Страница 11 из 36
Через несколько дней мы пошли в школу. Школа здесь всего одна, в ней учатся вместе и мальчишки, и девчонки. В тот же день, когда я пришел в школу, там шел урок грузинского языка. И я, конечно, ничего не понял. А когда занятия в школе закончились, потому что наступили летние каникулы, мне по грузинскому языку поставили прочерк. Это был второй нерусский язык, которому меня пытались научить. Но так и не научили, потому что осенью мы переехали в Адлер. А в Адлер переехали потому, что нас в Абхазии не прописали, а папа, хотя и нашел здесь работу для себя: он строил в горах дома для горных абхазов, но ему приходилось прятаться от милиционеров, которые его искали, чтобы оштрафовать и выслать в Россию. И нас тоже, хотя мы и не прятались. Потому что мы русские. Папе и маме все это надоело, и папа сказал:
– А ну их всех к черту!
Мы снова сели на машину и приехали в Адлер. И это тоже очень странно: ведь папа много раз проезжал мимо Адлера, и мог бы догадаться, что здесь лучше, потому что в Адлере живут русские, а в Абхазии абхазы и грузины, которые не хотят, чтобы мы среди них жили. Правда, дядя Вано и дядя Тенгиз ничего не имели против. И тетя Лела. И ее дети. И многие другие. А имели против те дяди, которые сидели в самом главном доме во всем Пиленково, который назывался райсовет. Туда мы однажды ходили с мамой за какой-то справкой. Странные какие-то дяди. «Нэ паложана», – говорили они. Хохлы, например, ничего не имели против того, чтобы мы жили в Константиновке. Потому что хохлы – те же русские, только говорят по-русски не совсем правильно.
Ну да ладно. Теперь мы будем жить в Адлере. Здесь нас прописали, выделили участок в шесть соток по улице Ульяновской, на этом участке росли пять старых черносливовых деревьев, одна шелковица и одна алыча, мимо протекал холодный ручей по руслу из бетонных плит, на берегу ручья рос фундук.
Устроились мы неподалеку – у тети Стеши и дяди Егора. Тетя Стеша была белая-пребелая: и лицо белое, и глаза белые, и волосы – просто удивительно. А муж ее был серый. Оказывается, они приехали с Колымы, где добывали золото. Они добыли столько золота, что им надоело его добывать – вот они и приехали, заработав много-много золотых купонов. На эти купоны они построили дом, но детей у них не было, и тетя Стеша очень кручинилась по этому случаю, пела заунывные песни, а когда выпьет, то пускалась в пляс под частушки с матерными словами. Мне стыдно даже в уме повторять ее частушки, такие они нехорошие.
Но зато, когда никого не бывает дома, тетя Стеша делается такой доброй и ласковой, что даже не верится, что она бывает другой. Она подзовет меня к себе, начинает говорить всякие ласковые слова, даст мне шоколадных конфет или халвы, прижмет меня к себе и начинает гладить по голове и спине. Она гладит меня и плачет, а о чем плачет, не понять. В конце концов у меня голова начинает болеть от ее глажения, я вырываюсь и убегаю к морю.
Папа вскоре уехал в горы строить дома и зарабатывать на наш собственный дом. К августу привезли на наш участок много бревен, папа показал мне, как надо их ошкуривать, как затачивать плотницкий топор, чтобы он был острым, как бритва, а сам опять уехал в горы. Теперь я почти целый день тюкал топором, сдирая с бревен кору. Сперва получалось не очень, но потом я приноровился. Жизнь наполнилась смыслом: скорее построить свой дом. Я даже во сне видел этот дом, очень похожий на терем-теремок. И во сне не переставал тюкать. И я таки все бревна ошкурил.
Снова приехал папа, похвалил меня за мою работу, построил «козлы». Мы с ним вдвоем закатывали наверх бревно, папа забирался туда же, и мы начинали с ним пилить это бревно на доски и бруски большущей продольной пилой. Это было потруднее ошкуривания. У меня никак не получалось, папа сверху ругался, что я такой бестолковый, и звал дядю Егора. У дяди Егора получалось лучше, но все равно не так, как нужно.
Глава 8
В начале лета 1946 года маршал Жуков вернулся в Москву из санатория и вступил в должность командующего сухопутными войсками.
А в это время Абакумов, ставший министром государственной безопасности, вынудил арестованного еще в апреле маршала авиации Новикова написать на Жукова донос, в котором Жуков обвинялся в присвоении себе первенства в разработке и осуществлении большинства наступательных стратегических операций Красной армии, в принижении роли Сталина в победе над Германией, в зазнайстве и хамстве по отношению к своим подчиненным.
Об тяжелом характере Сталину доносили и раньше. В тех доносах упоминались и другие грехи Жукова, на которые в то время Сталин смотрел как бы «сквозь пальцы». Например, пренебрежительное отношение к политорганам, несоблюдение планов наступления согласованных со Ставкой Верховного Главнокомандования Красной армии, покровительство по отношению к некоторым военачальникам, допускавшим неоправданные промахи в командовании войсками. Помнил Сталин, как Жуков грубо оборвал его, когда он попытался вмешаться в его распоряжения в тот период, когда немцы были уже в тридцати километрах от Москвы. «Если вы поручили мне оборону Москвы, так не дергайте меня по мелочам, не мешайте заниматься порученным делом» – и это ему, Верховному Главнокомандующему Красной армии. Но тогда это еще можно бы стерпеть: не до сантиментов было. Теперь другие времена, и ничто оставлять без последствий нельзя.
И Сталин решил: пусть Жукова судят сами маршалы, которые тоже немало от него натерпелись. Да и «судьям» наука на будущее.
Заседание Высшего военного Совета назначено на 1 июня 1946 года. Повестка дня не объявлена. Но задолго до заседания воздух в штабе главнокомандующего сухопутными войсками будто наэлектризован. Слухи об аресте маршала авиации Новикова, нескольких авиационных генералов, министров и даже будто бы то ли членов, то ли просто работников Цэка заставило вспомнить тридцать восьмой год. Никто не знал, за что эти люди арестованы и остановится ли Сталин только на них. Заседание Военного Совета связывали именно с этими арестами. Однако Жуков чувствовал себя уверенно, хотя слухи, дошедшие до него, беспокоили: с одной стороны, он был уверен, что не совершил ничего такого, что дало бы Сталину повод для недовольства, а с другой… Сталин непредсказуем, никогда не знаешь, что у него на уме.
В полдень в кабинет командующего сухопутными войсками зашел Рокоссовский, вызванный из Ленинграда, где он командует Северной группой войск.
– Не знаешь, Георгий, о чем пойдет речь на Совете?
В голосе его слышалась плохо скрываемая тревога.
– Понятия не имею, – ответил Жуков. – Придем завтра на Совет, узнаем. Ты-то чего всполошился?
– Да так, на душе отчего-то смутно. Хуже нет, как говорится, ждать и догонять.
– Ну, ждать – это понятно. А кого догонять? Нам с тобой догонять некого. Всех, кого можно, мы и догнали, и перегнали. Теперь осталось разве что самих себя.
– Себя-то как раз и труднее всего.
– Брось, не бери в голову. Лучше скажи, как в твоих войсках осуществляется переход на летнюю боевую подготовку. А то у меня тут бумага от твоего начальника тыла, и, судя по тому, что он здесь пишет, Северная группа войск к переходу на летний период обеспечена менее чем наполовину.
– Там все правильно написано. В своей докладной я пишу то же самое. Кое-что обеспечиваем за счет местных ресурсов, но они весьма ограничены.
– Сейчас у всех одинаковая картина. Война многого нас лишила. Я до сих пор удивляюсь, как только мы смогли ее вынести.
– Да, народ наш показал, что способен на небывалое терпение и самоотверженность. Я тоже поражаюсь всему этому. Ведь мы на фронте почти не ощущали недостатка ни в провианте, ни в боеприпасах, ни в вооружении. А в тылу люди голодали. Только сейчас это начинает раскрываться. И только сейчас, по прошествии времени, начинаешь со всей полнотой осознавать, какие муки претерпели наши люди в тылу, чтобы мы смогли победить. Я, Георгий, только сейчас начинаю понимать, что именно такой народ с его безграничным терпением и упорством, мог создать такое государство и отстаивать его от посягательств многочисленных врагов. Например, поляки, вроде те же славяне, вроде им не откажешь в храбрости и в целеустремленности, но нет и не было у них ни того поразительного терпения и самопожертвования, которым обладают русские. Ты знаешь, Георгий, я перед войной сидел в лагере, но и там, как я заметил, русские проявляли все свои удивительные качества, которые…