мною сходство, не только портретное, но и анатомическое, вплоть до некоторых интимных мелочей. Вплоть до особых примет вроде шрамов и родинок. Привинченная табличка сообщала название работы: "ИДЕАЛ. Отец и мать - С.Бриг". Бывают в жизни моменты, когда смеяться над шутками не хочется, и это был именно такой момент, именно такая шутка.

- Что за С.Бриг? - спросил я подошедшего Дрду. - Он что, в бане со мной мылся? Хоть бы портупею мне оставил, подлец, хоть бы листик березовый.

- Подожди, тебе что, не нравится? Гляди, какой красавец!

- Нет, название хорошо смотрится. Просто хотелось бы понять, каким макаром все это здесь воздвиглось.

Товарищ Дрда на секунду потерял уверенность.

- Врать не буду... - многообещающе начал он, но дальше дело не пошло. - Точно знаю, что автор - дама. О, еще какая дама! Стихия! Подробности, я уверен, ты и без меня выведаешь.

И тогда я повернулся, твердо намереваясь поставить точку в разговоре. Даже шаг успел сделать, однако сюрпризы, оказывается, еще не закончились.

Товарищ Дрда ровным голосом произнес мне в спину:

- Сегодня утром на взморье был сбит вертолет. Штурмовик класса "Альбатрос" без опознавательных знаков, если не считать литеры "L" на брюхе. Тебе это интересно?

Он обошел меня кругом и посмотрел снизу вверх. Человечек.

- Продолжай, - сказал я. - Долго же ты рожал эту новость, мичман.

- Вертолет был атакован из плазменного сгущателя "Шаровая молния", какие уже лет двадцать не производятся. Оружие, запрещенное Цугской конвенцией. Кем атакован - неизвестно. Летательный аппарат упал в море. Все, кто находились на борту, вероятно, погибли.

- Почему "вероятно"? Есть сомнения?

- Когда ныряльщики обследовали вертолет, то выяснилось, что корпус уже кем-то вскрыт. При помощи молекулярного резака. Кто-то успел поработать до нас. Внутри, само собой, было месиво трупов, но нашего... хм, Покойника среди них не обнаружилось. Присядем, поговорим?

- Не уверен, что все это меня касается, - осторожно возразил я.

- Почему он подошел на вокзале именно к тебе? - спросил Вивьен Дрда. Думай. Вот главный вопрос, который касается тебя и прежде всего тебя (он усмехнулся), как литератора.

Мы вошли в тень, отбрасываемую зданием, и на душе сразу посвежело. Пожелание доброго утра над входом в гостиницу неуловимым образом сменилось новой красочной надписью "УДАЧНОГО ДНЯ!", что соответствовало, по-видимому, двенадцати часам.

Полдень.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Чемодан стоял в прихожей, возле двери, опередив мое появление на пару часов - его доставили из больницы прямо в номер отеля. К ручке чемодана была привязана какая-то бирка, на которую я не обратил поначалу внимания, и только перенеся его в гостиную, я обнаружил, что это, оказывается, не простая бирка. Глянцевый картонный ромб, изображавший герб города (золотая ветвь омелы на красно-голубом фоне), имел на обороте текст: "В четыре часа на взморье. Поможем друг другу проснуться".

Записка.

- Кретины, - сказал я в сердцах. - Развлекаются.

Текст был написан не от руки, а оттиснут клишеграфом - стеснительный попался автор, побоялся оставить образец своего почерка. Я сорвал картонку с нити и бросил ее на ковер. Потом отключил оконные фильтры, впуская в полутемный зал настоящий свет, и прошелся по другим помещениям номера, активизируя автоматику. Слева была спальня с библиотекой и ванной, справа спортивная комната с тренажерами и сауной. Туалеты были в обеих половинах. Прекрасное жилище для холостого космолаза, ненавидящего тесноту и искусственный свет, уставшего от людей, но при том имеющего здоровую половую ориентацию. Я немного поразмышлял о том о сем, глядя на город под моим ногами, и открыл стеклянную стену вовсе, впуская настоящий воздух. Теперь-то я знал, что воздух здесь пахнет не пылью, а полон природных запахов, тщательно проверенных властями.

С запиской что-то происходило. Мой мозг, натасканный замечать любые изменения в пространстве и времени, выдал сигнал, тело присело и подняло картонный ромбик с ковра. Прежние слова исчезли, зато на их месте появились новые: "И пусть Эмми не ревнует". Я перечитывал фразу до тех пор, пока не исчезла и она, и мне было ужасно обидно, потому что теперь сомнений не было - записка оказалась в моем номере не случайно и, вероятно, не шутки ради. Хорошо они тут развлекаются, любители всего естественного - с использованием гелиочувствительных чернил, а также новейших достижений в области фотохромного программирования... Распаковывать багаж или продолжать осмотр номера не было желания. Думай, просил меня Вивьен Дрда, но думать тем более не хотелось. О чем тут, черт побери, было думать? О том, знакомо ли мне имя Эмми? Знакомо, черт побери, глупо отказываться. А может, о том, какому времени суток соответствуют "четыре часа"? Или о том, что взморье тянется на добрых два десятка километров?