Страница 9 из 10
Брайс не закончил сравнение, думая о пистонах, как те громко хлопали без всякого запаха пороха.
Канутти холодно улыбнулся.
– Что ж, Нат, вы очень красноречивы. Но я не стал бы заниматься проблемой, которую уже решила крепкая исследовательская команда. – Он попытался шуткой разрядить обстановку. – Вряд ли нас посетили люди из будущего. Тем более с единственной целью продать нам фотопленку.
Брайс встал, сжимая коробку с пленкой, и проговорил тихо:
– Крепкая исследовательская команда?! Насколько я могу судить по тому, что в пленке нет ни единой химической технологии, разработанной за сотню лет развития фотографии, процесс может быть хоть инопланетный. Или где-то в Кентукки прячется гений, который на следующей неделе начнет продавать нам вечные двигатели.
Внезапно Брайсу стало тошно от этого разговора. Он повернулся и пошел к двери.
Канутти сказал ему вслед спокойно, словно мать – выбегающему в истерике ребенку:
– На вашем месте, Нат, я бы не слишком распространялся об инопланетянах. Конечно, я понимаю, о чем вы…
– Разумеется, понимаете, – бросил Брайс, выходя.
Он поехал на монорельсе домой и начал приглядываться – а вернее, прислушиваться, нет ли где рядом мальчишек с пистонными пистолетиками…
Глава 6
Через пять минут после выхода из аэропорта он понял, что допустил серьезную ошибку. Каким бы спешным ни было дело, не стоило летом забираться так далеко на юг. С покупкой здания и организационными делами справился бы Фарнсуорт или кто-нибудь еще. Жара за тридцать, а его тело приспособлено к температурам до десяти градусов и физически не способно потеть. Он едва не потерял сознание на заднем сиденье лимузина, который вез его в центр Луисвилля, вдавливая по-прежнему чувствительное к земной гравитации тело в жесткое сиденье.
Тем не менее за два с лишним года на Земле и десять лет подготовки на Антее он научился превозмогать боль и усилием воли удерживать мутящееся сознание, так что сумел дойти от лимузина до вестибюля гостиницы, по вестибюлю до лифта (к счастью, лифт оказался новым, медленным и плавным), а затем по коридору третьего этажа до номера. Как только коридорный вышел, Ньютон рухнул на кровать. Минуту спустя он доковылял до кондиционера и установил его на самый холодный режим, после чего вновь упал на постель. Кондиционер был хороший, изготовленный на основе набора патентов, сданных фирмой Ньютона в аренду компании-производителю. Довольно скоро в комнате посвежело, однако Ньютон не стал выключать прибор, радуясь, что его вклад в земную науку охлаждения позволил столь необходимым для него уродливым коробкам работать беззвучно.
Было около двенадцати дня, и некоторое время спустя он по телефону заказал в номер бутылку шабли и сыр. Вино он начал пить совсем недавно и с удовольствием обнаружил, что на него оно действует, по всей видимости, так же, как на землян. Вино оказалось хорошим, а вот сыр – немного резиновым. Ньютон включил телевизор, также основанный на патентах «У. Э. Корп.», и пересел в кресло, решив хотя бы приятно провести время, раз уж в такую жару делами заниматься не может.
Ему уже год не случалось включать телевизор; странно было снова смотреть его в неприлично роскошном, кричаще-модерновом гостиничном номере, так похожем на жилища частных детективов в телепостановках, – с шезлонгами, пустыми книжными полками, абстрактными картинами и пластиковыми мини-барами – здесь, в Луисвилле, штат Кентукки. Смотреть на движущиеся экранные фигурки земных мужчин и женщин, как много лет назад дома, на Антее. Он вспоминал о тех днях сейчас, потягивая холодное вино, откусывая сыр (чужая, странная пища), а прохладную комнату наполняло музыкальное сопровождение мелодрамы, и невнятные голоса из маленького громкоговорителя казались чувствительному инопланетному слуху гортанным бессмысленным бормотанием – каким, в сущности, и были. Они так отличались от мелодичной напевности его родного языка, хотя и произошли от него эпохи назад. Впервые за долгое время Ньютон разрешил себе вспомнить о плавной беседе старых антейских друзей, о хрупкой пище, которую он ел дома, о жене и детях. То ли из-за прохлады, такой успокоительной после езды по жаре, то ли от алкоголя, все еще чуждого его кровеносной системе, он впал в состояние, так похожее на человеческую ностальгию: сентиментальное, эгоистичное, горькое… Внезапно ему захотелось вновь услышать звуки родного языка, увидеть светлые цвета антейской почвы, вдохнуть сухой запах пустыни, услышать музыку Антеи, увидеть тонкие воздушные стены ее строений, пыль ее городов. И ему хотелось быть с женой; антейское сексуальное влечение, слабое и приглушенное, ощущалось как тихая настойчивая тяга. И внезапно, обведя взглядом комнату, серые стены и вульгарную мебель, он почувствовал отвращение и усталость от этого дешевого и чуждого мира, от крикливой, поверхностной и чувственной культуры, от скопища умных, назойливых, самовлюбленных обезьян, вульгарных и занятых только собой, в то время как их шаткая цивилизация падает, падает, подобно Лондонскому мосту[9] и всем прочим мостам.
Он ощутил то, что уже иногда испытывал раньше: тяжелую апатию, невыносимое утомление от нескончаемого гомона этого беспокойного, алчного, деструктивного мира. Не лучше ли совсем отказаться от глупой, обреченной затеи, начатой двадцать с лишним лет назад? Он устало огляделся. Что он тут делает? Здесь, на чужой планете, третьей от Солнца, в сотне миллионов миль от дома? Он встал, выключил телевизор, снова опустился в кресло и продолжил пить вино, уже явственно чувствуя опьянение и совершенно этим не заботясь.
Пятнадцать лет он смотрел телевидение – американское, британское, русское. Его коллеги собрали огромный архив записанных программ и к тому моменту, когда, сорок лет назад, Америка начала постоянное телевещание, успели, основываясь на радиопередачах в УКВ-диапазоне, расшифровать почти все лингвистические тонкости. Ньютон учился, не пропуская ни единого дня: усваивал язык, манеры, историю и географию, все доступное, пока не уложил в памяти (путем изнурительных сопоставлений) значения таких непонятных слов, как «желтый», «Ватерлоо» и «демократическая республика», – последнее не имело на Антее вообще никаких аналогий. И все годы, покуда он работал и учился, покуда проводил время в мучительных тренировках и заранее терзался мыслями о жизни в чужом мире, шли споры о том, стоит ли вообще лететь на Землю. Запасов энергии очень мало, только солнечные батареи в пустыне. Слишком много топлива требовалось, чтобы отправить хотя бы одного антейца сквозь космическую пустоту – быть может, на гибель или к уже мертвой планете, которая, как и сама Антея, будет покрыта радиоактивным развалинами, выжжена примитивной обезьяньей яростью своих обитателей. Но наконец ему сказали, что он все же полетит в старом-престаром корабле, одном из тех, что еще сохранились в шахтах глубоко под поверхностью планеты. За год до старта его известили, что корабль будет готов к тому времени, когда планеты окажутся в благоприятной позиции. Когда он рассказывал об этом жене, у него тряслись руки…
Он просидел в кресле до пяти вечера. Потом встал, позвонил в риелторскую контору и сказал, чтобы его ждали к половине шестого. Вышел, оставив наполовину опустевшую бутылку с вином на буфете: по его ожиданиям, на улице должно было стать прохладнее. Не стало.
Он выбрал этот отель за близость к офису, который ему предстояло посетить, чтобы начать запланированную гигантскую сделку. Расстояние в три квартала Ньютон сумел преодолеть пешком, но неподвижный, тяжелый, обжигающе горячий воздух, покрывавший улицы подобно одеялу, вызвал у него головокружение, дурноту и слабость. В какой-то момент мелькнула мысль, что стоит вернуться в отель и пригласить продавцов недвижимости к себе в номер, но он продолжал идти дальше.
И, лишь отыскав здание, Ньютон обнаружил то, что изрядно его напугало: нужный офис располагался на девятнадцатом этаже. Он не ожидал увидеть небоскребы в Кентукки, не принял в расчет подобной возможности. О том, чтобы идти по лестнице, не могло быть и речи. И он ничего не знал о здешних лифтах. Слишком быстрый подъем или рывки угрожали травмой его и без того перегруженному гравитацией телу. Однако лифты выглядели новыми, и в здании, по крайней мере, работали кондиционеры. Ньютон вошел в кабину, где не было никого, кроме лифтера, тихого старичка в униформе, запачканной табачной жвачкой. Тот впустил еще одного пассажира, миловидную круглолицую женщину, которая подбежала, запыхавшись, в последнюю секунду. Лифтер закрыл медные двери, Ньютон сказал: «Девятнадцатый, пожалуйста», женщина пробормотала: «Двенадцатый», и старик лениво, с каким-то презрением положил руку на рычаг. Ньютон в ужасе понял, что это не современный лифт с кнопочной панелью, а древний подъемник, на который навели кое-какой внешний лоск. Осознание пришло слишком поздно; Ньютон не успел сказать, чтобы его выпустили. Мышцы свело болью, живот скрутило от рывка лифта. Кабина дернулась, замерла, дернулась снова и устремилась вверх, на мгновение удвоив и без того троекратный вес его тела. Дальше все произошло почти одновременно. Он поймал на себе испуганный взгляд женщины и понял, что у него пошла носом кровь, глянул вниз и убедился, что так и есть. В то же мгновение Ньютон услыхал – или почувствовал в своем дрожащем от напряжения теле – слабый хруст, ноги подломились, и он рухнул на пол, теряя сознание, проваливаясь в черноту такую же непроглядную, как бездна, отделявшая его от дома…
9
Имеется в виду старинная английская детская песенка и песенная игра со словами «Лондонский мост падает, падает, падает» (London Bridge is falling down, falling down, falling down).