Страница 27 из 34
Безусловно, соглашение Хаавара было противоречивым. Президент Американского еврейского конгресса Стивен Вайз сделку осудил, так как считал, что соглашение подрывает перспективы международного бойкота немецких товаров и потворствует нацистскому режиму4. Тем не менее польза этого соглашения для немецких евреев была столь очевидна, что оно действовало до 1939 года, то есть до начала войны. Воспользоваться данной схемой и эмигрировать в Палестину смогли десятки тысяч немецких евреев. Конечно, историческое значение соглашения Хаавара велико не только потому, что евреи, которые смогли им воспользоваться, остались живы и сохранили часть своих сбережений. Оно показало, что на каком-то этапе нацистские власти и еврейские организации были способны к сотрудничеству, хотя на самом деле именно это в свое время приводило в ярость многих американских сионистов.
Да, соглашение Хаавара совершенно однозначно отрицает, что Гитлер был своего рода сионистом и благоволил созданию еврейского государства в Палестине. По этому поводу он четко обозначил свою позицию в книге «Моя борьба»: «Им [евреям] даже в голову не приходит создать в Палестине еврейское государство, чтобы жить там; все, чего они хотят, – создания центральной международной организации для надувательства всего мира, наделенной суверенными правами и избавленной от интервенции других государств: рая для отъявленных негодяев и университета для перспективных мошенников»5. Таким образом, выгодный механизм быстрого избавления страны от евреев (типа соглашения Хаавара) был для Гитлера приемлем, но государство, контролируемое евреями, воспринималось им как невероятная угроза. Он и мысли не допускал, чтобы евреи могли сами определять свою судьбу.
Впрочем, Гитлер слышал критику политики преследования евреев, доносившуюся из-за границы. Свидетельств, что его личная ненависть к евреям как-то уменьшилась, нет, но спонтанные нападки на евреев со стороны рядовых нацистов фюрер считал не то чтобы недопустимыми, а скорее ненужными. Именно об этом писал рейхсминистр внутренних дел после погрома в Гунценхаузене в Вербное воскресенье – еврейский вопрос будет решать правительство рейха, а не местные горячие головы6. Проблема, с которой столкнулся Адольф Гитлер, заключалась в том, что многие его сторонники по-прежнему считали, что меры, принятые для исключения евреев из немецкой жизни, недостаточны. Активисты на местах, в частности, выступали за запрет посещения евреями не то что плавательных бассейнов и катков – это само собой разумеется, но и целых городов. Руди Бамбер вспоминает, что в 1935 году нужно было вести себя уже очень осторожно, потому что во многих городах и деревнях висели плакаты «Евреи здесь не нужны!»7.
Даже до принятия официальных законов, запрещающих сексуальные отношения между евреями и неевреями, нацистская пропаганда, утверждавшая, что евреи всегда растлевали немецких девушек, оказывала влияние на сознание молодых евреев, таких как Арнон Тамир. Вот его свидетельство: «Что касается меня, могу лишь сказать, что в то время – я был молодым парнем – простая мысль о том, чтобы подружиться с немкой, не говоря уж о чем-то большем, была отравлена с самого начала этими ужасными карикатурами и статьями, в которых утверждалось, что евреи заражают немецких девушек. Для меня стало невозможно… подойти к немке, просто как я подошел бы раньше к любой другой сверстнице. Мы боялись дать малейший повод для подобных разговоров. Даже не хочется говорить о том, что чувствовали немецкие мужчины и женщины и еврейские мужчины и женщины, которые дружили или тем более были связаны супружескими отношениями. Для них это должно быть ужасно…»8
В апреле 1935-го заместитель фюрера (эту руководящую должность в НСДАП Гитлер ввел своим распоряжением от 21 апреля 1933 года) Рудольф Гесс обратился к членам партии с письмом, в котором предупредил, чтобы они не давали выхода своим чувствам – насильственные действия против отдельных евреев недопустимы. Они затрудняют вождю немецкой нации возможность опровергать обвинения в злодеяниях, о которых говорят евреи за границей9. Тем не менее спонтанные нападения не прекращались, и в августе следующего года рейхминистр экономики Ялмар Шахт, получивший от Гитлера поручение добыть деньги – значительные деньги – на финансирование программы перевооружения армии, пожаловался, что антисемитские действия могут помешать это сделать, да и вообще подрывают экономику10. Шахт не возражал против притеснений и гонений на евреев по моральным соображениям, он просто хотел, чтобы они были введены в правовое русло. Если государство сможет принять законы, которые систематизируют и, может быть, ограничат преследования, и уж конечно прекратят стихийные антиеврейские акции, это пойдет на пользу всем. Государство было готово это сделать.
15 сентября 1935 года на съезде НСДАП в Нюрнберге по инициативе Адольфа Гитлера были провозглашены два законодательных акта – основных закона: Закон о гражданине рейха (Reichsbürgergesetz) и Закон об охране германской крови и германской чести (Gesetz zum Schutze des deutschen Blutes und der deutschen Ehre). Их тут же единогласно приняла сессия рейхстага, специально созванная в Нюрнберге по случаю съезда партии. Кстати, Вильгельм Фрик, министр внутренних дел, в конце июля говорил, что идет подготовка этих законов, но скорость, с которой они были приняты, можно, пожалуй, считать экстраординарной. Первый закон провозглашал, что гражданином рейха может быть лишь тот, кто обладает германской или родственной ей кровью и своим поведением доказывает желание и способность преданно служить германскому народу и рейху. Такая формулировка фактически означала лишение немецкого гражданства в первую очередь евреев и цыган. Второй закон, среди прочего, запрещал как осквернение расы брак и внебрачное сожительство между евреями и гражданами германской или родственной ей крови. Подобные требования уже звучали, в частности, в выступлении председателя Национал-социалистического союза врачей Герхарда Вагнера 12 сентября.
Итак, вечером 15 сентября Адольф Гитлер на заседании сессии рейхстага заявил, что вынужден представить на утверждение новые законопроекты из-за того, что со всех сторон поступают громкие жалобы на провокационные действия отдельных представителей «этой» нации. Возмущенные немцы имеют право на защиту со стороны государства. Предлагаемые законопроекты – это своего рода попытка установить между еврейским и немецким населением «терпимые отношения», но в случае продолжения «международной еврейской агитации»11 он как глава государства будет вынужден оценить ситуацию по-новому.
Эту карту – ложь вместе с угрозами – Гитлер умел разыгрывать виртуозно. Он опять, как в апреле 1933 года, представил свои действия как необходимую меру для того, чтобы «возмущение населения» поведением евреев не переросло в насилие над ними. Кроме того, фюрер недвусмысленно дал понять, что отношение к немецким евреям отчасти определяется поведением международного еврейского сообщества. Из контекста его речи следовало, что, если другие страны не будут мешать Германии проводить свою политику, это избавит немецких евреев от более суровых преследований.
После Гитлера выступил Герман Геринг – президент рейхстага. Он во всем поддержал фюрера и сосредоточился преимущественно на том, что, на первый взгляд, могло показаться наименее значительным среди законопроектов, подлежавших рассмотрению в тот день, – на Законе о государственном флаге (Reichsflaggengesetz). Этот законодательный акт, утверждающий символом Германии флаг со свастикой, казался относительно безобидным по сравнению с открыто антисемитским законом о защите немецкой крови и немецкой чести, но происхождение его весьма красноречиво. До сего времени в стране были два официальных флага – со свастикой и черно-бело-красный флаг Германской империи. Гитлер, придя к власти, проявил в этом вопросе осторожность, дабы не задеть чувства приверженцев традиции, таких как президент фон Гинденбург, и не стал настаивать на немедленной отмене имперского флага. Так что немецкие торговые суда, например, ходили под двумя государственными флагами, что стало поводом для инцидента, произошедшего в июле 1935 года в Нью-Йорке. Тогда группа протестующих прорвалась на борт немецкого корабля «Бремен» и сбросила в воду флаг со свастикой, но, поскольку он был не единственным легитимным, американцы могли утверждать, что этим действием оскорбление Германии не нанесено. Судья Луис Бродски, американец еврейского происхождения, не стал рассматривать дело против тех, кто совершил этот поступок, что больше всего возмутило нацистское правительство. Ганс Франк, глава Национальной ассоциации юристов и президент Академии германского права, заявил, что решение Бродски является частью еврейской угрозы цивилизованному миру. «Это наиболее прискорбный и одновременно наиболее опасный прецедент того, как еврею в столь высококультурной стране, как Соединенные Штаты, позволяется унижать достоинство судейской мантии до такой степени, чтобы не скрывать выражения бесконечной ненависти своей нации к другим»12.