Страница 13 из 16
– Авек плезир! – отозвался Фагот, – но почему же с вами одним? Все примут горячее участие! – и скомандовал: – Прошу глядеть вверх!.. Раз! – в руке у него показался пистолет, он крикнул: – Два! – Пистолет вздёрнулся кверху. Он крикнул:– Три! – сверкнуло, бухнуло, и тотчас же из-под купола, ныряя между трапециями, начали падать в зал белые бумажки. Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, откидывало в оркестр и на сцену. Через несколько секунд денежный дождь, всё густея, достиг кресел, и зрители стали бумажки ловить».
«Бумажки» эти оказались червонцами:
«Всюду гудело слово «червонцы, червонцы», слышались вскрикивания «ах, ах!» и весёлый смех».
В СССР бумажные червонцы белого цвета выпускались дважды: в 1922 и 1937 годах. 1937 год, впрочем, отпадает: червонцы с этой датой были отпечатаны на бумаге без водяных знаков.
Между тем публика Варьете внимательно изучает купюры на свет:
«Поднимались сотни рук, зрители сквозь бумажки глядели на освещённую сцену и видели самые верные и праведные водяные знаки».
А вот на червонцах 1922 года водяной знак присутствовал – в виде теневых квадратов. Выходит, с потолка в зал сыпались червонцы образца 1922 года.
Между тем в эпоху троллейбусов, паспортов и прочих реалий 30-х годов подобное было маловероятно, если не сказать – невозможно. Банковские билеты 1922 года хотя формально и сохраняли платёжную силу вплоть до денежной реформы в декабре 1947 года, но на практике были заменены билетами новых образцов уже к началу 30-х годов. Так что эпизод в Варьете, равно как и обильные пиршества в ресторане Грибоедова, представляют собою «отрыжку нэпа», которая никак не вяжется с предвоенной действительностью Страны Советов.
ИТАК, МЫ УБЕДИЛИСЬ В ТОМ, ЧТО В "МОСКОВСКИХ" ГЛАВАХ РОМАНА реалии быта "красной столицы" 1920-х-1930 годов перемешаны – сплошная "куча-мала", как говаривали в моём детстве. Но именно в этой путанице и скрыт ответ на вопрос о времени действия «Мастера и Маргариты». Булгаков СОЗНАТЕЛЬНО устранил из текста своего «закатного романа» все точные даты, объединил несоединимые реалии, смешал всё в едином котле разношёрстных событий и фактов! И дело вовсе не в «анахронизмах» по отношению к какой-либо конкретной дате. Слишком много таких нестыковок, и их нельзя объяснить «рассеянностью» писателя.
Странное смешение имён и дат, явные, бросающиеся в глаза противоречия романа – это намеренный, осознанный авторский приём. Булгаков, подобно Воланду в Варьете, моделировал действительность так, как ему было удобно и необходимо. Необходимо для того, чтобы полнее раскрыть характеры своих персонажей, сделать время более объёмным, заставить это время служить ему, Мастеру, в его, Мастера, художественных целях. Советская власть стремится уничтожить календарь, тесно связанный с христианской религией? Не бывать этому! Потому что так хочет автор, и ему плевать на реальность, которая его не устраивает. Продовольственные карточки? Какие карточки?! Нет, персонажи романа будут пировать даже во время чумы! В своём произведении Булгаков управляет временем, а не время Булгаковым. А посему точно датировать события четырёх дней, когда мессир посетил советскую столицу, бессмысленно. Так же бессмысленно, как и объяснять, что за «сверхмолнии» получал от Стёпы Лиходеева финдиректор Варьете Римский и какие «сверхсрочные переговоры» он заказывал. Не существовало ни подобного вида телеграфной корреспонденции, ни такого вида телефонных переговоров.
Вольное обращение с категорией времени – приём в литературе не новый. Дюма-отец, например, в своём романе «Двадцать лет спустя» сжал время в гармошку. У него период от пленения английского короля Карла войсками Кромвеля до казни повелителя Британии охватывает несколько дней, между тем как в реальности в плен к Оливеру Кромвелю Карл попал в ноябре 1647 года, а был казнён 30 января 1649-го. Чего не сделаешь для развития сюжета и закручивания лихой интриги… Не случайно у папаши-Дюма был девиз: «История – это гвоздь, на который я вешаю картину». Перефразируя знаменитого француза, можно сказать, что для Булгакова реальность – тот самый гвоздь, на который он вешает свою картину.
Однако в русской литературе существует пример куда более впечатляющий, нежели у Дюма. Мы имеем в виду известную повесть «Тарас Бульба» Николая Васильевича Гоголя – одного из любимейших писателей Михаила Афанасьевича. Повествование о борьбе запорожцев против поляков тоже не привязано к конкретному историческому периоду. Вначале речь идёт о XV веке, чуть ниже Гоголь перескакивает в век XVI, а отдельные детали (например, упоминания о гетманах Николае Потоцком, Остранице) прямо переносят нас в век XVII. С большой долей уверенности можно говорить о том, что Булгаков воспользовался именно приёмом своего земляка, творчество которого чтил безмерно.
Христос в гостях у Сталина
У ЧИТАТЕЛЯ МОЖЕТ ВОЗНИКНУТЬ РЕЗОННЫЙ ВОПРОС: но ради каких таких «художественных целей» Михаил Афанасьевич смешал в единую кучу факты, имена и даты? Неужто просто ради блажи «повелевать временем»? Звучит не слишком убедительно. Всё-таки Булгаков – не Корней Чуковский со своей «Путаницей» и не безвестный автор знаменитого детского стишка:
Это было в январе,
Пятого апреля,
Сухо было на дворе,
Грязи по колено…
Действительно, дело не только в желании Булгакова создать вневременное пространство. Несмотря на то, что автор «Мастера и Маргариты» называл себя «мистическим писателем», он всё-таки вплетал мистику, фантасмагорию в реальность, а не наоборот. Слить воедино реальности двух десятилетий (реальности, как мы убедились, часто взаимоисключающие) Булгакову было необходимо потому, что иначе сохранить роман как целое, сохранить «ершалаимскую» и «московскую» части, сохранить все коллизии трагедии мастера в контексте библейской истории о Страстях Господних – решить эту задачу было невозможно!
Ведь основное действие «Мастера и Маргариты» разворачивается вокруг романа о Понтии Пилате, на фоне широкой антирелигиозной кампании, под безжалостные жернова которой попадает мастер. Это определяет его трагедию, а также отношения мастера и его подруги с нечистой силой. С темой богоборчества и разнузданного атеизма связана и линия Берлиоза с Бездомным, и философская, идейная подоплёка «Мастера и Маргариты».
Подобная борьба была характерна именно для 20-х годов. В то время в стране велась тотальная и безоговорочная антирелигиозная пропаганда. Советская власть развернула в этом направлении невиданную кампанию. В неё включился «Союз безбожников» во главе с Емельяном Ярославским, автором цинично-тупой «Библии для верующих и неверующих». Создаётся крупное государственное издательство «Атеист», выходит в свет иллюстрированная газета «Безбожник» (в конце 20-х годов тираж её достиг 500 тыс. экз.), журнал «Антирелигиозник».
Продолжается массовое закрытие церквей и монастырей. Многие из них уничтожаются или приспосабливаются под клубы, кинотеатры, музеи (часто – антирелигиозные), библиотеки, склады зерна, сена, утильсырья и пр., колонии для беспризорных…
Это прекрасно показывает и Борис Соколов, аргументируя свои выводы о времени действия романа. Он справедливо замечает: