Страница 3 из 20
Энн-Мари выпятила губы и раздула ноздри:
– Не знаю. Может быть. – Она обняла Рейчел одной рукой. – Я была бы рада помочь, но, по-моему, лучше оставить эти поиски.
– Почему? – спросила Рейчел. («Это вечное „почему?“», – подумала она.) – Он был настолько скверным человеком?
– Никогда не слышала, чтобы о нем так отзывались, – проговорила Энн-Мари с грустной гримасой. Посмотрев сквозь оконную сетку на серый туман, окутывавший холмы, она решительно заключила: – Понимаешь, дорогая, я слышала только, что он уехал, и больше ничего.
Мать завещала Рейчел все, чем владела. Это было меньше, чем ожидала Рейчел, но больше, чем ей требовалось в двадцать один год. Если бережно относиться к деньгам и правильно их вкладывать, на эту сумму можно было прожить лет десять.
В запертом ящике письменного стола, стоявшего в кабинете матери, Рейчел нашла два альбома выпускников – школы в Норт-Адамсе и колледжа Смита. Докторскую, как до этого магистерскую, степень Элизабет получила в университете Джонса Хопкинса («В двадцать девять лет, – подумала Рейчел. – Боже правый!»), но единственным официальным доказательством этого были два диплома в рамках, висевшие на стене у камина. Она просмотрела альбомы трижды, заставляя себя тщательно всматриваться в лица и подписи. Нашлось четыре фотографии матери: два официальных портрета и два снимка группы одноклассников. В альбоме колледжа Смита юношей по имени Джеймс не было, поскольку там учились только девушки, зато обнаружились два преподавателя. Но оба не подходили по возрасту и не были брюнетами. А вот в школьном альбоме оказалось шесть Джеймсов, и один из двоих – Джеймс Макгуайр или Джеймс Квинлан – вполне мог быть тем самым. Проведя полчаса за компьютером в библиотеке Саут-Хэдли, Рейчел выяснила, что Джеймс Макгуайр был парализован со студенческих лет в результате несчастного случая при спуске на плоту по порогам, а Джеймс Квинлан получил степень магистра делового администрирования в университете Уэйк-Форест и редко покидал Северную Каролину, где создал сеть магазинов, торгующих мебелью из тика.
Перед продажей дома Рейчел отправилась в Беркширское партнерское сыскное агентство, где встретилась с частным детективом Брайаном Делакруа. Он был лишь немногим старше ее и держался непринужденно, а его стройность заставляла думать о регулярном беге трусцой. Встреча состоялась в офисе Брайана на втором этаже индустриального парка в Чикопи – каморке, где кое-как помещались сам Брайан, письменный стол и картотека. Рейчел спросила, где партнеры. Брайан объяснил, что единственный партнер – это он сам, а штаб-квартира фирмы находится в Вустере.
Контора в Чикопи, которую он открыл лишь недавно, работала по франшизе. Он предложил Рейчел обратиться к одному из более опытных сотрудников фирмы, но у той не было никакого желания снова лезть в машину и тащиться в Вустер; она решила рискнуть и объяснила, зачем пришла. Брайан задал несколько вопросов и записал ответы в желтый фирменный блокнот, то и дело бросая на нее бесхитростно-заботливые взгляды, для которых ему стоило бы быть постарше. Рейчел увидела в нем серьезного специалиста, который лишь недавно пришел в профессию и пока еще работает честно. Это впечатление подтвердилось два дня спустя, когда Брайан посоветовал ей не нанимать его – и вообще никого. Он объяснил, что мог бы взяться за ее дело и предъявить счет за сорокачасовую работу, не добившись результатов.
– У вас слишком мало информации, чтобы найти его.
– Поэтому я вас и нанимаю.
Брайан поерзал в кресле.
– Я попробовал разыскать его после нашей первой встречи, но это не заняло много времени, так что вы мне ничего не должны…
– Нет, я заплачу.
– Однако времени было достаточно, чтобы убедиться в бесполезности затеи. Этот парень преподавал двадцать лет назад в одном из двадцати с лишним колледжей и университетов Массачусетса или Коннектикута. И если бы его звали Тревором или… мм… Закари, у нас имелись бы шансы. Мисс Чайлдс, я пробежался по интернету, проверив данные за последние двадцать лет, и обнаружил в двадцати семи подходящих учебных заведениях семьдесят три… – он кивнул, солидаризируясь с ее шокированным выражением, – человека по имени Джеймс, занимающих должность доцента, специалиста на временной ставке, адъюнкта или профессора. Одни проработали лишь семестр, другие и того меньше, третьи теперь на постоянной ставке.
– А нельзя найти личные дела, фотографии?
– Для некоторых, конечно, можно – скажем, для половины. Но сможете ли вы его узнать? А если он не попадет в их число? Тогда придется проследить жизненный путь остальных тридцати пяти Джеймсов, которые, в соответствии с демографическими тенденциями, должны были разъехаться по всем пятидесяти штатам. Вдобавок надо ухитриться раздобыть их фотографии двадцатилетней давности. Тогда я предъявлю вам счет не за сорок часов работы, а за четыреста. Но нет никакой гарантии, что мы его найдем.
Рейчел постаралась подавить огорчение, раздражение и чувство беспомощности, но в итоге раздражение лишь усилилось и вылилось в упорное возмущение этим пустомелей, не желающим взяться за дело. Ну и ладно, она найдет того, кто возьмется.
Брайан понял это по ее глазам и по движению, которым она сгребла сумочку со стола.
– Если вы пойдете к другому сыщику, он увидит молодую девушку, у которой водятся деньги, выдоит вас, но работу не сделает. И этот грабеж – иначе не скажешь – будет абсолютно законным. А вы останетесь без денег и без отца. – Затем, наклонившись к ней, он мягко спросил: – Где вы родились?
Рейчел мотнула головой в сторону окна, выходившего на юг:
– В Спрингфилде.
– В роддоме осталась запись?
Она кивнула.
– Но там сказано, что отец неизвестен, – уточнила она.
– Но ведь тогда Джеймс и Элизабет жили вместе.
Рейчел опять кивнула.
– Однажды, после нескольких рюмок, она призналась, что в тот день, когда у нее начались схватки, они разругались, и отец уехал из города. После родов она от злости не захотела записать его в качестве отца.
Оба помолчали, затем Рейчел спросила:
– Значит, вы не возьметесь за мое дело?
Брайан Делакруа покачал головой:
– Оставьте все как есть.
Она встала и поблагодарила его за потраченное время. Руки ее тряслись.
Рейчел нашла множество фотографий, рассованных по всему дому: в прикроватной тумбочке в спальне матери, в коробке на чердаке, в письменном столе Элизабет. Примерно на восьмидесяти пяти снимках из ста они были вдвоем, мать и дочь. Рейчел поразилась тому, с какой любовью глядят на нее глаза матери, хотя Элизабет и тут осталась верной своему жизненному стилю и любовь ее выглядела непростой, словно она одновременно обдумывала свое чувство. Оставшиеся пятнадцать процентов были снимками друзей матери и ее коллег из академических кругов и издательств. Большинство их сделали во время праздничных застолий или летних пикников; на двух, снятых в баре, Элизабет окружали люди, которых Рейчел не знала, но это явно были ученые и преподаватели.
И никакого мужчины с темными вьющимися волосами и неуверенной улыбкой.
При продаже дома Рейчел откопала дневники и записные книжки матери, начатые после того, как она окончила колледж Эмерсона и переехала в Нью-Йорк, чтобы продолжить учебу в колледже с магистратурой. У Рейчел остались добрые воспоминания о старом викторианском доме в Саут-Хэдли, где они поселились, когда она училась в третьем классе. Там, похоже, водились призраки: иногда раздавался непонятный скрип в конце коридора или что-то бухало на чердаке.
– Небось тоже ученый народ, – говорила при этом мать. – Читают Чосера и попивают отвар из трав.
Записные книжки хранились не на чердаке, а в подвале, внутри сундука, под стопками зарубежных изданий «Лестницы». Записи в линованных блокнотах были настолько же беспорядочными, насколько упорядоченным было повседневное существование Элизабет. Половина их не имела дат; порой мать ничего не писала месяцами, а однажды – целый год. Писала же она чаще всего о страхах. До публикации «Лестницы» страхи были связаны в основном с деньгами – ставка преподавателя психологии не позволяла вернуть кредиты, взятые в студенческие годы, не говоря уже о том, чтобы послать дочь в приличную частную школу и затем в приличный колледж. А после того как книга стала национальным бестселлером, Элизабет стала бояться, что не сможет написать достойное продолжение. Боялась она и того, что при следующей публикации все воскликнут: «А король-то голый!» – и обвинят ее в жульничестве. Как оказалось, не зря.