Страница 12 из 34
«Моя борьба» – работа чрезвычайно важная. В этой книге предельно откровенно изложены основные постулаты мышления ее автора. В ней есть все: чудовищность угрозы, которую представляют евреи; сугубая значимость национального вопроса; определение тех, кому позволено иметь детей; необходимость для Германии приобретения территорий на востоке. Суть настолько очевидна, что кажется, будто Гитлер прячет все свои радикальные мысли на самом виду. Как писал его первый биограф Конрад Хайден, действительно оказалось, что «не существует более эффективного способа маскировки, чем самая широкая огласка»25.
Чего в «Моей борьбе» нет, так это упоминания о планировании или осуществлении пивного путча. И тем не менее именно он способствовал популяризации личности Адольфа Гитлера в Германии и был темой, которая гарантировала интерес читателей. Впрочем, есть и объяснение, почему сам Гитлер предпочел не зарабатывать дополнительные очки на событиях ноября 1923 года в Мюнхене. Пока что, в 1924-м, он сидел в своей вполне комфортабельной камере в Ландсберге и не мог знать, когда сумеет получить условно-досрочное освобождение, а получив таковое, будущий вождь нации был бы вынужден сотрудничать с властями Баварии в деле реформирования национал-социалистической партии. Иначе как бы он смог вернуться в политику? Зачем рисковать и настраивать против себя влиятельных людей в Мюнхене, называя их поименно и, вероятно, досаждать тем представителям администрации, которые были вовлечены в путч на начальных стадиях? Не лучше ли помолчать? Из этого следует, что Гитлер посчитал, что мысли, изложенные в «Моей борьбе», не должны вызвать недовольство баварских властей. Им, наоборот, надлежит поспособствовать восстановлению его политической карьеры.
В начале осени 1924 года Адольф Гитлер жил надеждами, что его скоро выпустят из тюрьмы. Но служба прокурора Баварии была против этой идеи. Сотрудники прокуратуры напомнили суду, что Гитлер был подстрекателем революции и никогда не выражал раскаяния в своих действиях. И вообще, осужден он на пять лет, а отсидел пока меньше года26. Тем не менее некоторые влиятельные баварцы поддерживали досрочное освобождение. В частности, начальник Ландсбергской тюрьмы Отто Лейбольд написал рапорт, в котором отметил, что во время заключения Адольф Гитлер несомненно стал более зрелым и спокойным, он – человек многогранных способностей, в особенности способностей политических, и обладает необычайной силой воли и прямотой мышления. Из этого документа также следовало, что Лейбольд не только в курсе того, что Гитлер за решеткой пишет «Мою борьбу», но и знаком с ее содержанием. «Он полностью поглощен написанием своей книги, которая должна быть закончена в течение ближайших нескольких недель. Она содержит его автобиографию вкупе с мыслями о буржуазии, еврействе и марксизме, немецкой революции и большевизме, о национал-социалистическом движении и проблемах, которые привели к событиям 8 ноября 1923 года»27.
Во втором своем докладе, написанном в декабре 1924-го, Лейбольд проявил еще большее участие, отметив, что Адольф Гитлер «в особенности заслуживает досрочного освобождения»28. Министр юстиции Баварии Франц Гюртнер согласился с его доводами, и 21 декабря 1924 года Гитлер получил условно-досрочное освобождение. Великодушие Гюртнера он не забыл и в 1933-м, после того как стал канцлером, назначил его рейхсминистром юстиции.
В Ландсберге Гитлер принял два важнейших решения. Одно имело отношение к дальнейшей тактике, которую он намеревался использовать для свержения Веймарского правительства. Адольф Гитлер решил добиваться власти демократическим путем, отметив следующее: «…если победить их в голосовании сложнее, чем перестрелять, то, по крайней мере, результат будет гарантирован их же собственной конституцией»29. Второе решение касалось евреев. Летом 1924 года, когда «Моя борьба» еще не была закончена, он сказал товарищу: «Я изменил взгляд на методы борьбы с евреями. Это правда. Я был слишком снисходителен. Работая над книгой, я пришел к пониманию того, что для победы нужно будет применять самые жесткие меры. Убежден, что это жизненно важный вопрос не только для нашего народа, но и для всех народов, поскольку евреи – это чума для всего мира»30.
На свободе Гитлер очень быстро понял, что политический климат в Германии изменился, и не в его пользу. По плану Дауэса, подписанному 16 августа 1924 года, был установлен новый порядок репарационных выплат Германии после мировой войны так, чтобы их размер соответствовал экономическим возможностям Веймарской республики. Державы-победительницы согласились на реструктуризацию долгов Германии и прекращение оккупации Рурского региона. Американцы предоставили Германии значительные кредиты, что помогло стране выплачивать репарации. В результате Соединенные Штаты оказались гораздо более влиятельным игроком на европейском экономическом рынке, а любые последующие финансовые проблемы, с которыми будет сталкиваться Америка, станут непосредственным образом сказываться на делах в Европе. Это и произошло спустя пять лет, во время биржевого краха на Уолл-стрит… Пока же, в конце 1924 года, могло показаться, что худшие времена для Германии остались позади. Национальная валюта стабилизировалась. Министр иностранных дел Густав Штреземан вел переговоры с западноевропейскими странами о нормализации отношений. Этот процесс завершился в 1925-м подписанием Локарнских договоров. На выборах в рейхстаг в декабре 1924 года было отмечено существенное падение поддержки экстремистских партий. Одни только коммунисты потеряли 17 процентов голосов.
Таким образом, два тома «Моей борьбы», вышедшие из печати в середине 1920-х годов, попали в безучастный, почти равнодушный к ним мир. Книга продавалась не очень хорошо. К 1929 году было куплено лишь 15 000 экземпляров второго тома. Отчасти это произошло из-за невысокого качества текста – известно высказывание Муссолини, что книга оказалась настолько скучна, что он не смог ее дочитать31, но отчасти и потому, что ко времени ее публикации интерес к Гитлеру заметно охладел.
Тем не менее предубеждение по отношению к евреям, которое столь громогласно проявлялось в первые послевоенные годы, уничтожить было не так-то просто. Арнон Тамир, немец еврейского происхождения, который в 1920-е годы учился в школе в Штутгарте, вспоминает, что его преподаватели никогда не упускали возможности сделать уничижительные замечания по поводу Веймарской республики. А республика во многом ассоциировалась с евреями. Тамир свидетельствует: «Что такое антисемитизм, я испытал уже в детстве. Родители непрестанно вдалбливали мне, как должен вести себя еврейский мальчик, чтобы не вызывать подозрений». Школьный друг Тамира «выдал» приятелям его еврейское происхождение. Вот что он об этом говорит: «Ребенком мне было особенно больно, когда мой так называемый лучший друг присоединялся к другим ребятам, и они кричали хором: “Еврейская свинья, трусливая еврейская свинья!” и прочие “зоологические” обзывательства. Я очень быстро понял, что являюсь другим, выгляжу иначе… Когда я в слезах вернулся домой, отец сказал мне: “Не уступай, когда они к тебе пристают. Давай сдачи!” В результате я дрался каждые два дня, приходил домой в крови, в порванной одежде, но потом научился защищать себя. Мне не повезло – я оказался единственным евреем в довольно реакционной школе, хотя там были учителя, которые, возможно, не являлись явными антисемитами. Один из них, бывший генерал-майор со шрамами на лице, говорил: “Да, в моем полку встречались достойные и храбрые евреи”, но это звучало так, словно он хотел сказать, что в других полках, или среди евреев, которых он не знал, действительно были трусливые и подлые люди. Такое отношение как-то просачивалось исподволь, мы впитывали его капля за каплей. И такие замечания, и им подобные, делали меня в глазах соучеников чужаком»32.
В то время как Арнон Тамир пытался приспособиться к своей жизни как немца и как еврея, в 500 километрах к северо-востоку от него, в Берлине юный Евгений Левине тоже испытывал непростые эмоции. Мальчика звали так же, как его отца, а это имя имело в Германии добрую – или недобрую, в зависимости от точки зрения, – славу. Еврей Евгений Левине-старший был одним из руководителей коммунистической революции 1919 года в Мюнхене. После того как отряды фрайкора восстановили контроль над городом, его расстреляли. Для сына Левине это была очень тяжелая история. Вот что он говорит: «Мне дали понять, что отец перед смертью вел себя мужественно. Он крикнул: “Да здравствует мировая революция!” Я был еще маленьким и многого не понимал, но усвоил, что нужно кричать, когда тебя будут расстреливать… Я тренировался, выкрикивая: “Да здравствует мировая революция!” И поневоле задумывался, хватит ли у меня храбрости, если меня поставят к стенке? Мальчиком я неоднократно подходил к стене, поворачивался и представлял, что меня сейчас расстреляют, потому что чувствовал, что самое главное – не испугаться и мужественно встретить смерть. И каким-то образом тогда уже пришел к мысли: когда-нибудь это обязательно случится и я буду готов. Все юношеские годы я не сомневался, что благородный человек должен рано или поздно погибнуть – либо на баррикадах, либо у стенки»33.